«На юг, на юг...»

Если, следуя из Феодосии в Коктебель, свернуть с магистральной дороги к этому знаменитому приморскому поселку — вашему взору откроются причудливый горный массив Карадага, увенчанный Святой Горой, Кучук-Енишар на востоке и Кок-Кая, обращенная к морю профилем поэта, на западе. А посередине — Коктебель... Несколько сот метров в сторону от узкого равнинного шоссе, и вы вдруг окажетесь на берегу залива. Вас поразят необыкновенные, играющие, флюоресцирующие краски моря и изменчивый, почти фантастический колорит гор — не случайно одна из них носит название Хамелеон.

Именно такую необыкновенную картину увидели в июне 1925 года Михаил Афанасьевич Булгаков и Любовь Евгеньевна Белозерская. А приезд их сюда имел свою предысторию. 10 мая Булгаков пишет в Коктебель Волошину:

«Многоуважаемый Максимилиан Александрович! Н.С. Ангарский передал мне Ваше приглашение в Коктебель. Крайне признателен Вам, не откажите мне черкнуть, не смогу ли я с женой у Вас на даче получить отдельную комнату в июле — августе. Очень приятно было бы навестить Вас. Примите привет. М. Булгаков».

Вскоре Волошин отвечает Булгакову:

«Дорогой Михаил Афанасьевич, будут очень рад Вас видеть в Коктебеле, когда бы Вы ни приехали. Комната отдельная будет. Очень прошу Вас привезти с собою все Вами написанное (напечатанное и ненапечатанное). Технические сведения: из Москвы почтовый поезд, прямой вагон на Феодосию. Феодосия—Коктебель: линейка (1½ р.) или катер (нерегулярно). Обед 60—70 копеек. Июль—август — наиболее людно. Прошу передать привет Вашей жене и жду Вас обоих. Максимилиан Волошин». Письмо Волошина датировано 28 мая. Обращает на себя внимание сердечный и деловой тон письма. Булгаков предпочитает июнь.

Сборы в дорогу. «...Коварно, после очень негромкого второго звонка, скорый снялся и вышел. Москва в пять минут завернулась в густейший черный плащ, ушла под землю и умолкла... Летели поля, мы резали на юг, на юг, опять шли из вагона в вагон, проходили через мудрую и блестящую международку, ели зеленые щи. Штор не было...

Прошли от Москвы до Джанкоя тридцать часов. Возле меня стоял чемодан от Мерилиза, а напротив стоял в непромокаемом пальто начальник станции Джанкоя с лицом совершенно синим от холода. В Москве было много теплей.

Оказалось, что феодосийского поезда нужно ждать 7 часов... Солнце тем временем вылезло, и я отправился осматривать Джанкой» (2, I, с. 628—629).

Итак, южный пролог. «Очень приятно было бы навестить Вас...» Почему, однако, Булгаков стремился именно в Коктебель, а письмо Волошина, в свою очередь, выходит за рамки обычного гостеприимства? Несомненно, Михаил Афанасьевич был наслышан об атмосфере затерянного крымского уголка, да и вообще сказывалась «кровь путешественника»...

Но были и другие, прямые, причины и поводы воспользоваться неведомым южным маршрутом, вырваться из ритма изнурительной московской гонки. Влияние Черноморья мы встречаем в дневнике Михаила Афанасьевича еще в 1923 году. Удрученный службой в «Гудке» где, по его словам, он убивал «совершенно безнадежно свой день», атакуемый «сумбурной, быстрой, кошмарной жизнью», Булгаков крайне нуждался в отдыхе, в атмосфере беззаботности и непритворства.

Нельзя ведь не учесть и того, что Булгаков, выросший в условиях ровного киевского климата, был весьма чувствителен к переменам погоды. «Стоит отвратительное, холодное и дождливое лето», — отмечает он отдельной строкой в своих дневниковых записях в июле 1923 года. А в сентябре этого же года подчеркивает: «После ужасного лета установилась чудная погода. Несколько дней уже яркое солнце, тепло». «Уже холодно. Осень. У меня как раз безденежный период»... — вот запись 9 сентября. «Весна трудная, холодная. До сих пор мало солнца», — строки из дневника, написанные в апреле 1924 года. Это климатическое мироощущение в чем-то совпадает с чеховским отношением к погоде, к вращению времени. «До зарезу хочется весны... Работается плохо», — писал Антон Павлович, например, в одном из писем в 1888 году.

Но не только климат, не только солнце... Коктебель — и это знал пусть узкий круг интеллигенции — представлял собою своеобразный островок либерализма и нестесненного свободомыслия среди мрачных конструкций казарменного социализма. Здесь все еще звучала свободная речь, в то время как вокруг утюг власти ритмично равнял все и вся... Конечно же, мы говорим прежде всего о волошинском Коктебеле — антиподе обстановки в Москве, о которой Булгаков писал, что живет «среди хандры и тоски по прошлому, в ...гнусной комнате гнусного дома». Проходят «многочисленные аресты лиц с «хорошими фамилиями». Вновь высылки». Увы, это были черты гнетущего постоянства долгих-долгих лет, с вечным «квартирным вопросом». И в этом мире грубой подмены естественных норм жизни существовал Волошин.

Расскажем немного об этом Художнике и Поэте. Максимилиан Кириенко-Волошин вместе с матерью Еленой Оттобальдовной впервые побывал в этих местах в 1893 году. Максимилиану было шестнадцать лет. 17 марта он записал в дневнике: «Сегодня великий день. Сегодня решилось, что мы едем в Крым...» Да, это был великий день, и не только для него. Так будущий поэт впервые попал в Коктебельскую долину. Перед ним «без меры в длину, без конца в ширину расстилалось Черное море...» А вокруг царили дикая природа, влекущие природные краски, хаос первородства. Поселок существовал лишь несколько лет...

Первым попытался освоить эти прибрежные земли для отдыха и оздоровления известный офтальмолог Э.Ю. Юнге. Сосредоточение и теснота зубчатых скал, а рядом бескрайние степные равнины и солнечные просторы моря — это естественное сочетание не могло никого оставить равнодушным. Однако у Юнге не хватило средств на должный объем работ. Позднее Елена Оттобальдовна Волошина за небольшую цену приобрела маленький участок земли прямо на морском берегу.

С 1893 года Максимилиан Волошин учился в феодосийской гимназии. Тут он впервые выступил в печати как поэт, а на его способности к рисованию обратил внимание И.К. Айвазовский. Учеба в Московском университете, высылка в Феодосию под надзор полиции, знакомство с А.П. Чеховым, путешествие в Италию и Швейцарию, снова учеба, скитания по Крыму... «1900 год — стык двух столетий — был годом моего духовного рождения», — писал Волошин в автобиографии. По сути, в это время формировалась его нравственная ориентация — быть открытым каждому. В 1903 году он строит на берегу моря дом, и сейчас сохраняющий необычный облик и какие-то зримые, осязаемые черты духовной свободы. С той поры тут пристанище Волошина. А любовь к этим местам пробудилась намного раньше, еще в гимназические годы, в часы частых пеших переходов в Коктебель и обратно в Феодосию. Почти одновременно с Максимилианом Александровичем тут строят дачи детская писательница Н.И. Манасеина, поэтесса П.С. Соловьева, затем публицист и писатель Г.П. Петров, а позже автор «Записок врача» В.В. Вересаев, искусствовед и исследователь истории мировой культуры А.Г. Габричевский.

Маловодье, полынь, жара — это и сегодняшние приметы Коктебеля. Даже добраться до захолустного поселка было нелегко, а для того, чтобы отважиться поселиться тут навсегда, нужен был своеобразный фанатизм. Однако поклонников Киммерии становилось все больше. «И Коктебель, — пишет В. Купченко, — дарил их щедро — безжалостное солнце, горький аромат, солоноватый ветер — все, что чужих, случайных тяготило и угнетало, вливалось в их души радостно. Наконец, в этой первобытности, тишине, дурманящих запахах таилось такое же, как в самом пейзаже, будоражащее и животворящее начало...» В стихотворении «Дом поэта» (1926), посвященном друзьям и гостям Коктебеля и опубликованном через двадцать лет после его смерти, Волошин писал:

Дверь отперта. Переступи порог.
Мой дом раскрыт навстречу всех дорог.
В прохладных кельях, беленных известкой,
Вздыхает ветр, живет глухой раскат
Волны, взмывающей на берег плоский,
Полынный дух и жесткий треск цикад.
...Счастливый жребий дом мой не оставил.
Ни власть не отняла, ни враг не сжег,
Не предал друг, грабитель не ограбил,
Утихла буря, догорал пожар.
Я принял жизнь и этот дом, как дар.

Действительно, этот дом стал притягательным и для других, превратившись в неповторимый Дом творчества, в коммуну мысли, достойную возрождения. В дореволюционные годы и дни гражданской войны здесь побывали А.Н. Толстой и М.М. Пришвин, М.И. Цветаева и А.М. Горький, А.С. Грин и К.И. Чуковский. Благодаря М.А. Волошину жизнь тут, пусть нередко в скудных условиях, становилась чудным даром...

А с 1923 года волошинский дом широко открывает двери для нового поколения «поэтов, ученых, художников и бродяг (в лучшем смысле этого слова)». Волошин создает в своем доме КОХУНЭКС — Коктебельскую Художественно-научную экспериментальную студию, добровольное сообщество интеллигенции, не имеющее аналогов. Поразительно, но для бдительных властей так и не дошел господствовавший здесь дух свободомыслия — осведомителей среди коктебельцев, по-видимому, не нашлось. В 1923 году в студии нашли приют шестьдесят человек, в 1924 — триста, в 1925 — четыреста. Среди них был и Михаил Афанасьевич Булгаков.

«Представьте себе полукруглую бухту, врезанную с одной стороны между мрачным, нависшим над морем массивом, это — развороченный, в незапамятные времена погасший вулкан Карадаг: с другой — между желто-бурыми, сверху точно по линейке срезанными грядами, переходящими в мыс, — «Прыжок козы» — вот своеобразная и контрастная панорама Коктебеля, данная Булгаковым. В очерке «Коктебель. Фернампиксы и лягушки» он пишет, что здесь «замечательный пляж, один из лучших на Крымской жемчужине», с полосой песка, а у самого моря с мелкими, облизанными морем, разноцветными камнями. «Солнце порою жжет дико, ходит на берег волна с белыми венцами, и тело отходит, голова немного пьянеет после душных ущелий Москвы. На закате новоприбывший является на дачу с чуть-чуть ошалевшими глазами и выгружает из кармана камни... Приезжает человек и, если он умный..., надевает короткие трусики, и вот он на берегу. Если не умный, — остается в длинных брюках, лишающих его ноги крымского воздуха, но все-таки он на берегу, черт его возьми!»

Но почему в названии очерка мы встречаем слово «фернампиксы»? «Этим загадочным словом местные коллекционеры окрестили красивые породистые камни. Кроме фернампиксов попадаются «лягушки», прелестные миниатюрные камни, покрытые цветными глазками. Не брезгуют любители и «пейзажными собаками»... Те, кто камней не собирает, просто купаются, и купание в Коктебеле первоклассное. На раскаленном песке в теле рассасывается городская гниль, исчезают ломоты и боли в коленях и пояснице, оживают ревматики и золотушные».

Перед нами фактически врачебные рекомендации, но как доходчиво написанные! Увы, сегодня в подобных описаниях преобладает унылый наукообразный стиль. «Только одно примечание: Коктебель не всем полезен, а иным и вреден. Сюда нельзя ездить с очень расстроенной нервной системой. Я разъясню. Коктебельский ветер... дует круглый год, не бывает без ветра ничего, даже в жару. И ветер раздражает неврастеников».

Интересно, что о противопоказаниях к поездке в Коктебель Булгаков пишет в той же тональности, что и профессор И.М. Саркизов-Серазини, автор «Путеводителя по Крыму», один из добрых знакомых Волошина. А вот о новоявленных «хозяевах жизни» писатель говорит с сарказмом. Впрочем, ни таково ли люмпен-мещанство вообще? «Коктебель из всех курортов Крыма наиболее простенький, т. е. в нем сравнительно мало нэпманов. Но все-таки они есть (...). С ними жены и свояченицы: губы тускло-малиновые, волосы завиты, бюстгальтер, кремовые чулки и лакированные туфли». Да и сами «друзья природы» — «в твердой соломенной шляпе, при галстуке, в пиджаке и брюках с отворотами (...). Отличительный признак этой категории: на закате, когда край моря одевается мглой и каждого тянет улететь куда-то ввысь или вдаль, и позже, когда от луны ложится на воду ломкий золотой столб и волна у берега шипит и качается, эти сидят на лавочках спиною к морю, лицом к кооперативу и едят черешни» (2, I, с. 630—632).

Очерки Булгакова «Выбор курорта и путешествие по Крыму» были опубликованы в «Красной газете» в июле — августе 1925 года буквально по горячим следам. К строкам лирической зарисовки стоит добавить, что у кафе «Бубны», на стене которого, как замечает Булгаков, красовалась надпись: «Нормальный дачник — друг природы, стыдитесь, голые уроды!», любопытная предыстория. Летом 1912 года, пишет В. Купченко, в Коктебеле возникла новая кофейня, открытая и содержавшаяся греком Синопли: примитивный дощатый балаган с террасой на самом берегу. Художник А.В. Лентулов предложил дать новому заведению столичное название — кафе «Бубны». Общими усилиями все стены и простенки были украшены росписями и натюрмортами в лубочном стиле. Они сопровождались шуточными строфами: «Нет лучше угощенья Жорж-Бормана печенья!», «Трубите весть во все концы про монпасье и леденцы!», «Мой друг, чем выше интеллект, тем слаще кажется конфект!» Здесь же висел шуточный портрет элегантного господина в панаме с цветком в руке и миловидной девушки в коротенькой тунике.

Под другими карикатурными, но уже персональными портретами красовались надписи: «Толст, неряшлив и взъерошен Макс Кириенко-Волошин» и «Прохожий, стой! Се граф Алексей Толстой».

Популярностью в «Бубнах» пользовалась песенка «Крокодила»:

По берегу ходила
Большая Крокодила,
Она, она Зеленая была.
В курорт она явилась
И очень удивилась,
Сказать тебе ль,
То был наш Коктебель...
От Юнги до кордона
Без всякого пардона
Мусье подряд
С мадамами лежат.
Забралась она в «Бубны»,
Сидят там люди умны,
Но ей и там
Попался Мандельштам.
Явился Ходасевич,
Заморский королевич,
Она его,
Не съела, ничего.
Максимилиан Волошин
Был ей переполошен.
И он, и Пра
Не спали до утра...

Остается загадкой, почему Булгаков пишет, что «Бубны», к счастью, закрыты. По другим сведениям, кафе перестало существовать в 1935 году.

А предшествуют этой зарисовке булгаковские миниатюры «Неврастения вместо предисловия» и «Коктебельская загадка».

«Улицы начинают казаться слишком пыльными. В трамвай сесть нельзя — почему так мало трамваев?.. На службе придираются: секретарь — примазавшаяся личность в треснувшем пенсне — невыносим... (Напомним, что треснувшее пенсне было и у втируши-регента, Коровьева, в «Мастере и Маргарите», а у голого в рассказе «Ханский огонь» пенсне склеено фиолетовым сургучом. — Авт.)

Домоуправление начинает какие-то асфальтовые фокусы и мало того, что разворотило весь двор, но еще на это требует денег. На общие собрания идти не хочется, а в «Аквариуме» какой-то дьявол в светлых трусиках ходит по проволоке, и юродство его раздражает до невралгии.

Словом, когда человек в Москве начинает лезть на стену..., ему надо ехать в Крым.

— В какое место Крыма?..

— Натурально, в Коктебель, — не задумываясь, ответил приятель...

Дома при опостылевшем свете рабочей лампы раскрыли мы книжечку и увидели на странице 370-й (Крым. Путеводитель. Под общей редакцией члена президиума Моск. Физиотерапевтического Общества... Изд. «Земли и фабрики») буквально о Коктебеле такое:

«Причиной отсутствия зелени является «крымский сирокко», который часто в конце июля и августа начинает дуть неделями в долину, сушит растения, воздух насыщает мелкой пылью, до исступления доводит нервных больных... Нарушались в организме все функции, и больной чувствовал себя хуже, чем до приезда в Коктебель». (В этом месте жена моя заплакала).

«...Отсутствие воды — трагедия курорта, — читал я на стр. 370—371, — колодезная вода, соленая, с резким запахом моря...»

«...К отрицательным сторонам Коктебеля приходится отнести отсутствие освещения, канализации, гостиниц, магазинов, неудобство сообщения, полное отсутствие медицинской помощи, отсутствие санитарного надзора и дороговизну жизни...»

Действительно, путеводители, которые не хвалят, а предупреждают, встречаются редко, но и в этих строках, как и во многих своих произведениях, писатель отталкивается от конкретных фактов. В отделе рукописей Национальной библиотеки России (бывшая Государственная библиотека СССР им. В.И. Ленина) в фонде М.А. Булгакова хранится экземпляр путеводителя «Крым» И.М. Саркизова-Серазини, принадлежавший Михаилу Афанасьевичу. Приведем некоторые выдержки, выделив слова, подчеркнутые Булгаковым синим и красным карандашами: «Крымское сирокко доводит нервных больных до исступления. Люди умственного труда чувствуют ухудшение... Неудобство комнат, полное отсутствие медицинской помощи... И не могут люди с больными нервами долго по ночам гулять... Как только мраком окутывается долина, идут они в свои комнатки и спят, тревожимые странными сновидениями».

С редактором путеводителя Иваном Михайловичем Саркизовым-Серазини (1887—1964) беседовал один из авторов книги, В.В. Навроцкий. Путешественник, профессиональный моряк, ученый-медик, либеральный журналист, собиратель нескольких коллекций картин, часть которых подарена им Третьяковской галерее и Русскому музею, — вот штрихи портрета этого человека! Как врач, к тому же уроженец Крыма (сын ялтинского рыбака), И.М. Саркизов-Серазини всесторонне оценил климатические и природные условия Коктебеля, трижды ссылаясь при этом на писателя-врача С.Я. Елпатьевского, впервые с медицинских позиций описавшего эти места в 1913 году в «Крымских очерках».

Следует подробнее остановиться на личности Сергея Яковлевича Елпатьевского, «великолепнейшего старого романтика», как назвал его М. Горький. Булгаков, несомненно, был знаком с «Крымскими очерками» и, собственно, они легли в основу его «Коктебеля».

Булгаков так пишет о Елпатьевском: «Некогда в Коктебеле, еще в довоенное время, застрял какой-то бездомный студент. Есть ему было нечего. Его заметил содержатель единственной тогда, а ныне и вовсе бывшей гостиницы Коктебеля и заказал ему брошюру рекламного характера. Три месяца сидел на полном пансионе студент..., написал акафист Коктебелю, наполнив его перлами красноречия, не уступающими фернампиксам: «...и дамы, привыкшие в других местах к другим манерам, долго бродят по песку в фиговых костюмах, стыдливо поднимая подолы...» А далее Булгаков добавляет: «Никаких подолов никто не поднимает и в жаркие дни лежат обнаженные и обветренные мужские и женские тела».

Бездомный студент?! Но С.Я. Елпатьевский, знаменитый крымский врач, лечивший К.М. Станюковича, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова, был также известным литератором, печатался в журналах «Северный вестник», «Русская мысль», «Вестник Европы», ему посвящена статья в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Правда, после революции его произведения не публиковали, так как В.И. Ленин критиковал С.Я. Елпатьевского за либерализм. Возможно, Булгаков не знал этих подробностей его биографии. И все же, если расширить цитирование, наблюдения автора «Крымских очерков» фактически совпадают с впечатлениями М.А. Булгакова и Л.Е. Белозерской, что «коктебельские недостатки переходят в достоинства». Да и сам стиль «Очерков» необыкновенно хорош.

«Я даже не вышел из экипажа и велел извозчику ехать дальше, за 10 верст в Отузы, — замечает С.Я. Елпатьевский, — недоумевая, что есть люди, которые находят удовольствие жить в этом лысом, неприятном месте»... «А затем Коктебель из врага становится другом. Это не сразу приходит, и Коктебель долго нежеланный, неприветливый... Очарование Коктебеля — море. Начинаешь открывать совсем особую красоту».

«Если сказать правду, Коктебель нам не понравился, — пишет Л.Е. Белозерская. — Мы огляделись. Не только пошлых кипарисов, но и вообще никаких деревьев не было... Никаких ярких красок, все рыжевато-сероватое. Первозданная красота, по выражению Максимилиана Александровича... Яд волошинской любви к Коктебелю постепенно и незаметно стал отравлять меня».

«Нигде в Крыму не ходят столько босиком, как в Коктебеле. Необыкновенная сухость воздуха, его бризы»... «Перед завтраком нужно выкупаться, и перед обедом часами сидят и лежат на берегу на мягком, теплом песке»... «Поиски камешков, переходящие в спорт...» Кстати, С.Я. Елпатьевский первым отметил целебные свойства курорта. «Здесь хорошо летом нефритикам, ревматикам... Коктебель — будущий летний, в особенности детский курорт».

Сравнивая строки, сделанные в разное время С.Я. Елпатьевским и М.А. Булгаковым, нельзя не заключить, что Мастер был знаком с «Крымскими очерками».

«И мы поехали...» Впереди их ждал Крым... Быть может, это было одно из самых желанных путешествий Михаила Афанасьевича, словно рожденного для объятия планетарного мироздания и так фатально ограниченного в свободе видеть мир.

Но откуда проистекает эта страсть к путешествиям, это чувство пути? Думается, начало этому в отрочестве автора «Мастера и Маргариты».

Михаил Булгаков окончил Первую киевскую гимназию лишь с двумя отличными оценками — по закону Божьему и по географии. Но отличное знание географии ему пригодилось мало — далеко ездить не пришлось. Зато, сочиняя книги, он много путешествовал по карте — в Париж с Мольером, в Испанию с Сервантесом, в Палестину с Иешуа Га-Ноцри. В 1920 году думал уехать за границу вместе с остатками белой армии, но тоже не удалось. Это путешествие он проделал в своем воображении вместе с Серафимой, Голубковым и Чарнотой.

Лишенный возможности увидеть свет, Булгаков путешествует в воображении не только в пространстве, но и во времени. В романе «Мастер и Маргарита» от постылой действительности «Массолита» Мастер переносится во времена проконсула Пилата, во времена трагической завязки новой, христианской эпохи человечества. В те же годы Булгаков возрождает идею «машины времени», чтобы промчаться на 300 лет вперед, в «Блаженство». Буквально следуя словам чеховского героя (какая прекрасная жизнь будет через 200—300 лет!), писатель перемещается воображением в «социалистический рай», где реализованы самые дерзкие мечты — там нет ни милиции, ни прописки, там нет тюрем, потому что преступников лечат в больнице, там не пьют, хотя в каждом доме из крана течет чистый спирт. И там носят столь излюбленную форму одежды, как фрак... В комедии «Иван Васильевич», напротив, машина времени уносит героя на 400 лет назад, ко временам Ивана Грозного. Там Булгаков находит привычные для атмосферы 30-х годов подозрительность, расправу без суда и следствия. Недаром комедия так и не увидела свет при жизни автора...

Драматично последнее путешествие писателя. Он задумал написать пьесу «Батум», главным героем которой являлся молодой Сталин. Замысел получил одобрение «сверху», Булгакову выделили специальный вагон для поездки на Кавказ, создали творческую «бригаду». Но в Серпухове вагон нагнала телеграмма: «Надобность поездке отпала...» Срыв поездки без каких-либо объяснений в очередной раз глубоко обидел Мастера...

Все это, однако, будет потом.. Стояло лето 1925 года, и Булгаков, впервые познавший успех и тернии писательской славы, впервые вольно выбрав маршрут, мчался сквозь поля на юг.