«За обещанным Вами письмом...»

Новый, 1926 год Булгаков, по воспоминаниям Натальи Ушаковой, встречал у Габричевских. На елке висели рисунки — портреты гостей. Сохранился маленький рисуночек с продернутой ниткой — шаржированный портрет Булгакова с грустными глазами. Под портретом была подпись: «Мака вспоминает коктебельцев». Но время отодвигало идиллический Коктебель. 4 января стало известно, что отдельное издание «Роковых яиц» сорвалось. До этого, вскоре после выхода, была конфискована «Дьяволиада». 7 мая к Булгакову пришли с обыском...

Сохранялись шансы на премьеру двух пьес. Однако в конце мая появляется статься Виктора Шкловского, где он как бы закрывает занавес перед Булгаковым-драматургом, резко оценивая его прозу. Впрочем, в июне в библиотеке журнала «Смехач» выходит маленькая книжечка его рассказов. Разрешенная к переизданию «Дьяволиада» и эти рассказы, предлагаемые вместе с юморесками Остапа Вишни за 30 копеек, — последние прижизненные издания Булгакова...

Июньские недели Булгаковы проводят в Мисхоре вместе с семьей сестры Михаила Афанасьевича Елены Светлаевой. Несомненно, в эти дни писатель побывал и в доме Чехова. (Как пишет Л.Е. Белозерская о встречах в Аутке в 1927 году, Михаил Афанасьевич здесь не в первый раз). А в июле они поселяются, по совету друзей, на даче у Понсовых в Крюкове под Москвой. Здесь у Михаила Афанасьевича и Любови Евгеньевны была комната — пристройка с отдельным входом. Судьба возьмет за горло позже...

...5 октября в Художественном театре состоялась, наконец, премьера «Дней Турбиных». Обстановка в театре не была похожа ни на какие другие премьеры — в зале плакали, падали в обморок. Но 14 октября «Комсомольская правда» публикует «Открытое письмо МХАТу» поэта А. Безыменского. «Я ничего не говорю против автора пьесы Булгакова, — не очень грамотно изъясняется поэт, — который чем был, тем и останется, новобуржуазным отродьем, брызжущим отравленной, но бессильной слюной». «Ему нравятся сомнительные остроты, атмосфера собачьей свадьбы вокруг какой-нибудь рыжей жены приятеля», — характеризует пьесу А. Луначарский. И все-таки 1927 год Булгаков впервые встречает в ореоле литературной известности. За три месяца «Дни Турбиных» прошли сорок один раз. 28 октября состоялась премьера «Зойкиной квартиры»...

14 января 1927 года «Дни Турбиных» идут на сцене МХАТа в пятидесятый раз. 7 февраля в театре Мейерхольда организуется диспут, который пытаются превратить в судилище над Булгаковым. Характерны строки письма А.М. Горького от 10 марта, адресованные А.Н. Тихонову: «А что Булгаков? Окончательно запрещен к богослужению?»

Этой же весной Булгаковы гостят в Судаке, на даче у композитора А.А. Спендиарова. Отсюда в один из солнечных дней на моторной лодке они совершают переезд в Ялту. Стоит прекрасный май. Хотя само путешествие можно назвать рискованным — вода еще очень холодна... «М.А. был доволен, предлагал пристать, если приглянется какой-нибудь уголок на берегу, — пишет Л.Е. Белозерская. — Когда мы приехали в Ялту, у меня слегка кружилась голова и рябило в глазах. Остановились мы у знакомых М.А. (память, память, правильно ли донесла ты фамилию этих милых гостеприимных людей — Тихомировы?)».

Кто же такие Тихомировы, и где поселились Булгаковы? Со слов Евгении Михайловны Чеховой известно, что Тихомировы держали небольшой пансионат в Ялте. Отсюда до моря пять минут неспешным шагом. Лиза Тези, супруга Василия Тихомирова, была хорошей портнихой и обшивала Марию Павловну, позже она сшила для нее специальное платье к юбилейным чеховским дням 1935 года, когда сестра писателя представляла семейство на торжествах в Таганроге. Вероятно, Булгаковы обратились к Тихомировым по рекомендации Чеховых...

Уточним, что дом Тихомировых находился не на Боткинской, как считала Е.М. Чехова, а на Виноградной. По нашим сведениям, Василий Тихомиров являлся крупным домовладельцем, построил по проекту Н.П. Краснова комфортабельную виллу «Елена». В этом же доме на Набережной, 30, согласно «Списку владений по улицам Ялты», жила и семья Тихомировых. В. Тихомиров, видимо, приобрел еще один доходный дом по Виноградной, 8, сооруженный в начале века. Об этом мы узнаем из подшивки газеты «Красный Крым», где в номере от 17 июля 1927 года в постановлении под номером 132 указан и дом на Виноградной, 8, подлежащий изъятию. Возможно, к этому времени Михаил Афанасьевич покинул дом. Ведь он предпочитал не сталкиваться с домоуправами и комендантами типа Портупеи и Швондера...

Снова вспоминает Л.Е. Белозерская: «На другой день мы пошли в Аутку... Все вверх и вверх. Нас ласково приняла Мария Павловна. В это время здесь жил еще брат Антона Павловича Михаил Павлович, первый биограф писателя. Особенно нам понравился кабинет Чехова. М.А. здесь не в первый раз...

Мне было очень приятно, когда позже к нам на пироговскую приехала Мария Павловна Чехова. Было в ней что-то необыкновенно простое и привлекательное...»

Итак, ялтинские сумерки. Вместе с Чеховыми Булгаковы были в один из вечеров гостями Ванды Станиславовны Дыдзюль (Дижулис), поистине необыкновенной женщины, близкой знакомой чеховской семьи. Мария Павловна и Михаил Павлович познакомились с ней в 1923 году, придя на прием как пациенты (Дыдзюль по специальности была зубной врач). Кабинет ее располагался на втором этаже бывшего доходного дома Мордвинова (ныне гостиница «Крым»). Здание находится в районе порта недалеко от набережной.

Биография, как пишет Евгения Михайловна Чехова, у Ванды была романтическая: родилась в Литве, была женой известного революционера Капсукаса. После его ареста под чужим именем пришла к нему на свидание в тюрьму, была схвачена и заперта в сарай. Ночью сделала подкоп и бежала. После поражения революции 1905 года мужа сослали в Сибирь, а Ванда увезла больную туберкулезом дочь в Крым. Здесь она похоронила дочь, а сама стала практиковать как зубной врач в Алуште и Ялте. Жила с сестрой и племянницей Юлией, с которой очень подружился Михаил Павлович: читал, рисовал. Ванда помогала Чеховым с продуктами: врывалась в дом с неизменным «чемоданчиком», откуда извлекались деликатесы.

«Она не вошла, а влетела... внесла волну свежего утреннего воздуха и такой гомон, точно вместе с нею явились целые когорты римских солдат. Оказывается, что в эту ночь рыбакам удалось поймать рыбу — и вот она поспешила принести ее для нас... Семь кефалек... Это трогательно...» — в таких выражениях М.П. Чехов живописал ее появление в письме в Москву (20.12.1931) (цит. по копии, представленной Евгенией Михайловной Чеховой Г.А. Шалюгину). Вот еще запись — она касается именин Михаила Павловича в ноябре 1930 года: «Ванда явилась с аккордеоном и пела множество романсов и арий. Оказалось, было пять лет назад пари — и она сдержала слово! А Маша только и повторяет: «Какая сила воли! Какая настойчивость!» (21.11.1930).

Ванда постоянно затевала всевозможные пикники, поездки в горы, обеды у себя дома, придумывала именинные и праздничные подарки — человек с неистовой энергией. В 1932 году поехала в Литву — и не смогла вырваться. В письмах постоянно ругала «бездарное, гнусное болото» и мещанство в буржуазной Литве, стремилась в Ялту: «Хочу к Вам на Аутку». Во время немецкой оккупации на нее донесли, ее арестовали и расстреляли в лесу у Паневежиса.

Именно в компании Ванды Дыдзюль Булгаковы и провели вечер. Вместе с Булгаковыми на именинах Ванды были Мария Павловна, Михаил Павлович и его дочь Женя, только что вышедшая замуж за Николая Блюме. Судьба ее сложилась так, что она всю жизнь проработала в Московской консерватории, была певицей-иллюстратором: певческий репертуар ее был безграничен.

Судя по всему, приглашенным гостям Булгакова представляли как нечто вроде «свадебного генерала», а Михаил Павлович не без иронии описывал это событие жене в Москву в письмах от 13 мая 1927 года: «...Наши здешние дамы стали являть свое искусство перед приезжими и, главным образом, перед Булгаковым. Он ведь теперь знаменитость! Пел бас. Ревел, как бык. Пела мадам Кузнецова, пела еще какая-то финтифля, надуваясь и топорщась, как оперные певцы, и такие вещи, что не проворотишь. А затем, когда отпели уже, выступила наша Женечка со своими жизнерадостными новинками — и все точно из мертвых воскресли... Она была в ударе и пела с мимикой, подделываясь под кафешантан... Сразу все преобразилось. Началась вакханалия. Я дирижировал гран-роном, были и фокс-трот, и вальс, и канкан, — чего только не было. Пели соло, пели под скрипку, пели хором. Дорохов стал кувыркаться сальто-мортале. Вася указал на фигуру Михайлины (сестры Ванды. — Авт.) и сказал: «Точно комод на аукционе». Фраза сама по себе ничтожная, но поднялся такой смех, я думал, что лопну. Вернулись домой в 3 часа утра, всего я здесь не припомню. Даже Маша досидела до такой поры и плясала... (Марии Павловне было уже 64 года)».

Евгения Михайловна Чехова, с которой Г.А. Шалюгин беседовал об этом вечере в феврале 1973 года в Москве, живо вспомнила подробности именин. Она назвала участников: Дорохов — ялтинский знакомый Михаила Павловича, «мадам Кузнецова» — жена местного врача, Вася и Лиза — владельцы пансионата на Боткинской, где остановились Булгаковы. Добавим, что Булгаков любил веселую компанию, любил розыгрыши и мистификации, так что вряд ли он ограничился ролью «свадебного генерала». Мы можем представить и маршрут, по которому теплым майским вечером Булгаковы отправились на именины. Сначала по тенистой Виноградной улице, по которой в свое время любил гулять Чехов и на которой жил Максим Горький. В одном из переулков, соединяющих Виноградную с близкой набережной (Черноморском), стояла дача доктора Фарбштейна, где Чехов жил в свой первый приезд в Ялту. Далее — увитое сиреневыми водопадами цветущей глицинии здание курортной поликлиники — великолепное строение П.К. Краснова, архитектора Ливадийского дворца, далее — колоннада парадного входа гостиницы «Россия», где живали и Чехов, и Бунин, и Станиславский, и Некрасов, и Маяковский. Тут, думается, Булгаковы замедлили шаги, вспомнив первое посещение Ялты.

Накануне именин состоялась поездка по Бахчисарайской дороге на водопад Учан-Су — одну из самых живописных достопримечательностей Южного берега. Водопад этот воспет в стихах и прозе. Молодой Чехов, наслушавшись рассказов Левитана, приезжавшего сюда писать этюды, еще в 1886 году заочно описал водопад в рассказе «Длинный язык», назвав по незнанию «фонтаном». Великолепное стихотворение посвятил ему Иван Бунин:

Светлее, слаще воздух горный
Невнятный шум идет в лесу:
Поет веселый и проворный,
Со скал летящий Учан-Су!

Обстоятельства поездки описаны в письме М.П. Чехова жене в Москву от 12 мая 1927 года: «Вчера утром за Женей и Колей заехали Вася, Лизочка и автор «Турбиных» Булгаков, который живет сейчас у Тезей, чтобы ехать на Учан-Су. Стали тащить и меня. Я вовсе не предполагал ехать, потому что не имею денег, чтобы платить за экипаж и прочее, но сочли это за ломание — и пришлось ехать и мне... Взлезали на крепость в Иосаре, были около водопада и там же завтракали. Хорошо закусили и порядочно выпили. Булгаков был очень мил, хотя грусть все время светилась у него в глазах, несмотря на это и он тоже выпить был не дурак. Обратно ехали верхней дорогой, на Ливадии, когда доехали до дворца эмира Бухарского, то я... пошел домой пешком... Остальные объехали Ялту и пили чай у Тезей».

От чеховского дома экипажи катили по Исарскому шоссе и, переехав каменный мост, устремились по серпантину к остаткам средневековой крепости Исар-Кая. Нависая над дорогой, светилась нежная зелень кизила, теплая охра сосновых стволов, в разрывах зеленого полога вставала отвесная горная стена, высился зубец Ставри-Кая, окруженный сплошным массивом крымской сосны. Справа, в сумрачной низине, громоздились седые валуны, белели корни вывороченных сосен; удивляла сила, скрытая в этом тщедушном ручейке, еле заметном среди камней. Весной, в период таяния снегов в горах, это каменистое ложе переполняется ревущим потоком, играющим валунами, как мячиками. Случались сходы селевых потоков — они сметали виноградники и леса, разрушали берегозащитные сооружения. Лет пятнадцать назад, по рассказам ялтинцев, Учан-Су вышла из берегов после ливня и затопила в городе часть набережной и прилегавшие улицы.

На пятом километре шоссе справа открылись заросшие кустарником развалины мангупской крепости Исар-Кая. Форпост горного княжества Феодоро в средние века прикрывал подходы к перевалу, на который ведет современное Бахчисарайское шоссе. Где-то здесь, по рассказам Марии Павловны, после победы красных производились расстрелы белогвардейцев: целыми колоннами их чуть ли не ежедневно прогоняли по Исарскому шоссе мимо чеховского дома... Газеты публиковали списки расстрелянных. Жутко было брать севастопольские «Известия»: в ноябре 1921 года печатались списки по 1600, по 1200 фамилий... Неподалеку от развалин татарская деревня с тем же названием. Отсюда как-то в чеховский дом взяли собаку. Покойный Иван Павлович, помогавший Маше сохранять дом в годы гражданской войны, так и назвал ее — «Сысар»...

Евгения Михайловна, участница поездки, рассказывала, что на водопаде были сделаны снимки. Булгаков снялся с Лизочкой Тезе и остальными гостями. На ее памяти таких снимков было два. Один из них нашелся и теперь хранится в фондах Дома-музея А.П. Чехова. Поездка была чудесной: с отвесной скалы, дробясь на серебристые нити, падала прозрачная лента воды и неспешно колебалась под дуновениями ветра. Прыгая с валуна на валун, молодежь пробиралась к сверкающим струям и подставляла ладони. Николай Блюме щелкал фотокамерой, Михаил Павлович нежился на солнышке.

Михаил Чехов и Михаил Булгаков оказались в компании единственными, чьи литературные интересы создавали почву для общения и сближения. Разница в возрасте составляла четверть века. За плечами младшего из братьев Чеховых была пестрая литературная судьба: сочинял ребусы для юмористических журнальчиков, издавал детский журнал, выступал под псевдонимом Михаил Богемский как прозаик. Сборник его рассказов и повестей был даже отмечен почетной Пушкинской премией. Отзыв писал знаменитый юрист и литератор А.Ф. Кони. Его перу принадлежала и первая биография Антона Чехова. Накануне первой мировой войны Мария Павловна издала четыре тома писем брата, а Михаил поместил в них свои биографические очерки. После революции под его фамилией вышло несколько тонких книжек — «Антон Чехов и его сюжеты», «Антон Чехов на каникулах», «Антон Чехов, театр, актеры» и «Татьяна Репина». Книжки издавались небрежно, на плохой бумаге, одна из них попалась на глаза Булгакову и вызвала весьма скептическую оценку. «Плодовитость» Михаила Павловича-мемуариста объяснялась просто: нужно было кормиться... Об одной из книг Михаил Павлович сообщал в письме Марии Павловне: «Публика встретила ее настолько хорошо, что я уже сейчас могу послать тебе 2½ миллиарда...»

Перебравшись в Ялту, Михаил Павлович стал правой рукой сестры в обустройстве музея: составлял экскурсионные рассказы, методички, вел отчетность, а на досуге занимался конструированием часов и переводами. Часы Булгаков видел в нижнем этаже Белой дачи — они были выточены целиком из дерева... Как переводчик он оказался плодовитым — с английского и французского перевел около сорока книг, в основном приключения и детективы...

Михаил Павлович с улыбкой вспоминал, как сочинял лет сорок назад шуточный путеводитель по Крыму для брата Ивана. «Руководство для путешествия» рекомендовало пить чай у «Верне» (ресторанчик на воде), за езду на извозчике от Ялты до Алупки платить не более 6 рублей, и не на всяком извозчике: «хороший малый № 36». Прежде чем ехать на Учан-Су, надо сначала справиться насчет воды — летом водопад пересыхает...

Надо думать, беседовали они о драматургии, ведь Булгаков оказался во МХАТе советской поры тем, кем был Антон Чехов при рождении театра. Целая плеяда молодых и талантливых актеров — Н.П. Хмелев, А.К. Тарасова, М.М. Яншин, М.И. Прудкин — вошли в жизнь с пьесой «Дни Турбиных» так же, как В.И. Качалов, И.М. Москвин, О.Л. Книппер с чеховской «Чайкой».

Выяснилось, что и сам Михаил Павлович пробует силы в драматургии: пытается переложить для сцены повесть брата «Дуэль». С учетом новых веяний чеховский текст («никто не знает настоящей правды») корректируется. Самойленко провозглашает: «А я знаю! Знаю, в чем состоит настоящая правда!.. Настоящая правда — это труд»... Год назад Михаил Чехов написал собственную пьесу на актуальную тему — «Цветная кожа (колонизаторы)», действие ее происходит в Индокитае. Судя по всему, пьеса заинтересовала Булгакова, и Чехов писал жене Ольге Германовне в Москву: «27 отсюда уезжает Булгаков. Он хотел бы познакомиться с моей пьесой, чтобы дать совет и продвинуть ее. Кажется, она в кожаном портфеле... Если успеете по расчету дней, то пришлите...» Письмо было отправлено 9 июля, и неизвестно, держал ли Булгаков ее в руках. Впрочем, собственный сюжет на «туземную тему» у Булгакова (про «положительных и отрицательных туземцев») вскоре появился — это «Багровый остров».

По свидетельству Евгении Михайловны Чеховой, Булгаков обсуждал с ее отцом возможность совместной работы над киносценарием. Каков сюжет его, неизвестно, однако в архиве М.П. Чехова (ЦГАЛИ) сохранился написанный им киносценарий — «Дело Петрашевского», среди героев которого был и близкий друг семьи Чеховых А.П. Плещеев. В сценарии есть откровенно тривиальные приемы. Написан он уже в 30-х годах и, вполне возможно, несет отпечаток той совместной задумки...

Продолжая тему Михаила Павловича, приведем список книг, переведенных им для издательств «ЗИФ» (Земля и Фабрика) и «Мысль»: 12 названий Джека Лондона (в том числе «Зов предков» и «Морской волк»), восемь произведений Д. Кервуда («Гризли», «Казан», «Сын Казана»), произведения С. Льюиса, Ж. Эсма и др. Но главное, конечно, в том, что Михаил Павлович осознавал необходимость сохранить для людей те многочисленные воспоминания, благодаря которым Антон Чехов обретал черты живого лица среди современников, — так возник замысел книги «Вокруг Чехова». Она вышла в середине 30-х годов. В Ялте неожиданно проснулась семейная страсть к земле: Михаил Павлович с наслаждением копался в заросшем без внимательного глаза саду и с горечью говорил: «Я довел наш сад до высшей точки. Роз — целое море... От цветов не видно листвы. Зацветают лилии, и весь сад принимает библейский вид...» Он прививал на штамбовых розах разные сорта. На книге «Закрома» (словарь сельских хозяев), составленной Михаилом Павловичем, было написано: «Интензивной Маше от экстензивного Миши».

Булгаковых приняла Мария Павловна. Вместе с нею они поднялись в ее светлую комнату во флигеле на втором этаже. Плетеные кресла, столик, за которым сиживал Антон Павлович. Здесь в личном альбоме Марии Павловны Михаил Афанасьевич сделал такую полушутливую, а на самом деле таящую большой смысл запись: «Напрасно Вы надеетесь, дорогая Мария Павловна, что я умру по дороге. Я не умру и вернусь в Ялту за обещанным Вами письмом.

М. Булгаков. 13 мая 1927 г. Аутка».

Этот альбом и при жизни Марии Павловны был мало кому известен. Записи Булгакова предшествуют в нем лишь строки, написанные И. Буниным, К. Станиславским, Т. Щепкиной-Куперник, С. Бадухатым. Потом длительный провал: очевидно, существование его держали в тайне. Во всяком случае, запись В. Молотова мы находим совсем в другой книге. А следующая и последняя запись сделана в альбоме в 1951 году известным офтальмологом Владимиром Петровичем Филатовым. Он был, очевидно, первым вне круга самых близких ей людей, кому Мария Павловна в то время, когда имя Булгакова продолжала окружать стена замалчивания и предубеждения, показала эти строки. Тем важнее осознавать меру этой любви и уважения к памяти писателя.

...Чувства эти были глубокими и неизменными. 25 марта 1940 года Мария Павловна писала Ольге Леонардовне: «Я тоже тяжело перенесла смерть Булгакова. Он мне был всегда очень симпатичен. Мы познакомились в Ялте и даже подружились — он преподнес мне книгу свою с хорошей надписью».

Быть может, под влиянием мыслей о Булгакове и Чехове В.П. Филатов, увлекавшийся живописью и стихосложением, набросал в альбоме строки:

Сегодня солнечной истомою
Моя душа полна, больна,
Волной весеннею знакомою
Она, как встарь, напоена.
Пойдем тропой неуловимою
В страну забытой красоты!
Скользнем над бездною незримою
На грани чувства и мечты!

А мы возвратимся «в страну забытой красоты».

Зимой 1928 года Михаил Афанасьевич направил в Ялту «Дьяволиаду», изданную в 1926-ом. Видимо, ее привезла в Ялту Ольга Леонардовна Книппер-Чехова. «Дорогой и милой Марии Павловне Чеховой искренне Михаил Булгаков. 21.II.1928 г.» — написал он на обложке. Впоследствии М.П. Чехова была вынуждена просить, чтобы «Дяволиаду» не давали кому-либо постороннему... Книга находится в книжном шкафу Антона Павловича.

По сведениям Е.С. Булгаковой, в 1929 году Булгаков вновь побывал в Ялте и получил в подарок от Марии Павловны конверт, адресованный Чехову, веточку из его сада и маленький список книг, написанный характерным бисерным почерком Чехова. Наверное, это был один из многочисленных листков, на которых Чехов записывал названия книг, отправленных в Таганрогскую библиотеку. 18 апреля 1936 года Булгаков подарил чеховские реликвии зарубежному поклоннику и исследователю Чехова американскому дипломату Дж.-Ф. Кеннану (35, с. 119). Возможно, в США они сохранились. Как важно было бы найти эти бесценные листочки, которых касались Антон Чехов и Михаил Булгаков, чтобы убедиться, что таинственная связь времен действительно существует.

Очевидно, именно в эти дни Булгаков много и неотрывно думал о Чехове. Ассоциации между их темами и сюжетами пронизывают, по сути, все творчество Мастера. Коснемся еще раз этой темы. Например, вместе с Л.Е. Белозерской он пробовал было сочинить комедию «Белая глина», сюжет которой был навеян рассказом Симеонова-Пищика из «Вишневого сада» о том, что англичане нашли у него белую глину и заключили арендный договор на ее разработку.

Л.Е. Белозерская вспоминала: «Я спросила — что это такое — белая глина, зачем она нужна и что из нее делают?

— Мопсов из нее делают, — смеясь, ответил он».

Кстати, такого мопса из глины Булгаков мог видеть и в самом чеховском доме. Это был подарок ялтинских «антоновок» — глиняные мопс и лягушка, выполненные весьма натурально. Чехов в шутку жаловался посетителям, что сам боится мопса. В 80-х годах после ремонта музея мопс таинственно исчез и вернулся спустя десять лет, найденный в пригородном лесу.

Но это о неосуществленных замыслах Булгакова. Однако пребывание Михаила Афанасьевича в Ялте в 1927 году нашло реальное отражение в его творчестве. Выскажем предположение, что он пережил землетрясение, произошедшее в Крыму в то лето.

В главе «На Воробьевых горах» в романе «Мастер и Маргарита» описаны последние озорные выходки присных Воланда. Бегемот и Коровьев соревнуются, наподобие былинного Соловья-разбойника, в свисте. Отличился Коровьев: «...он вдруг вытянулся в вверх... из пальцев правой руки устроил какую-то хитрую фигуру, завился, как винт, внезапно раскрутившись, свистнул.

Этого свиста Маргарита не услыхала, но она его увидела в то время, как ее вместе с горячим конем бросило саженей на десять в сторону. Рядом с нею с корнем вырвало дубовое дерево, и земля покрылась трещинами до самой реки. Огромный пласт берега, вместе с пристанью и рестораном, высадило в реку. Вода в ней вскипела, взметнулась, и на противоположный берег... выплеснуло целый речной трамвай с совершенно невредимыми пассажирами. К ногам коня швырнуло убитую свистом галку».

Маргарита, улетая, видела, что города уже нет: он «ушел в землю и оставил после себя только туман».

Конечно, понятны чувства Мастера и Маргариты (и самого Булгакова) при виде гибели города, принесшего им столько зла... Но откуда описание землетрясения, вызванного свистом Фагота?

Булгаков такое событие, как мы считаем, хранил в памяти. Весной 1927-го чета Булгаковых отдыхала в Судаке, потом переехала в Ялту и жила в пансионате Тезе-Тихомирова. В июне же началась продолжительная серия подземных толчков, вызвавших серьезные разрушения и страшную панику среди населения и курортников. Очень подробно и живописно описаны эти события в письмах Михаила Павловича Чехова к жене и детям, жившим в Москве: «Миленькие, вы только подумайте! Ведь я был свидетелем землетрясения!.. Да ведь это все равно, что выиграть двести тысяч рублей!»

«...Вдруг я вижу, что над моей головой прогибаются потолки, весь дом затрепетал, запрыгал, лампы стали описывать круги, все кругом зазвенело, затрещало, посыпалась штукатурка. И вдруг под нами что-то загудело... Мы... выскочили в сад. Кругом стоял рев. Под нами гудели пушечные выстрелы... Всеобщий, насколько хватало слуха, собачий вой... Мы стоим и слышим, чувствуем, осязаем, как под нашими ногами колеблется весь земной шар». В результате толчков, продолжавшихся до октября, чеховский дом серьезно пострадал: «...весь чеховский дом целиком наклонился к саду, так что по полу можно было ходить как по наклонной плоскости... При взгляде на подпертые столбами, будто в шахтах, потолки, обитателям дома делалось жутко, будто они входили к умирающему».

В Ялте события развивались так: публику, гулявшую по набережной, отбросило к парапету у моря, а потом обратно к домам. Сильно встряхнуло «Ласточкино гнездо»... У Ванды перегорела вся проводка.

Что же писали газеты? Вот выдержка из публикации в газете «Красный Крым»: «За 28 июня Ялтинским телеграфом принято 200 телеграмм от родных и знакомых, беспокоящихся о судьбе курортников». 3 июля появляется материал: «Ученые о причинах землетрясений», где сообщается, что «профессор горной академии В.А. Обручев отмечает: такой силы землетрясение впервые за 200 лет. Московская станция записала колебания 26 июня в 13 часов 53 минуты 30 секунд. Характер землетрясения тектонический, а не провальный. Толчки сменялись волнообразными движениями в течение часа. Разрушительная сила землетрясения в Крыму небольшая. 27 июня было отмечено 2 толчка небольшой силы».

Затем следует успокоительная информация — «профессор Двойниченко на лекции в Симферополе 1 июля сказал: «Подводы губят гораздо больше людей, чем землетрясения». 7 июля публикуется официальное сообщение: толчки никаких серьезных повреждений не причинили... Однако Воронцовский дворец, построенный очень прочно, надолго закрывается на ремонт. Следовательно, толчки в Алупке были значительными.

Находился ли Булгаков во время землетрясения в Ялте? Обратимся к хронологии. 10 мая, судя по письму М.П. Чехова, Булгаковы были на именинах В.С. Дюдзель. Днем раньше ездили на водопад Учан-Су. 13 мая Булгаков оставляет автограф в альбоме Марии Павловны. Далее точных сведений нет. Лишь 9 июля появляется новая отметка. Михаил Павлович пишет жене в Москву, что 27 июля из Ялты уезжает Булгаков, который хотел бы познакомиться с его пьесой.

Если это так, то Михаил Афанасьевич во время землетрясения был в Крыму. Доподлинно известно, что 1 августа Булгаков уже заключал договор о найме квартиры из трех комнат на первом этаже дома 35а по Большой Пироговской возле Новодевичьего монастыря. Можно предположить, что ко времени возникновения толчков или из-за них Булгаковы перебрались в Алупку (сотрудница Алупкинского дворца-музея А.А. Галиченко предполагает, что в 1927 году Булгаков жил в Алупке-Сара на даче Карсавина).

В описании землетрясения в Москве у Булгакова наиболее впечатляет сползание берега в воду вместе с постройками. Оползни — бич Крыма. Наиболее разрушительным был Кучук-Койский оползень 1786 года: со склоном сползла и погибла вместе с жителями целая татарская деревня. В 1925-м, когда Булгаковы проезжали по этим местам на автомобиле, оползень засыпал шоссе. Можно предположить, что в столь необычной форме — как последствия хулиганского свиста Фагота — в романе отразились реальные черты крымского землетрясения 1927 года. Землетрясение произошло 26 июня — пишет Михаил Павлович Чехов в Москву.

Что вообще можно сказать о крымских отзвуках в романе Булгакова? Вот, к примеру, такая деталь, как «крохотное личико уродца» (лилипута), увиденное во Владикавказе и отраженное было в первоначальном тексте «Мастера и Маргариты». В сознании писателя это «личико» крепко запечатлелось: оно появляется в окошечке кассы «тараканьих бегов» (сон пятый), чтобы обменяться с Чарнотой репликами относительно сравнительных достоинств насекомых («Вошь — животное военное, боевое, а клоп паразит. Вошь ходит эскадронами...»).

Слово «личико» вобрало в себя определение «крохотное» и ассоциации с «уродцем» и употреблялось в негативном, а не просто уменьшительном смысле. Об этом свидетельствуют строки письма Булгакова к жене из Мисхора, куда летом 1930 года драматург приехал отдыхать в компании с актерами ТРАМа — театра рабочей молодежи: «Устроился хорошо... Погода неописуемо хороша... все чужие личики». И, чтобы Любовь Евгеньевна не подумала превратно, делает сноску: «но трамовцы симпатичны».

Проплывая в ясный майский день мимо чеховского Гурзуфа, Булгаков видел и Суук-Су, в прошлом знаменитый курорт между Артеком и Гурзуфом, где возвышалась скала, подаренная Шаляпину. Этот курорт принадлежал О.М. Соловьевой, щедро дарившей Антону Павловичу деньги на благотворительные нужды. В чеховском доме он наверняка мог, вероятно, слышать жуткие истории о расправах над белогвардейцами, творимых здесь победившими большевиками. Людей ставили под обрывом шаляпинской скалы, привязывали тяжелый камень и стреляли в затылок. Одному отчаянному смертнику удалось спастись — он бросился вниз и не разбился. Прятался в расщелинах, потом переплыл на Адалары, питался водорослями и мидиями и, наконец, ушел за кордон.

Одному из авторов этой книги довелось нырять под шаляпинской скалой и заплывать в таинственный Пушкинский грот... Впечатления остались надолго...

И еще одной мыслью хотелось бы поделиться. Беседы в чеховском саду и под сводами его дома могли касаться и христианской морали Антона Павловича, особенно отчетливо выраженной в его малоизвестной работе «От какой болезни умер Ирод» (1892). Ненасытный убийца, указывает Чехов, погиб от страшной болезни, вызывавшей у современников отвращение и ужас, причем, по словам В. Фаррара, она поражает только людей, опозоривших себя кровожадностью и жестокостью. Как врач, М.А. Булгаков, очевидно, мог беседовать с Марией Павловной и Михаилом Павловичем Чеховыми и о некоторых историко-медицинских увлечениях Антона Павловича и, в частности, о его большой работе «Врачебное дело в России», тщательном изучении различных источников. Наверное, именно как к источнику А.П. Чехов отнесся к трудам историка христианства В. Фаррара, сравнившего смертный час Ирода с обстоятельствами смерти Генриха VIII и Ивана Грозного. Антон Павлович ссылается и на картину болезни и смерти Ирода, оставленную св. Феофилактом: «Горько скончание прият Ирод огневицею и чревницею одержим, и оттоком ножным, и огнитием уда семенного, чрьви рождающа». Чеховский очерк подтверждал его дар предвидения, отраженный также в «Острове Сахалине». Палачи и убийцы, какую бы власть они ни имели, будут осуждены и наказаны историей и судьбой: невинно пролитая кровь будет тяготеть над нами как рок — вот мысль Чехова.

Отсюда, возможно, тянется нить к болезни, преследующей Хлудова, как и к физическим и нравственным мукам Понтия Пилата. Но Булгаков, на примере Пилата, добавляет: судьба не прощает также трусости и отступничества. Напомним, что он интересовался историей медицины и не мог пройти мимо чеховского опыта в этой области. В Барвихе в дни болезни Михаила Афанасьевича Е.С. Булгакова записала под его диктовку: «Медицина, история ее? Заблуждения ее? История ее ошибок».

В июне 1904 года, незадолго до кончины, Антон Павлович Чехов писал из Баденвейлера сестре:

«Милая Маша, уже третьи сутки я живу на месте... Вилла «Фридерик» стоит особняком, в роскошном садике, на солнце... Впечатление кругом — большой сад, за садом горы, покрытые лесом, людей мало,... уход за садом и цветами великолепный, но сегодня вдруг ни с того ни с сего пошел дождь, я сижу безвыходно в комнате, и уже начинает казаться, что дня через три я начну подумывать о том, как бы удрать... Отсюда в Ялту мы, быть может, поедем морем...»

«Дом стоит красиво на горе», — пишет Л.Е. Белозерская об Аутке. Не кажется ли вам, что в непостижимых словах о вечном приюте Мастера: «Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не потревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи», — отразился дух тихого крымского дома, и последнее чеховское видение лика земли?..