«Бул-мещанин и по-мещански подошел к событиям...» Этот отрывок из переписки между друзьями у Булгакова по поводу триумфа «Дней Турбиных», приводимый М.О. Чудаковой в «Жизнеописании», наглядно подтверждает, что зависть в среде литераторов доставляла Мастеру немало горьких минут. Причем усердствовал не только РАПП... Все эти Ликоспастов» и Агапеновы — персонажи личной «Дьяволиады» с их реальными прототипами встают в «Театральном романе» в их жалком двоедушии. Но, к счастью, рядом и совсем другие люди — настоящие почитатели таланта писателя. Пожалуй, особое место в булгаковской жизненной спирали тех лет принадлежит семье композитора Александра Афанасьевича Спендиарова. В начале 1927 года Михаил Афанасьевич познакомился с Мариной Спендиаровой, дочерью выдающегося музыканта. Она пела, рисовала, была талантливым педагогом — Михаил Афанасьевич и Любовь Евгеньевна совершенствовались у нее во владении английским языком. Марина Александровна познакомила Михаила Афанасьевича с отцом. Спендиаровы встретили у Булгаковых Рождество. По воспоминаниям дочери, Спендиаров был несколько мрачен, говорил о накопившихся у него неприятностях. Чувствовалось, что в сутолоке Москвы он соскучился по морю и тишине.
В этих беседах вспомнилось, что Александр Афанасьевич, живший в Ялте с 1901 года, был автором мелодекламации «Мы отдохнем», где звучал монолог Сони из пьесы А.П. Чехова «Дядя Ваня», так перекликавшийся с мотивами «Дней Турбиных», что им сочинены элегия «Несжатая полоса» на стихи Н.А. Некрасова, вокальный квартет на стихи М.Ю. Лермонтова. Спендиаров как бы символизировал единство слова и музыки. От Александра Афанасьевича Булгаков, страстный любитель музыки, мог слышать, что в его ялтинском доме бывали А.С. Аренский, А.Т. Гречанинов, Ц.А. Кюи, Ф.И. Шаляпин. С 1916-го А.С. Спендиаров жил преимущественно в отдаленном от шумных мест Судаке...
Булгаков и Спендиаров сблизились, понравились друг другу. Это и привело к еще одной поездке в Крым.
«Лето. Жарко. Собрались на дачу к Спендиаровым, — пишет Л.Е. Белозерская. — Двухэтажный обжитой дом на самом берегу моря, можно накинуть халат и бежать купаться. Наша комната темноватая и прохладная.
Народу много — большая спендиаровская семья: мама (папа в отъезде), четыре дочки: Татьяна, Елена, Марина, Мария и два сына — Тася и Леся. Сюда же приехали двое Ляминых (ближайшие друзья Булгакова. — Авт.), и М.А., пробыв недолго, уехал обратно в Москву, пообещав вернуться за мной. За время его отсутствия мы с Лямиными успели побывать на горе Сокол, с которой чуть было не свалились, в Генуэзской крепости, в Новом Свете...» (13, с. 141).
Итак, семья Спендиаровых. На фотографии 1925 года мы видим трех дочерей Александра Афанасьевича. В центре Марина. Приводим выдержку из воспоминаний о ней музыканта А. Ермолинского с любезного его согласия. «В 1923 году в Феодосию приехали родственники князя Голицына, известного винодела в Новом Свете, Елена Львовна и Надежда Львовна. Одновременно из Судака приехал их сосед по даче, старый знакомый, композитор Спендиаров. Он часто навещал Голицыных со своей дочерью Мариной, которой было 20 лет, обладательницей приятного меццо-сопрано. В каждое их посещение шло непрерывное музицирование. В то время композитор заканчивал оперу «Алмаст». Он знакомил нас с ее отрывками. Марина исполняла некоторые арии...
Спустя годы мне удалось свидеться с Мариной Александровной при довольно печальных обстоятельствах. В 1946—1947 годах наш музыкальный коллектив из Ленинграда был направлен на гастроли в Коми АССР. И вот во дворце культуры в Ухте встречаю Марину... В то время здесь было сосредоточено много заключенных артистов, составивших оперный, опереточный и драматический коллективы. Артисты были расконвоированы, но находились под неусыпным наблюдением... Я перекинулся с Мариной несколькими словами, она успела сказать, что этого делать не стоит... Судьба ее в ссылке обернулась ужасно. Кто-то поджег ухтинский дворец культуры, все артисты были разосланы по лагерям. М. Спендиарова попала не то в Тайшет, не то в Абакан, где была прикована к тачке.
Марина Александровна умерла в 1984 году. На Севере провела десять лет, была арестована за высказывания против сталинских репрессий. Впоследствии она была реабилитирована и приезжала в Ленинград по делам переиздания своих книг об отце. При ее участии была создана квартира-музей А. Спендиарова в Ереване. Мы вспомнили былое. По старой памяти она спела несколько романсов под мой аккомпанемент...»
Продолжим рассказ.
Из Судака Булгаковы на моторной лодке — мы уже упоминали об этом романтическом путешествии — поплыли в Ялту. Так пришел тот памятный май, когда появилась запись Булгакова в чеховском доме: «Я вернусь...»
Судак, Сугдея, Сурож... Этот древний город, являющийся в период Киевской Руси крупнейшим портом на Черном море, очевидно, ассоциировался в воображении Булгакова с Херсонесом. Думается, он побывал в Генуэзской крепости, видел шестнадцать ее башен, в том числе легендарную Девичью, предмостное укрепление, церковь Двенадцати апостолов. Все это чем-то напоминало Каменец-Подольский, мосты под каньоном, двенадцать башен крепости, костелы и минареты — город его врачебной юности...
В Москве решался вопрос о постановке в Камерном театре «Багрового острова», был заключен договор с МХАТом на пьесу «Рыцарь Серафимы». Требовали личного присутствия квартирные хлопоты (осенью 1927 года Михаил Афанасьевич обретет, наконец, свою небольшую квартиру), и Булгаков пробыл на даче у Спендиаровых недолго...
Быстроходная лодка, которой искусно правят два загорелых рыбака, несется мимо берегов, которые видели А.С. Пушкин и А.П. Чехов. Быть может, Булгакову вспомнились в эти часы строки Волошина:
Эти пределы священны уж тем,
что однажды под вечер
Пушкин на них поглядел
с корабля, по дороге в Гурзуф...
Промелькнули Алушта, Суук-Су, где до революции было и казино... Теперь здесь не менее привилегированный дом отдыха ЦИКа СССР, а владелица Суук-Су Ольга Михайловна Соловьева, добрая знакомая Чеховых, щедро дававшая деньги на благотворительные нужды, находилась в эмиграции. Один из гурзуфских моряков рассказывал, что однажды встретил Ольгу Соловьеву в стамбульской кофейне. Она плакала, слушая русскую речь и вспоминая родину. Думается, и ее судьба отразилась в сновидениях «Бега»...
Появились контуры Гурзуфа — бывшая дача Ришелье, «Пушкинский домик» в зелени, где Александр Сергеевич провел три недели, дача-мастерская «Саламбо» Константина Коровина, чеховский домик «Трех сестер». Антон Павлович писал об этом чудесном уголке в письме сестре 15 января 1900 года: «Я купил кусочек берега с купаньем и с Пушкинской скалой около пристани парка в Гурзуфе. Принадлежит нам теперь целая бухточка... Домик паршивенький, покрытый черепицей, четыре комнаты, большие сени. Одно большое дерево — шелковица». В августе — сентябре 1900 года Антон Павлович работал тут над пьесой «Три сестры». А потом этот дом стал дачей Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой...
Михаил Афанасьевич, очевидно, знал о связанной с Крымом драматичной истории мхатовской труппы (он мог лично слышать ее от актеров, занятых в «Днях Турбиных»). Летом 1920 года Мхатовцы давали концерты, играли «Дядю Ваню» в Симферополе, Севастополе, Ялте. На даче жили артелью, материально неплохо, но положение было неопределенным: фронт катился к югу, а концерты и спектакли во врангелевском тылу скомпрометировали труппу. Оставаться в каком-либо городе, захваченном красными войсками, было бы безумием. Начались скитания...
Качаловская труппа МХАТа из Крыма перебралась на Кавказ, играла в Тифлисе, потом переехала в Батум, откуда пароходом уехала за границу. Сын Качалова Вадим Шверубович, мобилизованный в белогвардейский полк, как и Булгаков, освободился от службы, заболев тифом. Он ездил с труппой под вымышленной фамилией «Вадимов» и ходил в костюме чеховского персонажа Гаева. Шверубович хорошо знал Булгакова по Художественному театру и написал о нем воспоминания (В. Шверубович. «О старом Художественном театре» — М.: Искусство, 1990).
Все ближе Ялта. Лодка минует Никиту, Ай-Даниль, Массандру — все это отразится в булгаковских строках. Например, Степа Лиходеев, по наветам Варенухи, в кураже, в чебуречной «Ялта» в Пушкино, якобы разобьет восемь бутылок «Ай-Даниля»... Возможно, на Исаре «Ай-Даниль» дегустировал и Булгаков... И вот Любовь Евгеньевна и Михаил Афанасьевич сходят на берег... Прекрасный, незабываемый май 1927 года...
Позднее в блистательной главе романа «Мастер и Маргарита» «Было дело в Грибоедове» в исторически реальном доме, где писатель разместил Массолит, Булгаков упоминает эти места, но в остросатирической форме: «...открывался роскошный плакат, на котором изображена была скала, а по гребню ее ехал всадник в бурке и с винтовкой за плечами. (Винтовка как атрибут советской власти у Булгакова появляется неоднократно, и в «Адаме и Еве» он приводит ужасную песенку, которую поют дети: «Винтовочка, бей, бей...» — Авт.). Пониже — пальмы и балкон, на балконе — сидит молодой человек с хохолком, глядящий куда-то ввысь очень-очень бойкими глазами и держащий в руке самопишущее перо. Подпись: «Полнообъемные творческие отпуска от двух недель (рассказ-новелла) до одного года (роман, трилогия). Ялта, Суук-Су, Боровое, Цихидзири, Махиггджаури, Ленинград (Зимний дворец)». У этой двери тоже была очередь...»
Да, Двубратские и Лавровичи процветали. Следует заметить, что это реальная сцена. В своем дневнике Е.С. Булгакова пишет: «При мне в этот же отдел (Литфонд) зашел весьма невзрачного вида человек, судя по всему, член ССП. Он хлопотал, чтобы ему выдали путевки. И в это время другая служащая вошла и сказала ему, что его просьба о 20-тысячной ссуде удовлетворена» (30а, с. 190).
Благословенное место... Несчастный Иван Бездомный не зря твердит что-то о путевке «в санаторий Ялту».
Писатели и псевдописатели благодушествовали в Домах творчества — во всех этих Цихидзири, Суук-Су, Махинджаури. А Булгаков в это самое время, в июле 1938-го писал из Москвы: «Сижу безутешен. Нет «акта выверки суммы паевых взносов». Подозреваю, что его и не было. Ведь я-то должен был предвидеть, что лишь только уедем, как эта бумага с выплатного пункта придет. Все надежды разбиты... Вот тебе и «Дон-Кихот», вот тебе и правка романа. Вооружаюсь сейчас теми филькиными грамотами, что нашел, и иду на адские мучения...» И следующее письмо Елене Сергеевне Булгаковой в тот же день в обеденную пору: «Ура! Документы нашлись... Жадно гляжу на испанский экземпляр «Дон Кихота». Теперь займусь им».
«Буду ли я знать суд читателей, никому не известно», — сомневался Мастер. Том с его романами вышел уже после кончины Елены Сергеевны. Так началось их бессмертие...
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |