«...К беде неопытность ведет».
Александр Пушкин.
В этот маленький с колокольчиком над дверью букинистический магазин, что прячется за круглым зданием станции метро «Парк культуры», я заходил всякий раз, как бывал в бухгалтерии Союза журналистов, где нам выдавали зарплату и командировочные... И, следовательно, был при деньгах...
Это было в начале восьмидесятых — когда я только подступал к Булгакову и почти ничего о нем не знал. Но меня не оставляла мысль о Ершалаимских главах в «Мастере и Маргарите», и хотя я уже достаточно хорошо ориентировался в Евангелиях, никак не мог согласиться с некоторыми исследователями в том, что здесь имеет место попытка создать еще одно. Чтобы во всем этом разобраться, я по совету одного мудрого человека погрузился в историю раннего христианства. Поэтому в магазинчик с колокольчиком ходил целенаправленно. Первой удачей для меня были две книжки о Кумранских находках — Рукописях Мертвого моря. Не знаю почему, но я тут же связал эти находки с личностью Христа, не Иешуа Га-Ноцри, а именно Христа... Впоследствии это выстроилось в стройную систему, но к теме данного разговора она отношения практически не имеет...
В следующий раз попалась книжица с названием «Загадка Иисуса». Особых загадок, а тем более отгадок я в ней не нашел, но искать в этом направлении продолжал с редким для меня упорством. И вдруг — в очередное посещение «колокольчика» — мне бросилась в глаза небольшая книжка с оглушительным названием — «Иисус против Христа», да и автор с мировым именем — Анри Барбюс.
Конечно, я ее тут же купил, благо и стоила она недорого — просто какая-то была символическая цена. Произошло это в канун моей командировки в Киев, и я ее, разумеется, взял в дорогу. Начал читать еще в поезде и сразу к ней прикипел, но более всего меня поразило то, что все пометы на ее страницах, нанесенные неизвестным моим предшественником, были сделаны именно в тех местах, которые были нужны и мне...
Так продолжалось до 156-й страницы — далее пометы кончились. Но нужные мне места возникали, и я начал их метить... Однако с 245-й страницы пометы возобновились, и они меня снова устраивали... Потом страниц десять их не было, а с 258-й — появились вновь. Получалась некая чересполосица. Проштудировав книгу и сделав необходимые выписки — убрал ее «до востребования».
Прошло несколько лет, и вернуться к ней, хотя и не сразу, меня заставила страница из черновика пьесы «Белая гвардия», не вошедшая в роман, которую мне прислала коллега. Там Алексею Турбину в бреду является КОШМАР:
Неизданный отрывок из пьесы «Белая гвардия».
«АКТ 2-й, картина 1-ая.
Сцену затягивает туман. Халат на стене внезапно раскрывается, из него выходит КОШМАР. Лицо сморщено, лыс, в визитке семидесятых годов, в клетчатых рейтузах, в сапогах с желтыми отворотами...
Анри Барбюс. Фото Абрама Штеренберга
Кошмар. Голым профилем на ежа не сядешь...
Святая Русь страна деревянная, нищая и опасная, а русскому человеку — честь — одно только лишнее бремя...
Я к вам, Алексей Васильевич, с поклоном от Федора Михайловича Достоевского. Я бы его, ха, ха...повесил бы... Игривы Брейтмана остроты, а где же сенегальцев роты. Скажу вам по секрету, Алексей Васильевич уважаемый, не будет никаких синегальцев, они, кстати, и сингалезы. Впрочем, правильнее говорить не сингалезы, а гансилезы, А союзники — сволочь...
Алексей. Уйди, мне тяжело... Ты кошмар. Самое страшное — твои сапоги с отворотом. Брр... Гадость. Таких отворотов никогда не бывает наяву.
Кошмар... Очень даже бывает, если, например, кожи нет в Житомире?
Алексей... Я ничего не понимаю — в каком Житомире...».
Ну прочитал я эту страницу несколько раз, «принял к сведению» и почти о ней забыл.. Еще через какое-то время зачем-то снова обратился к книге Барбюса, и, листая ее, вдруг получил «мозговой удар» — на одной из страниц, в сноске, передо мной выскочили слова, помеченные галкой. Именно их произносил тот Кошмар... Здесь же помечено словосочетание — «Сингалезская феерия»... Это тут же связалось со страницей, не вошедшей в пьесу. И связалось оно само собой с Булгаковым.
Не вязались только даты — роман «Белая гвардия» был написан в 1924 году, пьеса — в 1925-ом, а книга Анри Барбюса вышла в 1928-м... По своему опыту знаю — если встречается какое-то слово или фраза, мной когда-то употребленные, я на них непременно обращаю внимание. Мог же Булгаков подчеркнуть когда-то использованное им выражение — оно ведь не из распространенных... А потом я обнаружил и другие пометы, относящиеся уже к иным произведениям — «Собачьему сердцу» — тоже написанному ранее, и к «Мастеру и Маргарите», над которым он еще только работал. Но к эту вернемся позже.
Теперь мне надо было проверить свои подозрения. Я показал книгу очень известному булгаковеду-текстологу, но он отверг мою версию, как говорится, с порога. И я решил пойти другим путём.
Прежде всего, требовалось найти образцы почерка Михаила Булгакова и какие-нибудь его пометы в других книгах. Последних обнаружить не удалось, а вот образцы почерка я получил от Наталии Абрамовны Ушаковой. Только их было очень мало — какие-то дарственные надписи на фотографиях и пару страниц авторского текста, отпечатанных почему-то на выворотке — т. е. негативно. Со всем этим хозяйством я отправился к моему другу и коллеге Олегу Куприну, с которым мы не один год проработали вместе в редакции «Огонька», и до сих пор общаемся на творческой основе. Но в данном случае мне был нужен не он.
Его жена Лена, юрист по образованию, специалист в нужной мне области криминалистики — графолог-почерковед прежде работала экспертом по этой части, и я рассчитывал на ее помощь... Она проявила большой интерес к моей затее, усадила нас с Олегом пить кофий, а сама, вооружившись своим оптическим и прочим инструментарием, закрылась в другой комнате, запретив нам ее беспокоить. Когда мы уже были не в силах более поглощать кофе, она появилась в дверях и решительно заявила:
— Это Булгаков, — и, помедлив, добавила: — На девяносто пять процентов...
— А почему не на все сто? — удивился я.
— Маловато материала — отдельные пометы, где есть какие-то буквы, и весьма неясные образцы почерка на дают стопроцентного подтверждения твоей гипотезы. Хотя ни в одном случае эти буквы не расходятся с почерком Булгакова. Но порядок есть порядок — правило такое...
Но я сдаваться не хотел. В таких случаях лучше всего запастись терпением и упорством. И опять прошло несколько лет, пока мне не попалась другая книга с уже безусловными пометами Михаила Булгакова — это был «Фауст» в переводе Соколовского. Но об этом подробно рассказано в эссе «22 «Фауста»». Теперь уже у меня было материала более чем достаточно, к этому времени кроме его помет я располагал уже большим количеством автографов — многими страницами из его черновиков и рукописей. И когда сличил их с пометами в книге «Иисус против Христа», то и без помощи эксперта смог добавить недостающие пять процентов для стопроцентного утверждения, что пометы в этой книге принадлежат именно руке Михаила Афанасьевича Булгакова...
И только тут до меня дошло, что я совершил роковую ошибку — влез со своими пометами в книгу, к которой и прикасаться-то можно в белых перчатках! Стал перебирать в памяти, как такое могло случиться, постарался вспомнить, с чего это началось, вернулся мыслью в магазин с колокольчиком, и тут меня окатила вторая волна паники — я понял, что совершил еще одну ошибку, и тоже роковую:
Когда я покупал книгу Барбюса, то обратил внимание еще на две книги, выставленные в витрине — это был Дж. Фаррар — «Жизнь Иисуса Христа» — два толстых красных тома — один в полном порядке, совершенно свежий на вид, а второй — растрепанный, причем весьма значительно, так выглядят книги, с которыми долго и упорно работали. Теперь у меня уже не было сомнения, что и эти книги из того же самого источника, что и купленный мной Барбюс... Несомненно они принадлежали тоже Булгакову — он же использовал Фаррара, работая над романом «Мастер и Маргарита», делал из него многочисленные выписки. Да знай я тогда о Булгакове побольше, я бы непременно купил и эти книги, хотя они по тем временам стоили недешево — 150 рублей — половину моей зарплаты. Но ведь деньги то в тот момент у меня с собой были — я же шел из бухгалтерии!
Теперь они, скорее всего, безвозвратно потеряны, разве только человек, который их купил, прочтет эти строки и отзовется. Бывают же на свете чудеса...
Может быть то, что я извлек из безвестности этот экземпляр книги Барбюса и ввожу ее в научный булгаковедческий оборот и послужит мне некоторым хотя бы и не оправданием, но смягчением вины перед Тем, в чьей это компетенции.
Обложка книги «Иисус против Христа», 1928 г.
Но, чтобы как-то загладить моё невольное прегрешение, я попробую рассмотреть те пометы, что сделаны рукой Булгакова. Для этого их стоит разделить на две части: одна — обращенная в прошлое, другая — в будущее.
Интересно, что с «Белой гвардией» связана только одна помета, о которой мы уже сказали — с сингалезами. А вот с «Собачьим сердцем» таковых несколько и тут трудно понять, случайно ли такое совпадение. Предположить, что Анри Барбюс читал это произведение, можно только от избытка фантазии — повесть на французский не переводилась, и вообще не публиковалась, потому что была изъята у писателя при обыске агентами НКВД. Но тут могло быть и невероятное стечение обстоятельств — пока она была у чекистов, Барбюса могли с ней ознакомить, ну, скажем какой-то переводчик ему ее прочитал в «синхронном переводе», пусть и приблизительно, и тот — Барбюс — рассмотрел в своей книге проблему Кауцкого-Энгельса... Уж очень тут всё смыкается. Я не располагаю сведениями, знал ли Барбюс русский язык, хотя бы приблизительно. Вероятно, нет. Ведь уже позже, в тот период, когда он писал книгу о Сталине, к нему переводчик был приставлен, и когда он таковую книгу завершил, то вскоре таинственным образом отправился в мир иной...
По датам получается — «Собачье сердце» написано в 1925 году, а «Иисус против Христа» вышла в свет на русском языке в 1928-м, закончена же она была в декабре 1926-го. Рассуждая таким образом, я вдруг споткнулся, и тут меня осенило...
Барбюс же тут совершенно ни при чем, он к этому не имеет никакого отношения — ведь все пометы, касающиеся «Собачьего сердца», и сами помеченные места находятся не в книге Барбюса, а в Предисловии к ней! Следовательно, всё это написано М. Рейснером, профессором, членом коммунистической Академии. А вот тут можно и пофантазировать. Между 1926 и 28-м годами солидный промежуток времени, повторимся — «Собачье сердце» нигде не издавалось, и рукопись (или машинопись?) находилась в руках НКВД. А может быть, она неслучайно была изъята именно в 1926-м? Пусть и не в декабре, когда Барбюс закончил свою книгу, а в мае — когда состоялся обыск у Михаила Булгакова? Может быть, опять-таки, о Барбюсе им было еще неведомо, а по «Собачьему сердцу» надо было реагировать. Вот и поручили этому коммунистическому профессору написать некий опус по этому поводу, показав ему Булгаковскую рукопись. И тут уж очень кстати подвернулся Барбюс (который, опять-таки, кстати, давно был в поле зрения советского партийного начальства). И пришпилили к его книге это Предисловие...
Конечно, это всего лишь догадки, но как знать, как знать...
Читаем у Булгакова:
«В театр я не пойду, — неприязненно отозвался Шариков и перекрестил рот.
— Икание за столом отбивает у других аппетит, — машинально сообщил Борменталь. — Вы меня извините... Почему, собственно, вам не нравится театр?
Шариков посмотрел в пустую рюмку, как в бинокль, подумал и оттопырил губы.
— Да дуракаваляние... Разговаривают, разговаривают... Контрреволюция одна.
Tuтульный лиcm книги «Иисус против Христа», 1928 г.
Филипп Филиппович откинулся на готическую спинку и захохотал так, что во рту у него засверкал золотой частокол. Борменталь только повертел головою.
— Вы бы почитали что-нибудь, — предложил он, — а то, знаете ли...
— Уж и так читаю, читаю... — ответил Шариков и вдруг хищно и быстро налил себе полстакана водки.
— Зина! — тревожно закричал Филипп Филиппович. — Убирай, детка, водку. Больше не нужна. Что же вы читаете?..
— Эту... как ее...переписку Энгельса с этим... как его, дьявола...с Каутским.
Филипп Филиппович локти положил на стол, вгляделся в Шарикова и спросил:
— Позвольте узнать, что вы можете сказать по поводу прочитанного?
Шариков пожал плечами.
— Да не согласен я.
— С кем? С Энгельсом или с Каутским?
— С обоими, — ответил Шариков — Это замечательно, клянусь богом... А что бы вы со своей стороны могли предложить?
Кадр из фильма «Собачье сердце»
— Да что тут предлагать... А то пишут, пишут... конгресс, немцы какие-то... Голова пухнет. Взять всё да и поделить...
— Так я и думал, — воскликнул Филипп Филиппович, шлепнув ладонью по скатерти, — именно так и полагал.
— Вы и способ знаете? — спросил заинтересованный Борменталь. — Да какой тут способ, — становясь словоохотливее после водки, объяснил Шариков, — дело не хитрое...».
Теперь обратимся к Предисловию:
«Сама по себе попытка отыскать оригинал или многочисленные образцы, с которых впоследствии была сделана весьма противоречивая и явно сколоченная из разных кусков фигура Иисуса, представляется вполне естественной. Так в свое время поступил уже Каутский в своем «Происхождении христианства», когда он попробовал установить в качестве важнейшего прототипа евангельского Иисуса фигуру одного из вождей зилотов... Если бы Барбюс шел путем Каутского, это имело бы известное объяснение. Однако, случилось совершенно другое: Барбюс резко противополагает движение зилотов и сиккариев фигуре Иисуса и этим отрывает у него последнюю реальную основу...
Если бы Барбюс ограничился построением образа Иисуса лишь в смысле идеологического символа, объединяющего в себе важнейшие течения революционного мессианства, то он мог бы действительно выделить это течение из всего аппарата Евангелий; для этого у него был бы в руках очень серьезный материал в виде не только апокалипсиса, приписанного Иоанну, но и целого ряда других подобных же апокалипсисов, чисто зилотского происхождения. Именно Энгельс в свое время и весьма правильно указал на значение и смысл апокалипсиса в этом отношении...
...Казалось бы, Барбюс имел возможность противопоставить этой классовой идеологии другую, которую так выпукло отметил в свое время Энгельс, а за ним Каутский. Мессианский идеал, образ царства божия на земле, вооруженное восстание и социальная революция — вот черты, которые далеко не ограничиваются пределами юдаизма...».
Вернемся опять к Булгакову, но уже не в плане философском:
«Шариков немедленно заложил в карман пиджака и немедленно после этого назвал доктора Борменталя:
— Борменталь!
— Нет, уж вы меня по имени и отчеству, пожалуйста, называйте, — отозвался Борменталь, меняясь в лице...
— Ну и меня называйте по имени и отчеству, — совершенно основательно ответил Шариков.
— Нет! — загремел в дверях Филипп Филиппович. — По такому имени и отчеству в моей квартире я вас не разрешу называть. Если вам угодно, чтобы вас перестали именовать фамильярно «Шариков», и я, и доктор Борменталь будем называть вас «господин Шариков».
Я не господин, господа все в Париже! — отлаял Шариков».
Весенний месяц нисан в Иудее. Фото Юрия Кривоносова
А уж это, вероятно, чистейшей воды совпадение — Париж... Барбюс...
Теперь расстанемся с Предисловием и перейдем к самому Анри Барбюсу:
Впрочем, вот еще одна, последняя фраза из Предисловия:
«И тут Барбюс незаметно переходит с путей исследования в область художественной фантазии. Мистически говорит он: «Кто-то прошел»... Кто-то из народа»...
Далее — сам Барбюс:
«Несомненно, что Иисус, сын Марии и Иосифа по плоти, не основал церкви.
Что произошло в этот момент? Прошел бедный человек, в котором впоследствии встретилась надобность. Сначала воспользовались его мыслью, а затем воспользовались и замученным его телом. Галилейский пророк был действительно поглощен догматом Павла, не только в словах, но и в смерти»...
Далее пойдет перекличка Барбюса с «Мастером и Маргаритой».
Понтий Пилат. Рисунок Андрея Никифорова
Читаем в Эпилоге у Булгакова:
«Наиболее развитые и культурные люди в этих рассказах о нечистой силе, навестившей столицу, разумеется, никакого участия не принимали и даже смеялись над ними и пытались рассказчиков образумить. Но факт все-таки, как говорится, остается фактом, и отмахнуться от него без объяснений никак нельзя: кто-то побывал в столице. Уж одни угольки, оставшиеся от Грибоедова, да и многое другое слишком красноречиво это подтверждали».
Оговоримся — не следует ссылаться только на одни пометы — перекличка заметна и с теми местами, где никаких помет нет — Булгаков же читал всю книгу внимательно. И делал по ходу не только пометы, но и выписки...
Барбюс:
«Евангелисты расходятся в установлении времени рождения Иисуса. По мнению Луки, он родился во время переписи Квиринея, т. е. в 760 г. по римскому летоисчислению; по мнению Матфея, он родился в «дни Ирода»; Ирод же умер в 750 г. — десятью годами раньше. Укажем, по этому поводу, на невероятную интригу, тщательно выдуманную Новым Заветом, чтобы заставить Иисуса родиться в Вифлееме. По мнению Матфея, после рождения его посетили три царя. По мнению Луки — три пастуха. Иоанн думает, что Иисус умер 14 нисана; по мнению Марка, он умер в пятницу, то есть на другой день после нисана».
Последнее слово Булгаков не только подчеркнул, но и поставил после него вопросительный знак.
«МиМ»: Глава 2. Понтий Пилат
В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат...
Барбюс:
«Односторонняя документация христианской церкви не выяснила в позднейшие эпохи ни одного из этих сомнений. Она не выяснила места рождения Иисуса: Иисус не родился в Вифлееме. Он не родился в Назарете: нельзя найти серьезный исторический след этого города, в ту эпоху. Некоторые обстоятельства, изложенные в Евангелиях, заставили Даниэля Массе указать на город Гамалу, как на место рождения «распятого Понтием Пилатом». Этот смелый мыслитель, чье имя я уже приводил и за которым я не следую во всех его более вероятных, чем доказанных гипотезах и которому вредит принятый им саркастический тон, написал, тем не менее, против предполагаемого рождения в Назарете замечательную критическую страницу. Имя Назорея, данное Иисусу, не значит: из Назарета, но указывает, как мы уже видели, на определенную секту. Это имя происходит от слова Назир и обозначает — святой бога. Говоря, или позволяя говорить: «из Назарета», церковь очевидно старалась отделить легенду об Иисусе от легенды о назареях, достаточно скомпрометированных мятежниках».
И далее:
«Один из теоретиков антисемитизма и антиориентализма — немец Чемберлен — по поводу Homo arabiens (арабы принадлежат к семитической расе) вновь возвращается к разладу между сердцем и разумом; для этого доктринера христианство представляет собою разум против чувства (доказательство того, как легко распоряжаться по своему усмотрению словами в этом бою определений). Одна школа доказывает нам, что арабская наука — не арабская, а греческая, другая — что Иисус был арийцем, а не евреем (что действительно больше подходило бы к личности католического Христа!)...
Итак, евангельский Иисус — смешанный портрет: литературный тип, вместивший в одном себе три главных образца: мессии древнего священного писания, греко-сирийского Христа новой религии и реальную личность, богатую оригинальным учением, пророчествовавшую и распятую в указанную эпоху. Три силуэта неравного измерения: в озаренном тумане еврейской архитектуры — библейский призрак; в голубом небе — частица бога, яркое облако в человеческом образе; в земном плане — человек, такой же, как и все, за исключением области мысли».
«МиМ»
Допрос Иешуа Пилатом:
«Прозвучал тусклый, больной голос:
— Имя?
— Мое? — торопливо отозвался арестованный, всем существом выражая готовность отвечать толково, не вызывать более гнева.
Иешуа. Рисунок Андрея Никифорова
Прокуратор сказал негромко:
— Мое мне известно. Не притворяйся более глупым, чем ты есть. Твое.
— Иешуа, — поспешно ответил арестант.
— Прозвище есть?
— Га-Ноцри. (см. — Назир! — Ю.К.).
— Откуда ты родом?
— Из города Гамалы, — ответил арестант, головой показывая, что там, где-то далеко, направо от него, на севере, есть город Гамала.
— Кто ты по крови?
Я точно не знаю, — живо ответил арестованный, — я не помню моих родителей. Мне говорили, что мой отец был сириец...».
Вот так, собирая по крупицам золотые зерна истории христианства, хранящиеся не только в этой книге, но и в фолиантах Фаррара, Ренана и других, в Энциклопедиях и Священных книгах, в анналах древних веков, выстраивал Михаил Булгаков свою удивительную мозаику исторического видения, где-то смыкающуюся, а где-то и расходящуюся с общепринятыми знаниями, канонами и апокрифами. Настолько выпуклую и зримую, словно сам там побывал и теперь свидетельствует нам о «Свете», имя которому он сам и дал — Иешуа Га-Ноцри.
Огромный почти неподъемный труд — по Маяковскому:
«Изводишь единого слова ради тысячу тонн словесной руды...».
Они были почти ровесники — Маяковский на два года моложе, были близко знакомы, сражались на бильярде, противостояли друг другу во взглядах на литературу и искусство. Можно предположить, что Маяковский в каком-то смысле завидовал ему — ведь Булгаков писал только о том, что хотел, а Маяковский еще и о том, что «было нужно»... Он даже не видел за Булгаковым будущего, о чем свидетельствует его выпад в пьесе «Клоп»:
«Сплошной словарь умерших слов... Буза... Бюрократизм, богоискательство, бублики, богема, Булгаков...»...
Плохим пророком оказался поэт — имя Булгакова звучит поныне на разных языках народов мира, его произведения насчитывают уже миллионы экземпляров, а роман «Мастер и Маргарита» включен в программы школ многих стран.
Булгаков пережил Маяковского на десять лет, и никогда не высказал ни малейшего упрека в его адрес. И на его похоронах был, как никогда, печален — нет никакой другой фотографии, на которой он был бы таким мрачным...
Оба они остались в истории отечественной литературы двумя высочайшими вершинами — один в поэзии, другой в прозе...
Февраль 2007 г.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |