Из дневниковых записей Н.А. Земской
Всю осень 1939 г. (да и весь год) беспокойные мысли о том, что делается с Михаилом и что делается у него. Не видела его долго (с весны 1937 г., должно быть) и ничего о нем не знаю. Хочется его увидеть. <...>
8 ноября 1939 г. <...> Оля1 за утренним чаем говорит <...>: «А ты знаешь, что дядя Миша сильно болен. Меня Андрюша Понсов2 спрашивает: А что — выздоровел твой дядя? — А я ему сказала: А я даже и не знаю, что он был болен. Андрюша мне сказал, что он был очень серьезно болен уже давно»3. Я испугалась и тотчас пошла звонить по телефону Елене Сергеевне, услыхала о серьезности его болезни, услыхала о том, что к нему не пускают много народа, можно только в определенный срок, на полчаса; тут же Е.С. делает попытку объяснить, почему она нас никак не известила (хотя этот факт, говорящий сам за себя, в объяснениях не нуждается), от телефона, как была, в моем неприглядном самодельном старом пальтишке отправилась к нему, сговорившись об этом с Еленой Сергеевной.
Нашла его страшно похудевшим и бледным, в полутемной комнате в темных очках на глазах, в черной шапочке Мастера на голове, сидящим в постели. <...>
Когда мы остались одни, он рассказал мне историю «Батума» и начало своей болезни4.
1. «Солнечная жизнь»5.
2. Образ вождя6.
3. Как была принята пьеса7.
4. Поездка в Батуми (сели в купе веселые, с мыслями, что скоро будет юг, море, интересная работа; в купе с нами много вкусных вещей, веселые спутники).
5. После Серпухова в вагоне появляется женщина с возгласом: Телеграмма бухгалтеру! «Ну, я, конечно, сообразил, что это мне...» Содержание телеграммы: Надобность поездке отпала (отпадает?). Возвращайтесь(?).
6. Сгоряча решение ехать дальше на свой счет, потом решение вернуться — узнать, в чем дело.
Сразу сойти с поезда не могу, т. к. уже вещи разложили, приготовились к трехсуточной поездке.
Один из спутников сходит в Серпухове.
7. Встают в Туле. Поездов до вечера не будет. Билетов нет. Ничего нет. Ждать негде — на вещах. На станции один чай. «Чертовщина в общем какая-то»...
8. Автомобиль, идущий обратно в Москву. ЗИС. За 300 рублей. Вещи. Едут только вдвоем, для этого оплачивают весь автомобиль.
9. Возвращение в московскую квартиру. В лицах представляет удивление Маришки (домработницы).
10. Причина того, что пьеса не пойдет. Рассказывает, волнуясь, «переживая».
* * *
ЗАБОЛЕВАНИЕ8
1. Поиски, куда поехать в отпуск.
2. Первая замеченная потеря зрения — на мгновенье (сидел, разговаривал с одной дамой, и вдруг она точно облаком заволоклась — перестал ее видеть). Решил, что это случайно, нервы шалят, нервное переутомление9.
3. Поездка для отдыха, вместо юга, в Ленинград.
4. В гостинице.
5. Утром вышел на Невский и вдруг замечаю, что не вижу вывесок. Тут же к врачу. Он советует немедленно вернуться в Москву и сделать анализ мочи.
6. Жене: «Ты знаешь, что он мне произнес мой смертный приговор».
7. В Москве. Болезнь та же, что у отца. Вспоминания о том, как болел отец. Теперь Мише стало лучше.
8. Я: «У отца это было хроническое, а у тебя острое воспаление, которое сейчас поддалось лечению». Он: «Может быть». За это свидание он несколько раз говорит о желании повидать Андрюшу10. Вернувшись домой, я плачу, не веря надежде.
Когда я ухожу, плачем с Люсей, обнявшись, и она горячо говорит: «Несчастный, несчастный, несчастный!»
Я письмами сообщаю о Мишиной болезни Леле и Вере в тот же день. Сообщаю Елене Сергеевне Лелин адрес и телефон.
Через несколько дней (когда?) Леля, которая начинает у Миши часто бывать, сообщает, что он уезжает в санаторий в Барвиху (правительственный). Я еду к нему попрощаться перед отъездом (с Лелей). <...>
На столе в его комнате лежит приготовленный экземпляр «Батума». «Ты хотела прочесть? Вот я тебе приготовил». Разговор о биографии. Биографы и их интерес. Мать. Ее замужество с Иваном Павловичем. Булгакова-Воскресенская. (Узнал об этом только, посетив могилу, прочтя это на памятнике). «Я достаточно отдал долг уважения и любви к матери, ее памятник — строки в «Белой гвардии»».
* * *
«О биографах... Тетка — акушерка...» Мое замечание о том, что я хочу писать воспоминания о семье. Он недоволен. «Неинтересно читать, что вот приехал в гости дядя и игрушек привез... Надо уметь написать. Надо писать человеку, знающему журнальный стиль и законы журналистики, законы создания произведения» <...>
* * *
Леля читает роман «Мастер и Маргарита». Я читаю «Батум». Успеваю прочесть только начало и конец и перелистать середину, т. к. тороплюсь на работу.
В коридоре Леля быстро и с интересом: «Ну, как? Понравился «Батум»?»
Я не могу ответить, т. к. у меня нет цельного впечатления.
* * *
Письма М.А. Булгакова к Александру Петровичу Гдешинскому11
26/ШЧ 39 Москва12
Дорогой Саша!
Твое письмо из Пятигорска я своевременно получил. Решил отвечать тебе на досуге, сбросив с плеч летние заботы и работу, но судьба решила иначе. Вот настал и мой черед. В середине этого месяца я тяжело заболел, у меня болезнь почек, осложнившаяся расстройством зрения.
Я лежу, лишенный возможности читать и писать, и глядеть на свет.
Прошу тебя напиши мне о себе. Надеюсь, что твое состояние улучшилось после этого лета. Каждая весть о тебе будет приятна, в особенности теперь, когда связывает меня с внешним миром только освещенное окошечко радиоаппарата, через которое ко мне приходит музыка. Для того, чтобы письмо к тебе было повеселей, посылаю тебе мою карточку.
Твой М.Б.
2/XII 39
Санаторий «Барвиха»
Спасибо тебе, дорогой друг, за поздравление, которое пришло ко мне вчера. Вот в уголке письма тебе ответ на один из твоих вопросов. В этой самой санатории, лучшей в Союзе, я и лечусь. Ну про что тебе сказать? Появилась у меня некоторая надежда, что вернется ко мне возможность читать и писать, т. е. то счастье, которого я лишен вот уже третий месяц. Левый глаз дал значительные признаки улучшения. Сейчас, правда, на моей дороге появился грипп, но авось он уйдет, ничего не напортив. До него я ходил уже в черных очках, — и с наслаждением дышал воздухом, надеюсь к этому вернуться. Вообще отличились мы с тобой! Очень, очень, от всей души желаю, чтобы тебя наконец починили и поставили на ноги! Послушай, друг мой: но тебе все-таки дают хоть какой-нибудь отдых или срок от твоего лечения? Ведь нельзя же до бесчувствия! Ты пожаловался, что очень утомлен, я потому и спрашиваю. Я правда, ничего в этом не понимаю.
Во всяком случае будем, как написано в «Монте Кристо»: ждать и надеяться.
Да, я тоже все время приковываюсь к воспоминаниям и был бы очень благодарен тебе, если бы ты помог мне в них кое в чем разобраться. Дело касается главным образом музыки и книг.
Если тебе неутомительно будет, напиши ты мне ответы на нижеследующие вопросы:
1 Играли ли у Вас в семье когда-либо квартеты? Чьи? Какие? Кто играл на каком инструменте?
2 То же самое трио, дуэты.
3 Что такое Musette Оффенбаха или мне это приснилось? (Будь я в Москве, многими вопросами бы не тревожил, но здесь, среди этих сосен, какую же справку найдешь?)
4 На скрещении каких улиц стоял дом, в котором вы жили?
5 Верен ли план вашей квартиры?
Приблизительно, конечно. <План рукой Миши карандашом.>
6 Нет ли у тебя, не сохранилось ли в хламе, каких-либо программок музыки в саду купеческого собрания за годы 1905 — ну, скажем, 1913. Может быть, одну спишешь и пришлешь мне, или две? Помнится, всегда было 12 номеров. Какие вещи исполнял оркестр?
7 Ну, это не вопрос уже, а просьба. Нет ли у тебя, не можешь ли достать и прислать мне что-либо касающееся Академии и ее библиотеки. Может быть, хоть отрывок какого-нибудь каталога? Несколько слов о библиотеке: сколько было в ней зал?
За бестолковую просьбу извини. Если не трудно, напиши незамедля.
Еще раз желаю тебе полного исцеления. Ответ посылай на мою московскую квартиру непременно заказным.
Позволяю себе роскошь написать много слов.
Твой Михаил.
Ларисе Николаевне13 от Елены Сергеевны и от меня привет.
19—28/XII 3914
Москва
До сих пор не мог ответить тебе, милый друг, и поблагодарить за милые сведения. Ну вот я и вернулся из санатория. Что же со мной? Если откровенно и по секрету тебе сказать, сосет меня мысль, что вернулся я умирать.
Это меня не устраивает по одной причине: мучительно, канительно и пошло.
Как известно, есть один приличный вид смерти — от огнестрельного оружия, но такового у меня, к сожалению, не имеется. Поточнее говорю о болезни: во мне происходит ясно мною ощущаемая борьба признаков жизни и смерти. В частности на стороне жизни — улучшение зрения. Но довольно о болезни. Могу лишь добавить одно: к концу жизни пришлось пережить еще одно разочарование — во врачах терапевтах. Не назову их убийцами, это было бы слишком жестоко, но гастролерами, халтурщиками и бездарностями охотно назову. Есть исключения, конечно, но как они редки!
Да и что могут помочь эти исключения, если, скажем от таких недугов, как мой, у аллопатов не только нет никаких средств, но и самого недуга они верно не могут распознать.
Пройдет время и над нашими терапевтами будут смеяться, как над Мольеровскими врачами. Сказанное к хирургам, окулистам, дантистам не относится. К лучшему из врачей, Елене Сергеевне, также. Но она одна справиться не может. Потому принял новую веру и перешел к гомеопату. А больше всего да поможет нам всем больным Бог!
Пиши мне, очень прошу!
Л. Н. поклон!
От всего сердца желаю тебе здоровья — видеть солнце, слышать море, слушать музыку.
Твой М.
* * *
Во время болезни особенно укрепились связи Михаила Афанасьевича с младшей сестрой. Отчасти это объяснялось причинами внешнего порядка. Елена Афанасьевна жила в центре, неподалеку от квартиры Булгаковых в Нащокинском переулке. В важных случаях можно было вызвать ее по телефону, который находился у ее соседей по квартире. Это была единственная телефонная связь между братом и сестрами. Елена стала своеобразным семейным связным.
Сохранилось ее письмо сестре Надежде от 17 ноября 1939 года:
Дорогая Надя! Сегодня я была у брата Миши, куда меня вызвали по телефону. Последние дни он чувствовал себя лучше, но сегодня перед моим уходом стал жаловаться на боли в пояснице (в области почек). Елена Сергеевна тоже больна, лежит. Я буду пока к ним ездить и сидеть с Мишей. Я пока свободна и могу бывать там ежедневно. 19-ого <день именин Михаила Афанасьевича> могла бы туда приехать ты или Андрюша. Это не обязательно, но если этого Вам хочется. К нему допускают только по одному человеку и только с утра, т. к. вечерами у него врачи, процедуры, он чувствует себя плохо и очень раздражителен .<...> Я взяла на себя роль распорядителя семейных визитов и буду тщательно и добросовестно ее исполнять (живу ближе всех и у меня есть телефон). Представляешь, сколько к ним рвется народу и как Елене Сергеевне трудно все планировать одной!
Если кто-либо из вас поедет к нему 19-ого утром, непременно известите меня об этом 18-ого вечером или 19-ого с самого утра. Миша сам говорил, чтобы 19-ого приехал кто-либо из вас (Земских). По-видимому, хочет видеть. <...> Я думаю, нам всем <т. е. сестрам Вере, Надежде и Елене> следовало бы повидать его до санатория. Он тяжело болен, плохо выглядит, грустно настроен. <...> Есть такие темы, на которые ему нужно отвечать дружно и единообразно. Ел. Серг. об этом просила. Миша не курит уже 31 день. Ему трудно без папирос. Пусть Андрей (если это будет он) при нем ни в коем случае не курит. <...> <Приписка на верхнем поле письма:> Если попадешь к Мише без меня, говори, что отцу долго не могли поставить диагноз, что поэтому в начале болезни он не соблюдал диэты, и т. п. Мишу мучает мысль, что у него все как у отца.
Сохранились два письма и две открытки Михаила Булгакова к сестре Елене, написанные той страшной для семьи Булгаковых зимой 1939—40-х годов.
Барвиха, З.XII 39
Дорогая Леля!
Вот тебе новости обо мне. В левом глазу обнаружено значительное улучшение. Правый глаз от него отстает, но тоже как будто пытается сделать что-то хорошее. По словам докторов выходит, что раз в глазах улучшение, значит есть улучшение в процессе почек. А раз так, то у меня надежда зарождается, что на сей раз я уйду от старушки с косой и кончу кое-что, что хотел бы закончить.
Сейчас меня немножко подзадержал в постели грипп, а ведь я уже начал выходить и был в лесу на прогулках. И значительно окреп.
Ну, что такое Барвиха?
Это великолепно оборудованный клинический санаторий, комфортабельный. Больше всего меня тянет домой, конечно! В гостях хорошо, в санаториях хорошо, но дома, как известно, лучше.
Лечат меня тщательно и преимущественно специально подобранной и комбинированной диэтой. Преимущественно овощи во всех видах и фрукты. Собачья скука от того и другого, но говорят, что иначе нельзя, что не восстановят меня, как следует. Ну, а мне настолько важно читать и писать, что я готов жевать такую дрянь, как морковь.
Сколько времени нам придется пробыть здесь — неизвестно. Если захочешь написать мне, чему я буду очень рад, то пиши на нашу городскую квартиру. Привет Вере и Наде. Люся целует тебя и шлет привет тебе и им.
Твой Михаил
Дорогая Леля,
я в Москве с 18-ого. Навести меня. Созвонись с Люсей, когда это тебе удобно. Немногословен, берегу глаза. Твой М. Целую Вас, Елена Б.
31/XII 39
Милая Леля,
получил твое письмо. Желаю и тебе и твоей семье скорее поправиться. А так как наступает Новый Год, шлю тебе другие радостные и лучшие пожелания.
Себе ничего не желаю, потому что заметил, что никогда ничего не выходило так, как я желал.
Окончательно убедившись в том, что аллопаты-терапевты бессильны в моем случае, перешел к гомеопату. Подозреваю, что загородний (?) грипп будет стоить мне хлопот. Впрочем, не только лечившие меня, но даже я сам ничего не могу сказать наверное. Будь, что будет.
Испытываю радость от того, что вернулся домой.
Вере и Наде с семьями передай новогодний привет.
Жду твоего звонка и прихода. И Люся и я тебя целуем.
Михаил
Сразу после новогоднего праздника (2.1.1940) послана еще одна открытка, написанная уже целиком рукой жены писателя;
Дорогая Леля, навести меня, позвони поскорей. Миша.
Леля, голубчик, пишу Вам по просьбе Миши, и от себя: позвоните, потому что Миша говорит, что нам звонить Вам неудобно, и условимтесь, когда вы придете. Миша чувствует себя хуже, опять начались его головные боли, прибавились (sic!) еще боли в желудке. Целую Вас. Ваша Елена.
2.1.1940
* * *
Из дневниковых записей Н.А. Земской
Примечания
1. Ольга Андреевна Земская (1923—1953) — старшая дочь Надежды Афанасьевны, тогда школьница.
2. Одноклассник Оли, племянник Евгении Дмитриевны Понсовой, актрисы Вахтанговского театра, с которой были дружны Булгаковы.
3. По записям Елены Сергеевны Булгаковой, болезнь обнаружилась 11 сентября в Ленинграде, т. е. прошло около двух месяцев.
4. Далее в 10 пунктах кратко излагается рассказ Михаила Афанасьевича.
5. Этот пункт становится более понятным при его сопоставлении с записью Н.А. в другой тетради: «А знаешь, как я хотел себе устроить солнечную жизнь?»
6. Сбоку приписано более мелким почерком: «Романтический и живой... Юноша...» Таким образом, автор хотел изобразить в «Батуме» романтического и живого юношу, а не канонизированного вождя. Именно это не понравилось «наверху», что зафиксировано также в дневнике жены писателя Е.С. Булгаковой: «Пьеса получила наверху резко отрицательный отзыв. Нельзя такое лицо, как И.В. Сталин, делать литературным образом [поверх строки позднейшая вставка Е.С. Булгаковой — «романтическим героем»], нельзя ставить его в выдуманные положения и вкладывать в его уста выдуманные слова. Пьесу нельзя ни ставить, ни публиковать» (цитирую по: Смелянский, 1988, с. 108).
7. Сбоку приписано более мелким почерком: Оценка ее им самим.
8. Записанный Н.А. со слов М. Булгакова рассказ о том, как началась его болезнь.
9. Таким образом, симптомы начинающейся болезни обнаружились еще в Москве, до поездки в Ленинград.
10. А.М. Земский.
11. Друг юности писателя (см. выше раздел «Жизнь в Киеве»).
12. Написано после возвращения из Ленинграда рукой Елены Сергеевны. Как и в следующем письме, самим писателем написаны только выделенные слова.
13. Жена А.П. Гдешинского.
14. Целиком написано рукой М. Булгакова.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |