«Смирись, отдай талант, напиши пьесу об индустриализации или перековке, и будущее откроется...» Наверное, сигналы сверху, посылаемые Булгакову в последнее десятилетие жизни, можно трактовать именно так. Но, словно вестового Крапилина в «Беге», его заносит в гибельные выси. Кто еще в Москве тех времен посмел нарисовать картину общества, где предпочтение отдается доносчикам Алоизиям, попытка знакомства воспринимается как желание арестовать, на лестницах дежурят вооруженные «водопроводчики», а после опечатывания квартир сразу же меняется отношение к их увезенным на машинах несчастным владельцам...
В такой «нехорошей квартире», в освободившихся по мановению карательных органов комнатах живет и директор «Варьете» Степан Богданович Лиходеев — влиятельный человек, но ничтожный забубенный пьяница. И вот в седьмой главе «Мастера и Маргариты» с ним, пребывающим в состоянии тяжкого похмелья, здоровается незнакомый визитер, профессор черной магии Воланд. Оказывается, вчера Степа подписал с Воландом контракт на семь выступлений...
Булгаков описывает Степу с определенной симпатией, хотя, в общем-то, свита Воланда поступает с Лиходеевым примерно так же, как недавно власть предержащие поступили с его предшественниками по квартире Беломутами. «...он такой же директор, как я архиерей», — гнусавит рыжий помощник Воланда Азазелло. Кот Бегемот, вздыбив шерсть, рявкнул «Брысь!» — «спальня завертелась вокруг Степы... он ударился о притолоку головой и, теряя сознание, подумал: «Я умираю...»
Но он не умер. Приоткрыв слегка глаза, он увидел себя сидящим на чем-то каменном. Вокруг него что-то шумело. Когда он раскрыл глаза как следует, он понял, что шумит море и что, даже больше того, — волна покачивается у самых его ног, что, короче говоря, он сидит на самом конце мола, что над ним голубое сверкающее небо, а сзади — белый город на горах.
Не зная, как поступают в таких случаях, Степа поднялся на трясущиеся ноги и пошел по молу к берегу.
На молу стоял какой-то человек, курил, плевал в море. На Степу он поглядел дикими глазами и перестал плевать. Тогда Степа отколол такую штуку: стал на колени перед неизвестным курильщиком и произнес:
— Умоляю, скажите, какой это город?
— Однако! — сказал бездушный курильщик.
— Я не пьян, — хрипло ответил Степа, — со мной что-то случилось... я болен... Где я? Какой это город?
— Ну, Ялта...
Степа дико вздохнул, повалился на бок, головою стукнулся о нагретый камень мола...»
Итак, «белый город на горах»... Вспоминаются строки из далекого булгаковского очерка: «В окнах гостиницы ярусами Ялта. Светлеет. По горам цепляются облака и льется воздух». Это та же благословенная котловина, те же естественные ярусы... И все же время неотвратимо пролетело. В Ялту писатель перенес Степу уже почти неизлечимо больным, в последней редакции романа. Последний раз он обратился к крымской странице в январе 1940-го... Этот вариант полета Лиходеева содержался в отдельной тетради правок и дополнений к «Мастеру и Маргарите». На тетради есть пометка Елены Сергеевны Булгаковой: «Писано мною под диктовку М.А. во время его болезни 1939 года. Окончательный текст. Начато 4 октября 1939 года. Елена Булгакова».
Полет в Ялту... Возможно, свою роль в возникновении этого эпизода сыграли воспоминания о гидроплане, курсировавшем в приморский город в конце 20-х годов, о чем уже упоминали. Ранее умопомрачительный маршрут Лиходеева был совсем иным. В машинописной редакции романа 1938 года, указывает Л.М. Яновская, Степан был десантирован во Владикавказ: «Открыв глаза, он увидел себя стоящим в тенистой аллее под липами и первое, что ощутил, — сладостное дуновение в лицо от реки. Эта река, зашитая в гранит, бешеная река, не текла, а прыгала через большие камни, разбрасывая белую пену. На противоположном берегу виднелась пестро и голубовато разрисованная мечеть, а когда Степа поднял голову, увидел в блеске солнечного дня вдали за городом большую гору с плоско срезанной вершиной.
Пошатываясь, Степа оглянулся. Приближался какой-то человек; подойдя, он с ироническим удивлением уставился на Степу. Это было естественно. Степа стоял перед ним без сапог, в одних носках, Степа выглядел сумасшедше.
— Умоляю, — выговорил Степа жалким голосом...»
На 103-й странице машинописи Булгаков зачеркнул слово «Владикавказ», написал «Ялта», а затем продиктовал новый текст. В дальнейшем отрывок правился им заново.
Владикавказ... Город, который так хорошо знал Булгаков... В самом первом варианте этого эпизода Гарася Педулев (ставший потом Лиходеевым) был выброшен из Москвы как раз под эту гору. Как пишет М.О. Чудакова, в первоначальном варианте романа Гарася встречает в городе карлика в черном пиджаке и пыльном цилиндре. Карлик с крохотным личиком отвечает на вопрос Педулева, что это Владикавказ. Летом 1928-го Булгаков побывал во Владикавказе, где начиналась его писательская карьера, видел представления театра лилипутов и внес тогда эти впечатления в роман. Причем Гарася уже бывал в этом городе, но все забыл, мозг его поражен...
Но почему в изданном «Мастере и Маргарите» директор варьете оказывается в Ялте? Все в произведениях писателя так или иначе сопряжено с интимным, личным опытом, личным предпочтением или неприятием, все — его портрет. Заключительная его правка, слово «Ялта», вписанное в текст романа рукою автора, несомненно говорит о том, что Крым занимал в булгаковском мироздании особое место. В машинописной редакции романа (1938) есть сон Маргариты о море, и, думается нам, в нем отражен Крым. Его содержание в своих комментариях к «Мастеру и Маргарите» приводит Л.М. Яновская: «Ей стал сниться юг, и был этот юг очень странен, и не бывает такого юга на свете нигде. Чудо заключалось в том, что юг этот находился под самой Москвой... Полтора часа езды, а во сне и еще меньше, это ли не счастье, ах, это ли не восторг?
Второе, что поражало на этом юге, это то, что солнце не ходило по небу, а вечно стояло над головой в полдне, заливая светом море. Такое солнце не изливало жара, а давало ровное, всегда одинаковое тепло, и так же, как солнце, была теплая морская вода.
Да, как ни были прекрасны земные моря, а сонные гораздо их лучше. Вода в них синего цвета, они глубиною в три метра, дно золотого песку, песчинка к песчинке. В сонном море плыть легко. В нем можно плыть в лодке без весел и паруса с невероятной быстротой».
Прекрасные земные моря, перешедшие в море во сне... Ни по такой ли глади несся Булгаков в лодке без весел и паруса в мае 1927-го? Мы вправе предположить, что этот поэтичный отрывок, не вошедший в окончательную суровую ткань безнадежного сна Маргариты с унылым адским кладбищенским пейзажем, навеян нежной любовью Михаила Афанасьевича к золотому солнечному Крыму.
Очевидно, вспоминая Крым и думая, что эти степи и дороги, причалы и поселки являются свидетелями трагедии и исхода былой России, Булгаков обращался и к личным жизненным коллизиям, к своим ошибкам и несвершенным поступкам. Представляется, что вместе с Лиходеевым в сверхскоростном самолете, и сейчас еще не существующем, в Ялте, на аэродроме, который тут так и не появился, — приземлился мысленно и Михаил Афанасьевич. Он стремительно терял зрение, стены вокруг сжимались, и в воображении всплывал красивый белый город на горах — Ялта, ее набережная, где море аккомпанирует скрипкам... Какое-то пронзительное сочувствие возникает в нас, когда мы видим Мастера в темных очках, с героическим изможденным лицом, диктующего эти строки.
Сбылось и не сбылось... Совсем недавно, летом тридцать восьмого, он писал в Лебедянь: «Моя дорогая Лю! Вчера я отправил тебе открытку, где писал, что может быть, проедусь до Ялты и обратно. Так вот — это отменяется. Взвесив все, бросил эту мыслишку. Утомительно, и не хочется бросать ни на день роман».
1939-й год... «Миша задумал пьесу (Ричард Первый), — приводит М.О. Чудакова запись из дневника Е.С. Булгаковой. — Рассказывал удивительно интересно. Чисто «Булгаковская пьеса». Речь идет о неосуществленной идее, о сюжете, к которому Михаил Афанасьевич возвращался до последних дней.
В Рукописном отделе Национальной российской библиотеки среди материалов фонда М.А. Булгакова имеется автограф записи писателя о последней пьесе: «Задумывалась осенью 1939 г. Пером начата 6.I.1940 г.» На листе — приписка Михаила Афанасьевича: «Ничего не пишется, голова как котел... Болею, болею». В 60-х годах Е.С. Булгакова восстановила по памяти замысел писателя. Пьеса под условным названием «Ласточкино гнездо» рассказывает о судьбе молодого писателя, втянутого в игры «больших людей». Он становится человеком из окружения видного чекиста Ричарда Ричардовича, решившего бежать за границу. По записи биографа Булгакова П.С. Попова, сцена развязки происходит на Южном берегу, на площадке над морем. Ричард Ричардович после разговора с сообщником остается один — и, к его ужасу, перед ним возникает светящаяся точка. Это Сталин с неизменной трубкой... (РО РНБ, ф. 562, к. 14, ед. хр. 10, лл. 1—5).
«Ласточкино гнездо»... Ясно, что при этих словах мы вспоминаем ажурное строение над морем, контуры которого так запомнились писателю. Добавим, что в Киеве на той же стороне Андреевского спуска, где находится дом Турбиных, до сих пор стоит здание, которое горожане называют замком Ричарда. В картинах этой пьесы присутствует испанский колорит, мавританские мотивы. Эти ассоциации у Булгакова могли вызвать воспоминания о Воронцовском дворце в Алупке, об арабской надписи над его парадным входом. Есть, однако, и несомненные литературные источники «Ласточкиного гнезда», и на них нельзя не остановиться.
В кратком изложении главных звеньев пьесы — «Ласточкино гнездо, шкаф... Альгамбра... Гренада, гибель Гренады...» — все загадочно. Что такое шкаф? То ли нечто чеховское, то ли волшебный ящик из «Театрального романа» (в записи, сделанной П.С. Поповым уже после смерти Мастера, загадочный шкаф отнесен к сцене в кабинете «всесильного человека» в НКВД: за книжными полками скрывалась потайная дверь. — РО РНБ, ф. 562, к. 14, ед. хр. 10, лл. 3—5). Определенные догадки можно сделать, опираясь на историческое содержание упомянутых реалий.
Альгамбра (от арабского «альхамра») — это крепость-дворец в окрестностях города Гренада. Дворец считается образцом мавританского искусства с его живописностью, декоративностью стиля. Помещения дворца группируются вокруг двух внутренних двориков: дворика с бассейном и дворика львов с фонтаном, окруженным фигурами львов. Есть тут Зал послов, Зал сестер, Зал суда, где на потолках помещены росписи со сценами охоты, рыцарских турниров.
Испанская Гранада (Гренада), как сообщает БСЭ, в 1238 году стала столицей могучего Гранадского халифата, в XIII—XIV веках самого богатого государства Испании. Здесь мирно уживались и арабы, и испанцы, и евреи. Гранада была центром ремесел и культуры, где находилось 50 учебных заведений и 70 библиотек (!). Но в XV веке начались религиозные и национальные распри между арабами и евреями, с одной стороны, и католиками-испанцами — с другой, что привело страну к катастрофе.
Альгамбра в связи с Алупкинским дворцом упоминается почти во всех дореволюционных путеводителях по Крыму (А. Безчинского, 1908; Ю. Бумбера, 1914; и что для нас особенно важно, — в путеводителе И.М. Саркизова-Серазини, 1925).
С нею связывают как мраморную нишу южного портала, так и весь южный фасад дворца, включая и прилегающие к нему террасы парка. Подобная расширенная трактовка с приложением плана Альгамбры приводится в альбоме «Алупка. Дворец и парк» (Киев, 1992)
Наиболее полно история Альгамбры изложена в новом энциклопедическом словаре Брокгауза—Ефрона (Т. 2, с. 198). Полученные нами из Испании фотографии позволяют убедиться в справедливости мнения, что архитектор Алупкинского дворца Э. Блор использовал мотивы Альгамбры в своих проектах.
Красота Альгамбры связывается с богатством декоративного искусства, с цветными узорами резных арабесок, стрельчатыми окнами, подковообразными арками, тонкими, порой спаренными колонками, бело-голубыми красками, изящной вязью арабских надписей, чаще всего из Корана — «Бог мой единый победитель». Все это мы видим и в Алупке. Красота и самобытность Алупкинского дворца заключаются не в строгом ритме архитектурного ансамбля, а в эклектике стилей, неожиданных сочетаний Востока и Запада. Даже такая деталь, как красный ковер с изображением шаха Фахт-Али на стене парадного вестибюля в Алупке, напоминает Альгамбру. Алупку с древней Альгамброй сближает и некогда прекрасный парк с фонтанами, бассейнами, ныне, к сожалению, безводными.
Что же могло привлечь Булгакова в истории расцвета и падения Гранады? Гибель культурной, богатой страны из-за распрей... Исход мавров — создателей тонкой, высокой культуры. Инквизиция, преследующая даже «перекрасившихся» мавров: белые уничтожают черных, хотя черные приняли веру белых католиков... Не напоминало ли это ситуацию, сложившуюся в России в годы гражданской усобицы и после победы большевиков, — исход наиболее грамотной, культурной части народа? Часть «мавров» приняла новую веру («коммунистическое евангелие»), но и их инквизиция (НКВД) — последовательно вырубает с корнем... Возможно, что это так, но... Уже никто и никогда не сможет сказать наверное, что виделось в пронизанном болью сознании великого Мастера, уходящего в небытие...
Можно предположить, что Альгамбра Алупкинского дворца, напоминающего крепость, дремлющие на террасе львы, арабская вязь помогли Булгакову перенестись воображением в далекую Гранаду, чей взлет и падение оказались столь созвучны современной истории России... Трудно сказать, почему в замысел вплелось имя легендарного английского короля Ричарда I, прозванного Ричардом Львиное Сердце. Этот необузданный вояка, участник крестовых походов, пленник императора Священной Римской империи, жил в XII веке задолго до строительства Альгамбры. Мушкетеры же вовсе переносят нас в эпоху блистательных французских Людовиков... Очевидно, замысел пьесы предполагал свободу перехода из одной эпохи в иную, из одной страны — в другую, в том числе и в Крым, в романтический замок Ласточкино гнездо...
И еще одна перспективная линия — первоисточники испанского сюжета, которые были доступны Михаилу Афанасьевичу. Работая над пьесой «Дон Кихот», где Булгаков призывал любой суд становиться на сторону слабого, он читал необходимые материалы и на испанском. Кроме того, в процессе знакомства с пушкинскими материалами для пьесы «Последние дни» Булгаков не смог не прочесть статью Анны Андреевны Ахматовой «Последняя сказка Пушкина». Суть находки Ахматовой — неизвестный источник сказки «Золотой петушок», неожиданно открытый в испанских сказках Вашингтона Ирвинга. Пушкин обработал одну из сказок Ирвинга, входящих в цикл так называемых «Сказок Альгамбры», а именно «Легенду об арабском астрологе» (во времена Пушкина она была переведена под названием «Арабский звездочет»). Перу Ирвинга принадлежала также «История завоевания Гренады» — описание гибели богатой мавританской цивилизации на территории Испании.
Ирвинг, Пушкин, Ахматова... Так Булгаков, возможно, обратился к «Сказкам Альгамбры».
Сюжеты сказок таковы, что тут можно почерпнуть десятки самых занимательных замыслов, начиная от сюжета о «трех сестрах» — прекрасных дочерях гранадского халифа, скрытых от нескромных взоров в замке на крутой скале, под которой плескалось море, и кончая легендой о паломнике любви и прекрасной «розе Альгамбры». Тут и рыцарские турниры, и заколдованные сокровища, — так что остается только гадать, что конкретно привлекло Булгакова. Несомненно одно — что отзвуки этих сказок есть в романе «Мастер и Маргарита».
Напомним суть дела. Воланд разыгрывают с котом Бегемотом (заметим, что прозвище Бегемот встречается в «Дьяволиаде» Вашингтона Ирвинга — под этой кличкой выведен старый пират, связанный с нечистой силой) шахматную партию, совмещая это занятие с разглядыванием необыкновенного глобуса, на котором шевелились синие океаны. «На доске тем временем происходило смятение. Совершенно расстроенный король в белой мантии топтался на клетке, отчаянно вздымая руки. Три белых пешки-ландскнехты с алебардами растерянно глядели на офицера, размахивающего шпагой и указывающего вперед, где в смежных клетках, белой и черной, виднелись черные всадники Воланда на двух горячих, роющих копытами клетки, конях.
Маргариту чрезвычайно заинтересовало и поразило то, что шахматные фигурки были живые. Кот... тихонько подпихнул своего короля в спину. Тот в отчаяньи закрыл лицо руками... Белый король наконец догадался, чего от него хотят. Он вдруг стащил с себя мантию, бросил ее на клетку и убежал с доски. Офицер брошенное королевское одеяние накинул на себя и занял место короля».
Теперь процитируем отрывок из «Легенды об арабском астрологе» в современном переводе А. Бобовича. «Султан Абер Абус подошел к столу, на котором, словно на шахматной доске, были расставлены крошечные фигуры, резанные из дерева. Вдруг, к своему великому изумлению, он обнаружил, что они двигаются, будто живые. Гарцевали и выделывали курбеты кони, воины размахивали мечами и копьями, слышались глухие и слабые звуки барабанов и труб...»
Астролог сообщает: эти живые фигурки — свидетельство того, что враги уже идут на Гренаду. «Если желаешь посеять среди них панику и смятение, заставить их отступить без пролития крови, прикоснись к фигурам тупым концом магического копья; но если тебе по сердцу кровавая распря и побоище между ними, коснись его острием». «Миролюбивейший из государей» рьяно взялся за дело и едва не истребил всех неприятелей.
Явное сходство «живых шахмат» Воланда с фигурками арабского астролога создаст поразительное сопряжение ирвинговский легенды с острой злободневной темой — событиями в Испании. Воланд показывает Маргарите глобус: «...видите этот кусок земли, бок которого моет океан? Смотрите, вот он наливается огнем. Там началась война».
Маргарита наклонилась к глобусу и увидела «домик величиной с горошину», который разросся до размеров спичечной коробки. «Внезапно и беззвучно крыша этого дома взлетела наверх вместе с клубом черного дыма, а стенки рухнули... Маргарита разглядела маленькую женскую фигурку, лежащую на земле, а возле нее в луже крови разметавшего руки маленького ребенка».
«Офицер брошенное королевское платье накинул на себя и занял место короля». Это поразительное булгаковское видение в духе Нострадамуса касается не только франкистского путча, но и грядущей второй мировой войны, которая также начнется с вероломства...
Последние творческие усилия... По-прежнему погруженный в «глубокий скептицизм», Булгаков не переставал думать об исходе и выходе, о безжалостном двадцатом веке. Лодочка памяти и воображения скользила легко и свободно. «И смеялась Маргарита, оттого, что вышло по ее, что кончились ужасы» — это вещие булгаковские слова, его мечта.
Мы пытаемся разглядеть пространство ушедшего времени. Вот Булгаков на коктебельском пляже кувыркается с Дымом, вот идет по рассветной Ялте... Хочется долго стоять вместе с ним на пороге кабинета Чехова... Вместе с Михаилом Афанасьевичем мы подходим к Ливадии, бродим по Севастополю, склоняемся над военной картой Таврии... Булгаковская Киммерия — еще туманное, но столь необходимое нам зеркало потрясающей жизненной повести о страстях и страданиях писателя. Мы надеемся, что вслед за нами всмотритесь в него и вы, и Крым, освещенный пронзительной мудростью булгаковской прозы, засияет новыми красками, и бессмертный Мастер приблизится к вам.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |