Исследование индивидуально-авторского употребления синонимов является одним из элементов изучения структуры и содержания языковой личности в художественном произведении.
Синонимы, как и любые языковые единицы, функционируют в определенных условиях, способствующих, с точки зрения говорящего, реализации, а с точки зрения слушающего, — выявлению смысла или варианта значения, который вкладывается в эту единицу говорящим. Одним из заметных факторов употребления и, что важно, интерпретации синонимов является социокультурный контекст или фон. Роль контекста (в широком смысле этого понятия) при рассмотрении синонимов весьма значительна, а при анализе речевой синонимии, синонимии художественного текста, становится еще более важной, так как именно контекст определяет окончательную степень семантического преобразования слов-синонимов, подчиненность денотативному значению и т. д.
Как известно, синонимия в художественном тексте многофункциональна. Основные и сопутствующие художественно-эстетические функции синонимов определяются рядом факторов: положением в контексте, взаимоотношением с другими языковыми единицами, наличием эмоциональных оттенков в слове-синониме, стилистической маркированностью, типичными особенностями переносного значения и т. п. Кроме того, особую роль играют неязыковые факторы: авторская задача, тема контекста, социально-культурная среда, в которой живут персонажи, время создания произведения, его жанр и др.
Стилистические, семантико-стилистические и контекстуальные синонимы в силу своей эмоционально-оценочной маркированности более многофункциональны и способны вместе с уже названными двумя функциями реализовывать достаточно сложные художественно-эстетические задачи. Например, в отрывке из Мастера и Маргариты, где кот обращается к оркестру, читаем:
[...] кот выскочил к рампе и вдруг рявкнул на весь театр человеческим голосом:
— Сеанс окончен! Маэстро! Урежьте марш!!
Ополоумевший дирижер, не отдавая себе отчета в том, что делает, взмахнул палочкой, и оркестр не заиграл, и даже не грянул, и даже не хватила именно, по омерзительному выражению кота, урезал какой-то невероятный [...] марш1.
Приведенный синонимический ряд в контексте выполняет несколько функций — и создания образности, и нагнетания эмоционального состояния, и создания комического эффекта. Отдельно отметим, что он фиксирует и воссоздает (для внимательного читателя) характерную для 1920—30-х годов в России жаргонную среду, когда в разговорной речи активно использовались, часто занимая доминантное положение (урезать — в значении «лихо и громко заиграть»), жаргонные и просторечные слова, заимствованные из лексикона асоциальных и деклассированных элементов.
Особо рельефно социальный контекст проявляет себя при реализации синонимами функции сопоставления, например, обозначая принадлежность персонажей к разным социальным группам. Так, в повести Собачье сердце, находим:
— Ну уж, знаете... [...] — вскричал Филип Филиппович по-русски. — Имейте в виду, Шариков... господин, что я, если вы позволите еще одну наглую выходку, я лишу вас обеда и вообще питания в моем доме [...].
Тут Шариков испугался и приоткрыл рот.
— Я без пропитания оставаться не могу, — забормотал он, — где же я буду харчеваться?2
В ответ на употребленное доктором книжное слово питание, Шариков отвечает разговорным харчеваться, вполне соответствующим его социально-культурному уровню.
Отметим, что Булгаков достаточно часто и удачно использует лексические синонимические средства для дополнительной социально-культурной характеристики персонажей. «Старорежимность» и эмоциональность профессора Преображенского отражается в не очень заметной синонимической паре, в которой с помощью устаревших, возвышенных по стилистической принадлежности слов, реализуется эксплицитная авторская характеристика поведения героя:
— Опять! — горестно воскликнул Филипп Филиппович. — [...] Пропал КолобухОВСКИЙ дом [...].
— Да ведь как не убиваться! — возопил Филипп Филиппович3.
Точное понимание контекста и интерпретация синонимов требует от читателя определенной «культурной компетенции» и со временем может меняться вместе с трансформацией культурно-исторического контекста. Например, контекст с идеографическими синонимами телеграмма — депеша («Удивительная телеграмма! Однако умные люди на то и умны, чтобы разбираться в запутанных вещах. Очень просто. Произошла ошибка, и дeпешу передали исковерканной»4) современным читателем воспринимается несколько иначе, чем ранее, так как депеша уже не является просто телеграммой — в этом значении слово устарело и употребляется чаше как: «срочное дипломатическое донесение, сообщение». Причем как устаревшее его фиксирует уже Толковый словарь Ушакова, но персонаж из Мастера и Маргариты употребляет слово депеша потому, что для него, человека немолодого, с соответствующим уровнем языкового сознания, оно не осознается как архаизм.
Очень часто употребление синонимических стилистических оппозиций в тексте призвано подчеркнуть социальное положение персонажа. Так, создает яркую эксплицитную характеристику пролетарского поэта Бездомного выбор им из возможного синонимического ряда с доминантой украсть жаргонного элемента: «пошел я купаться на Москва-реку, ну и попятили мою одёжу, а эту дрянь оставили!»5.
Такая же социальная характеристика «проступает» и у начальствующего персонажа, обращающегося к посетителям вместо принятого нейтрального входите с грубым просторечным влезаете: «Вы чего [...] без доклада влезаете»6.
Несколько другими причинами обусловлено использование сниженных элементов этого же ряда другим персонажем — Азазелло. Он «маскируется», представляется обыкновенным человеком и подражает уличной речи, к тому же, разговорные слова для него — яркое средство речевой экспрессии: «голову у покойного стащили из гроба. [...] До ужаса ловко сперли»7.
Отметим, что у М. Булгакова, особенно в романе Мастер и Маргарита, употребление стилистических синонимов четко регламентировано авторской задачей. Так, персонажи, прибывшие в Москву, стараются быть похожими на москвичей и внешностью, и речью. Например, фраза Коровина: «А Груни нет, я услал ее в Воронеж. Она жаловалась, что вы у нее отпуск зажилили»8. Любопытно, что в первоначальной редакции фраза выглядела так: «я услал ее в Воронеж, так как она жаловалась, что вы давно не даете ей отпуска»9. Но автор на полях машинописного текста написал зажилили и подчеркнул. Он посчитал это слово более уместным в силу его экспрессивной и семантической емкости. К тому же, подобные лексические элементы подчеркивают «криминальный» характер группы персонажей и речевой среды города. Отсюда и другие подобные варианты синонимического употребления: катись вместо уходи, сплавили вместо выпроводили, замели вместо арестовали и т. п., причем в разнообразных коммуникативных ситуациях — от конферанса в варьете до авторской речи: «Катись отсюда! [...] — Таперича, когда этого надоедалу сплавили [...]»10; «А тем временем старушка, узнавшая от соседей, что ее кота замели, кинулась бежать в отделение [...]»11 и др.
Особенностью авторского стиля М. Булгакова можно считать активное употребление синонимических рядов, в составе которых проявляются контекстуальные синонимы, эксплицитно актуализуется несколько значений многозначного слова. Вот, например, контекст, в центре которого синонимический ряд с доминантой говорить, произносить:
[...] Степа выговорил:
— Что вам угодно? — и сам поразился, не узнав своего голоса. Слово «что» произнес дискантом, «вам» — басом, а «угодно» у него совсем не вышло. [...]
— Простите... — прохрипел Степа [...].
— А вы? — пискнул Степа. [...]
— Позвольте с вами рассчитаться, — проскулил убитый Степа [...]12.
Меняющееся состояние персонажа проявляется с помощью ряда: выговорил, произнес, прохрипел, проскулил, пискнул. В нем три элемента (прохрипел, проскулил, пискнул) передают «качество» речи благодаря вторичным оттенкам, имплицитно проявляющимся в речи. Похожих употреблений встречаем в текстах достаточно много. Например: «и он не прошептал, а прошипел: — Я так и знал!»13. Или: «Есть! — залихватски крикнул Канавкин. — Браво! — крикнул конферансье! — Браво! — страшно взревел зал»14.
Особую функцию выполняют слова с уже названной семантикой в повести Собачье сердце. Как известно, в ней персонаж из пса превращается в человека. В бытность свою псом он скулил, выл, и в контексте эти слова реализуются и воспринимаются в прямом значении. Ср.: «раза два подвыл, чтобы поддержать жалость к себе»15; «У-у-у, — жалобно заскулил пес»16; «— Пес не вынес кошек и гавкну л»17 и т. д. Но и для Шарикова-человека автор подбирает слова-синонимы, которые указывают на его «прошлое»: «— Я тяжко раненый при операции, — хмуро подвывал Шариков»18; «Я не господин, господа все в Париже! — отлаял Шариков»19; «...Он сам бросился в объятия неизбежного и гавкнул злобно и отрывисто: — Да что такое в самом деле!»20. Тут гавкать — «отрывисто и зло говорить, браниться»21.
В синонимических рядах произведений М. Булгакова зафиксировались также и неологические единицы, которые вошли в речь в 1920—30-е годы, стали ее приметой, а затем вышли из активного употребления. Например, в одном из текстов находим слово вентилировать, в значении «перен. Обсуждать, выяснять (нов. газет. разговор.)»22, активно использовавшееся в то время как синоним к словам выяснить, разобрать ся:
Если как следует провентилировать этот вопрос, выходит, что я, в сущности, даже и не знал-то по-настоящему покойника. [...] И далее, граждане, [...] разберемся вот в чем23.
Кроме всего прочего, слово вентилировать в данном значении является ярким примером «нового бюрократизированного языка» советской эпохи, который в научной литературе именуют «канцеляритом».
Время, в которое активно творил М. Булгаков, — это период социальных преобразований, когда социально-культурная сфера оказывает заметное влияние на язык, особенно, на состояние его лексической системы. Появились новые слова, обозначающие новые понятия, некоторая часть лексических и фразеологических единиц вышла из активного употребления, изменила стилистическую и оценочную маркированность, у слов появились новые значения и т. д. Все это отразилось и на употреблении синонимов. Синонимические ряды пополнились новыми единицами, изменились стилистические оппозиционные отношения. Социально-культурный контекст создает условия для активизации синонимических отношений заимствованных слов, неологизмов, жаргонизмов, для активизации процессов семантико-стилистической трансформации. В определенной степени эти явления обусловлены и изменением языковых ориентиров носителей языка, но в художественных произведениях важную роль играет также авторская задача, реализация которой, порой, требовала использования особой эмоционально-оценочной экспрессии и создания новых семантических пересечений.
Примечания
Олег Анатольевич Семенюк — доктор филологических наук, профессор, ректор Кировоградского государственного педагогического университета им. Владимира Винниченко, заведующий кафедрой перевода и общего языкознания.
1. М. Булгаков, Мастер и Маргарита, в кн.: он же, Избранные произведения. В двух томах, т. 2, Киев 1989, с. 459.
2. М. Булгаков, Собачье сердце, в кн.: он же, Избранные произведения..., т. 1, с. 525.
3. Там же, с. 478.
4. М. Булгаков, Мастер и Маргарита..., с. 523.
5. Там же, с. 396.
6. Там же, с. 517.
7. Там же, с. 550.
8. Там же, с. 410.
9. Там же, с. 739.
10. Там же, с. 454.
11. Там же, с. 712.
12. Там же, с. 405—406, 408.
13. Там же, с. 478.
14. Там же, с. 496.
15. М. Булгаков, Собачье сердце..., с. 458.
16. Там же, с. 464.
17. Там же, с. 466.
18. Там же, с. 510.
19. Там же, с. 524.
20. Там же, с. 541.
21. Толковый словарь русского языка. В четырех томах, под ред. Д.Н. Ушакова, т. 2, Москва 1935—1940, с. 533.
22. Там же, т. 1, с. 247.
23. М. Булгаков, Мастер и Маргарита..., с. 444.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |