1916 год

Этот год был временем значительных перемен в жизни многих членов семьи Булгаковых. Настроение Н.А. Булгаковой того времени передает ее письмо от 10 апреля 1916 г., посланное из Киева (где она была на Пасхальных каникулах) в Москву «Андрюшиному товарищу Леве Дунаевскому (Лев Робертович Дунаевский)», как поясняет позднее Н.А. Она вкладывает это письмо в свой дневник с таким объяснением: «...потому что оно простое, объективное, говорящее о важном для меня и интересном, но спокойное» (запись 29.IX.1916). Публикуется с сокращениями.

Киев 10/IV 1916

Воистину Воскресе, Левочка милый!

Спасибо Вам за Ваше длинное хорошее письмо из Москвы, которая работает и думает, и в будничную обстановку которой мне пока, по правде сказать, не очень хочется возвращаться от перезвона киевских колоколов. Я поняла теперь, почему мне всегда так грустно было в Москве на Пасху: мне не хватало киевской весны, темного неба, ярких звезд и горячего солнца, не хватало этих весенних южных вечеров, в которые так же хорошо мечтать, как под музыку. И тут мой «романтизм» — или «лирика», которые продолжают жить во мне, несмотря на все «столовые» и издательские комиссии¹, развиты во мне, конечно, Киевом, где для меня незаметна была общественная суровая школа жизни, но где так умеют жить жизнью личных чувств, так умеют ставить их во главу угла. Я хожу по Киеву, наблюдаю, ловлю разные черточки, и иногда в какой-нибудь мелочи вижу характернейшим образом отразившейся всю разницу этих двух воспитавших меня городов — южной красавицы Киева и матушки Москвы.

Перемена обстановки, свидание с семьей и с некоторыми из знакомых после семимесячной разлуки встряхнули меня и очень освежили. А главное мне надо было на некоторое расстояние отойти от круга, в котором я вращалась, чтобы взглянуть со стороны и сопоставить или, верней, попробовать сопоставить воспринимаемые мною теории² с теми фактами, которые я встречаю дома и в окружающей жизни здесь. Кажется, впрочем, что я очень туманно выражаюсь. Но результаты этого сопоставления для меня лично несомненно плодотворные. <...> Я с Вами во многом очень согласна и, конечно, в особенности по поводу любви к ближнему. Вот поэтому я и чувствую, что для меня уже неприемлемо много из того, что здесь в мирной семейной обстановке трактуется как ценности. <...> нельзя отделаться от грустной мысли, что война распылила наш молодой дружный и шумный кружок знакомых и друзей молодежи, что нас мало против обыкновения, и неизвестно, когда мы сойдемся все снова вместе, какими мы сойдемся, да и сойдемся ли... Мало ли куда разбросает жизнь, когда мы все — вместе учившиеся, читавшие, развивавшиеся, воспринимавшие довольно одинаковые впечатления, «вырастем большими» и должны будем сами создавать себе пути. И это еще одна из причин, почему я не хотела бы уже теперь остаться совсем в старом доме на Андреевском спуске, видавшем наш рост, наши совместные переживания, п. ч. трудно и скучно и даже больно сидеть на одном месте, когда кругом идут и уходят³. Да, я очень благодарна Киеву и нашей семейной обстановке — они создали мне светлое и интересное детство, светлую, интересную и даже поэтическую юность, но этим запасом жизнь моя уходит в другую сторону и пойдет своим путем.

Сумбурное у меня получилось письмо. Не знаю, понятно ли Вам, что я хотела выразить. Я и сама с трудом разбираюсь в нахлынувших впечатлениях и чувствах, как это всегда бывает при возвращении на старое пепелище <...> А по форме изложения вот Вам блестящий пример нелогичности женского мышления.

Желаю Вам всего хорошего. <...>

Я вернусь, должно быть, 18ого.

Андрюшу [Земского] от меня поздравьте с праздником и передайте ему привет. Н. Б.

* * *

Дневниковые записи Н.А., сделанные в 1916 году в Москве.

16 сент. 1916. <...> Не могу отделаться от одного впечатления: грустных глаз Коли Сынгаевского⁴ вчера в передней, грустных больших не по обычному и детских. 20ого он едет со своей артиллерийской бригадой на фронт. Вот. Ужасно почему-то оставило это во мне большое впечатление.

26 сент. 1916 г. Вечер.

Миша был здесь три дня с Тасей. Приезжал призываться, сейчас уехал с Тасей (она сказала, что будет там где он, и не иначе) к месту своего назначения «в распоряжение смоленского губернатора».

* * *

Итак, Михаил Афанасьевич едет врачом в Смоленскую губернию. Н.А. в 1916 г. оканчивает V курс Московских высших женских курсов — ей предстоит только защитить магистерскую и летом 1917 г. сдать государственные экзамены.

1916 г. — год больших перемен и в личной жизни двух сестер Булгаковых — Нади и Вари. Н.А. записывает в своем дневнике: «16го октября [1916 г.] я — невеста А.М. Земского». А.М. Земский был студентом Историко-филологического факультета МГУ. Н.А. и А.М. учились в одно время, у одних и тех же профессоров (хоть и в разных учебных заведениях), несколько лет вместе работали в студенческом издательском обществе.

Летом 1916 г. Н.А. уехала домой в Киев на каникулы, а А.М. оставался в Москве — его призывают в армию. Между ними завязывается переписка. Привожу полностью одно из писем А.М. Земского, описывающего начало своей службы в пехоте (хотя он хотел служить в артиллерии).

На конверте адрес; Буча Киево-Ковельской ж. д.

Надежде Афанасьевне Булгаковой

[штамп: Буча 2.8.16; письмо без даты и без обращения]

Володя [Гуцевич, друг А.М. и Н.А.] Вам, вероятно, писал, что я сейчас нахожусь во 2 м отд. 1го взвода Зьей роты 85 пехотного запасного полка, который стоит лагерем на Ходынке. Службу я начал с 12 июля и сейчас уже являюсь старым солдатом в роте, почти с меня начавшей пополняться.

Судя по тону Вашего письма, Вам кажется невероятной моя судьба. Действительно, я представляю собой некоторого рода исключение: на смотру вольноопределяющихся я оказался единственным перворазрядником, т. е. окончившим среднее учебное заведение, не то — чтобы высшее⁵. Уже это одно обстоятельство может говорить не в пользу моего положения. Я одет в сальное тряпье и семипудовые опорки и уж конечно не похож на душку военного. Живу в палатке, которую пробивает дождь и в которой тьма не «числящихся на довольствии» из всякого рода паразитов. Довольствуюсь из общего котла, ржавого и до вони грязного. Мое общество состоит из людей самых разнородных профессий и этнических групп: есть Сливки, Бурачки, Заноза и Товчегречки, есть Ларионовы, Николаевы, Барановы, есть Шнейдерманы, Зелигманы и пр.; есть слесаря, портные, сапожники, строительные десятники, есть карманники, судившиеся за грабеж с убийством, есть, наконец, писаря, чиновники и т. д. Это разнообразие могло бы составить значительный интерес, если бы из всех не стремились сделать хороших солдат: даже сейчас едва можно по большинству судить об их прошлом. Занимаемся мы и в праздники. Из меня, оказывается, трудно сделать хорошего солдата: ношу, напр., ружье двумя руками и жалею, что нет третьей, в строю не каменею, а «проявляю жизнь», «ноги не даю» и т. д. Т. о. я — и не чудобогатырь. Низшее начальство сперва не знало, как ко мне отнестись, но теперь относится ко мне с большим уважением, чем к своему начальству. Я ежедневно читаю газеты, главы, образ. «Русские ведомости», и комментирую сообщения, объясняю современную политическую и экономическую обстановку, рассказываю о кооперации и профессиональном движении, даю даже юридические советы, пишу письма, рапорты и т, д. Равное ко всем отношение заставляет и солдатское начальство быть гуманнее к новичкам, так что до сих пор в первом взводе нет еще настоящей дисциплины. Настроение среди солдат тяжелое — стон стоит о мире. Все стонут об усложнившейся жизни, о своем бесправии, о своей изолированности от общей жизни, о нарушенной личной жизни. Гораздо легче всеми переносятся страхи войны, хотя они не далеки от каждого. Особенно тяжело, что не дают отпусков. Я сегодня только впервые вырвался, и то только до 2х дня. «Нянек» у меня достаточно. Помимо полковых — сестра и невестка [жена его брата Бориса Земского]. О своих перспективах напишу после. Поклон Варваре Афанасьевне [сестре Н.А. Булгаковой]. Пишите по старому адресу.

А.З.

* * *

Вернувшись после каникул в Москву, Н.А. навещает два раза А.М. Земского-солдата по месту службы. [Привожу примечание к дневнику, сделанное в 1961 г.] «...Между поездкой 14го сентября 16го года на Ходынское поле, где часть Андрея стояла в палатках, и 16 м октября — нашим объяснением, была еще одна моя поездка — в Крутицкие казармы (в страшную даль от Пречистенки), куда Андрей был переведен на зимние квартиры.

Получив назначение на родину в Тифлис, в артиллерийскую часть, стоящую под Тифлисом, он пришел ко мне прощаться вечером 16го октября 1916 г. И тогда только мы договорились».

А вот как она рассказывает об этом событии в дневнике.

16/X 1916

Finis. Теперь живу. Все будет хорошо. И теперь не знаю, когда я еще буду писать сюда и буду ли вообще когда-нибудь.

* * *

И действительно — дневник умирает. Последняя страница регулярного дневника имеет цифру 1148. Страницы 1149 и 1150 написаны небрежно, на обрывках бумаги небольшого размера. Записи очень короткие (по 2—3 строчки). Позднее — вероятно, в 1961 г., — они были переписаны (но подлинники сохранены и дополнены). Регулярный дневник кончается страницей 1151 — записью от 30 ноября 1917 г., которая приводится полностью далее»

Приведу некоторые из кратких записей и их позднейшие пояснения.

[Пояснения] «С Земским, перед его отъездом, целую неделю по Москве гоны гоняла...» [слова Саши, горничной дяди Коли]. После 16го октября Андрей приходил ко мне каждый день, до своего отъезда в Тифлис, и мы уходили по всяким делам, связанным с отъездом, или просто гулять. Это была чудесная неделя после всех переживаний предыдущих месяцев, после всех сомнений.

Саша о нашем сговоре ничего не знала (м. б. догадывалась). А дяде Коле я сказала в ту же ночь 16го октября (он вернулся после ухода Андрея): он пришел в ужас (его смущало и здоровье Андрея, и его солдатство, и его явная бедность⁶); этого он не скрыл от меня, но он был ласков и сказал только: «Ты маме пока ничего не пиши и не говори. Как она будет огорчена (таким женихом)! А у вас, может быть, еще и разладится. Что ж ее зря огорчать...» То, что Андрей — солдат, было одной из главных причин огорчения мамы.

А.М. Земский был переведен на службу на родину. В октябре—декабре 1916 г. А.М. Земский — солдат в Тифлисе.

Запись в дневнике Н.А.: 8 декабря 1916 г. В Киев, в Киев, в Киев! Разрешение всего, исцеление от всех бед, разъяснение всего.

[Н.А. поясняет в 1961 г.]: Как «вольноопределяющийся» (термин для солдат с образованием не ниже высшего начального училища; а у Андрюши было полное университетское образование) Андрюша получил разрешение подать бумаги в Артил[лерийское] Училище; Борис Земский, кончивший с отличием Петроградское Михайловское Артил. Училище, куда принимали очень ограниченно, с трудом выхлопотал для Андрюши разрешение на поступление туда и подал туда Андрюшины бумаги. И вдруг, к полному недоумению и негодованию Бориса и Мар[ии] Дан[иловны], [его жены], Андрей бахнул начальнику Петрогр. Училища телеграмму, чтобы его бумаги передали в Киевское Артилл. Училище, что и было сделано.

Сестра Варя, после моего письма к ней, ездила к начальнику Киевского училища просить за Андрея и узнавать, принят ли он. Он наконец был принят в Киев. Арт. Училище на ускоренный 10-ти месячный курс.

Андрюша приехал в Киев в Арт. Училище 26го дек. 1916 г.: в солдатской шинелишке, без вещей, с ящиком вина на плече⁷ пришел он со мной к нам на Андреевский спуск (я его встречала на вокзале). Мама внутренне ахнула⁸. У нас встречали Новый (1917 г.) Год с его вином».

Это одна из последних записей многолетнего и многостраничного дневника курсистки Нади Булгаковой за 1916 г.

Примечания

1. Общественная работа, которой активно занималась Н.А., учась на курсах в Москве.

2. Позднейшее примечание Н.А.: Теории социализма и политической борьбы с самодержавием, марксизма и народничества.

3. Примечание 1961 г.: Это писалось весной 1916 г. Никто из нас даже представить себе не мог, как, через два-три года, расшвыряла нас жизнь и какие испытания обрушила на нашу голову.

4. Киевский друг юности. — Е.З.

5. Позднейшее примечание Н.А.: Еще бы не большое впечатление! Война уже взяла несколько жертв из нашей молодежи...

6. А.М. Земский был сыном рано овдовевшего священника, сначала служившего в Кутаиси, а затем переселившегося в Тифлис. В семье было восемь детей: четыре сына (Борис, Андрей, Олег, Глеб) и четыре дочери (Мария, Анна, Елена, Екатерина). Андрей действительно не отличался крепким здоровьем.

7. А.М. Земский возвращался из Грузии. Разве он мог не привезти грузинского вина! — Е.З.

8. Позже, в Москве, Н.А. вспоминала со смехом, как мама сказала ей: «Надичка! Он же еще и пьяница!»