А. Володзько-Буткевич. Польский Булгаков (Очерк восприятия)

В начале 1990-х годов, когда распался Советский Союз, казалось бы, исчезли все связи, объединявшие ранее, добровольно или по принуждению, наши страны. Поляки смотрели на Запад и думали о Европе: многим казалось, что за Бугом расстилается Азия — дикое, опасное для цивилизованных наций пространство. Некоторые публицисты даже возмущались, что Запад чрезмерно внимателен к России¹. Так или иначе, в польских СМИ на рубеже XX—XXI веков образ восточного соседа был непривлекателен и тенденциозен — бывшее советское государство рисовалось преимущественно черной краской как «империя зла». Несомненно, это была реакция на насаждаемую в течение четырех десятков лет «польско-советскую дружбу».

В 1990-е годы прервались не только политические и экономические, но также культурные и литературные контакты. В эпоху рыночной экономики, когда книга стала товаром, возможность популяризации русской литературы в Польше свелась фактически к нулю. Не было спонсоров и желающих покупать русские книги. Выяснилось, что в новом, капиталистическом строе мало кто вообще что-нибудь читает: согласно статистическим данным в 1990-е годы свыше 50% жителей Польши не притрагивалось к книге. Русисты, особенно школьные учителя, почувствовали себя лишними: изучать русский язык стало бессмысленно и политически нецелесообразно. В школах его вытеснил английский. Вследствие этого выросло поколение, которое ничего не знает о России, а русские буквы для него — китайская грамота. Вузовская русистика тоже затаилась: факультеты русской филологии быстро меняли названия, прячась за общефилологические вывески. Чтобы привлечь молодежь, в университетские программы для русистов вводились новые предметы — бизнес, менеджмент и ряд других, необходимых для жизни при капитализме, но не имеющих ничего общего со знаниями о России.

Сегодня, во втором десятилетии XXI века, эта неприглядная картина начинает меняться. Молодое поколение поляков (по крайней мере, значительная его часть) уже не воспринимает Россию как молох, который поработил их родину и насаждал в ней ненавистный коммунизм. Несмотря на присущую нашей политике русофобию, действует в Польше около двадцати университетских русистских центров, а издательства, в основном частные, выпускают книги русских писателей — от классиков до новейших авторов. Федор Достоевский, Лев Толстой, Антон Чехов, Иван Бунин, а рядом с ними Андрей Платонов, Борис Пастернак, Александр Солженицын, Варлам Шаламов, Венедикт Ерофеев и Виктор Ерофеев, Иосиф Бродский, Василий Аксенов, Виктор Пелевин, Захар Прилепин — все они привлекают внимание польских переводчиков, исследователей, рецензентов и читателей. Переводятся и мало известные до сих пор авторы, представители русского авангарда 1920-х годов — Леонид Добычин, Сигизмунд Кржижановский, обернуты, то есть писатели для интеллектуалов. Издается русская популярная литература, главным образом детективы (А. Маринина, Д. Донцова, Б. Акунин) и фантастика (В. Лукьяненко, Н. Перумов и многие другие). Но если спросить рядового поляка, кто из русских писателей ему наиболее интересен, ответ чаще всего будет один и тот же — Булгаков.

Действительно, Михаил Булгаков в нашей стране — культовая фигура. Читают его все поколения поляков — от школьников (роман Мастер и Маргарита уже с 1984 года вошел в школьную программу²) до пенсионеров. Мотивацией выбора русской филологии при поступлении в университет, по словам выпускников средних школ, нередко является увлечение Булгаковым. Они же, заканчивая вуз, пишут по творчеству Булгакова дипломные работы, а затем кандидатские диссертации. В рейтинге наиболее ценимых в Польше зарубежных писателей, проведенном в 1999 году газетами «Gazeta Wyborcza», «Rzeczpospolita» и журналом «Polityka», (его составили читатели с целью создать канон мировой литературы XX века), Булгаков занял первое место (для сравнения: из русских авторов на 16 месте оказался А. Солженицын, на 24 — Борис Пастернак, а на 25 — Михаил Шолохов). Стало быть, автор Мастера и Маргариты для поляков — своего рода гид по русскому миру, а его творчество — ключ к сближению польской и русской культур. Вот характерное высказывание польского школьника: «стыдно не знать Мастера и Маргариту, тем более, что это одна из немногочисленных книг, за чтением которой не засыпаешь»³. Почти каждая анкета или интервью в культурных колонках прессы (а таких много) заполняется отзывами о Мастере и Маргарите и других произведениях Булгакова. Два свежих примера: актриса Зофья Червиньская на вопрос, как бы она истратила 100 злотых на свои культурные потребности, если бы ей дали такую сумму, отвечает, что за 40 злотых купила бы билет на спектакль Морфий по произведениям Булгакова⁴; а дирижер молодого поколения Лукаш Борович, художественный директор оркестра Польского радио и оперы, объявляет, что его любимая книга — Мастер и Маргарита. Музыканту особенно пришлась по душе игра Булгакова с именами известных композиторов — Стравинского и Берлиоза⁵.

Та же «Gazeta Wyborcza»⁶ (краковский выпуск) задала школьникам вопрос: Какая книга тебя воспитала? Пока, сообщает газета, из 199 книг первое место занимает Мы все из Бюллербю Астрид Линдгрен, а сразу за ней — Мастер и Маргарита; только потом (ex equo) Гарри Поттер Дж.К. Роулинг и Маленький принц Антуана де Сент-Экзюпери.

В 2007 году «Gazeta Wyborcza»⁷ объявила результат конкурса для учеников на лучшую рецензию спектакля Мастер и Маргарита, поставленного Театром им. Стефана Ярача в Ольштыне. И опубликовала награжденную работу.

Библиография рецензий, журнальных статей и переводов, посвященных Булгакову в Польше, огромна. Наблюдается и определенная нехватка книг не только Булгакова, но и о Булгакове. Его имя стало у нас брендом, знаком высокого качества. Анджей Дравич (1932—1997), русист и русофил, а в последние годы своей жизни и политик, деятель культуры, сделавший много для популяризации русской литературы в Польше, известен сегодня прежде всего как монографист Булгакова. Первое издание его книги о писателе, затем несколько раз переиздаваемой, вышло в 1987 году⁸. Переведены на польский язык французская и немецкая монографии о жизни и творчестве легендарного писателя (Марианны Гург и Вильфрида Шеллера), а также исследование киевского булгаковеда Мирона Петровского Мастер и город. Киевские контексты Михаила Булгакова⁹. А варшавское издательство «Трио» выпустило в 2003 году (правда, в сокращенном виде) Булгаковскую энциклопедию Бориса Соколова¹⁰. В театрах идут булгаковские пьесы, известные польские режиссеры Мацей Войтышко и Кристиан Лупа не только ставят их, но и часто говорят о влиянии Булгакова на свою жизнь и творчество. Рецензенты новейших переводов русской литературы постоянно (хотя иногда безосновательно) усматривают в ней булгаковское влияние (например, Александр Качоровский, рецензируя в «Газете выборчей» пелевинскую Священную книгу оборотня, называет ее автора учеником Булгакова). В базе данных Архива Союза артистов польских сцен (ZASP) содержится обширная информация о многочисленных польских постановках пьес писателя. Словом, восприятие Булгакова в Польше заслуживает обстоятельного анализа, и такие попытки, хотя и скромные, уже предпринимались¹¹.

Булгаков был известен в нашей стране еще в межвоенный период. В 1928 году появился первый польский перевод Белой гвардии. Издательство Грошевой библиотеки Станислава Цукровского рекламировало тогда это произведение как «Великолепный роман советского писателя с Белой гвардией, Петлюрой и сифилисом»¹². Гастролировавшая по Польше в 1931 году пражская группа МХАТ показывала Дни Турбиных. Талантливый польский режиссер Леон Шиллер намеревался поставить эту пьесу еще в 1929 году. В межвоенной Польше два раза — в переводах Алиции Стерн (1926) и Эдмунда Езерского (1928) — вышли Роковые яйца, а затем Дьяволиада. Дважды ставилась Зойкина квартира — в 1931 (Городской Лодзинский театр) и в 1933 году (Летний театр в Варшаве). В спектакле последнего, впрочем, без восторга принятом рецензентами, участвовали мастера тогдашней польской сцены, любимцы публики — Мечислава Цвиклинская и Юзеф Венгжин. Договаривались о постановке Мольера и булгаковской сценической адаптации Мертвых душ — Булгаков получил даже в связи с этим аванс благодаря хлопотам Галины Пилиховской, активной в межвоенное время публицистки и переводчицы русской литературы.

После войны, в 1947 году, пьесу Александр Пушкин в переводе Александра Бахраха поставил варшавский Драматический театр. Роль Наталии Гончаровой исполняла в этом спектакле Нина Андрыч, роль Дантеса — Ян Свидерский, оба великолепнейшие артисты польской сцены. Два года спустя пьеса эта была опубликована. В 1950-е годы имя автора Мастера и Маргариты в Польше по понятным причинам не упоминалось — в СССР он был тогда вычеркнут из литературы. Но когда на волне хрущевской оттепели произведения Булгакова стали публиковаться на его родине, тут же появились их польские переводы. Сначала это была драматургия — чаще всего публикуемая в журнале «Dialog», посвященном проблемам театра. С 1962 года на польских театральных подмостках ставились почти все пьесы Булгакова, каждая по нескольку раз. Особым успехом пользовался Бег, поставленный в театрах городов Кельце, Быдгощ, Хожув, Краков (1962), Нова Гута и многих других, а также на польском телевидении (1964, 1972).

Польская премьера Дней Турбиных состоялась в 1965 году в театре телевидения, затем пьесу ставили театры Быдгоща (1970), Лодзи (1975), Варшавы (1977), Кракова (1987). Из комедийного булгаковского репертуара чаше всего привлекал внимание режиссеров и зрителей Багровый остров. Интересно отметить, что в начале 1980-х годов эта пьеса печаталась в польском самиздате, то есть воспринималась как явно антисоветская. Ее перевод подготовил писатель и публицист, блестящий переводчик Бабеля и Солженицына, в настоящее время главный редактор журнала «Новая Польша» Ежи Помяновский. Шел Багровый остров в театрах Гданьска (1981), Зеленой Гуры (1982), Торуни (1983), Кракова и Лодзи (1988), и наконец, Варшавы. Однако в середине 1990-х годов, когда в прессу пришло новое поколение рецензентов, появились отзывы, что Багровый остров устарел, а содержащиеся в нем политические намеки непонятны молодежи, которой чужд и неинтересен абсурдный советский быт¹³.

Популярны стали также сценические адаптации прозы Булгакова: Мастера и Маргариты, Собачьего сердца, Театрального романа и рассказов: например, часто ставился на разных сценах Морфий Уже в 1971 году Данута Михаловская, создательница краковского «Театра одного актера», подготовила шедший два с половиной часа спектакль Черная магия и как ее разоблачили. В основу спектакля были положены сатирические московские сцены закатного булгаковского романа. В 1973 году та же Черная магия появилась на малой сцене Силезского театра в городе Катовице (режиссером спектакля и постановщиком был Петр Парадовский). Вторую инсценировку Мастера и Маргариты тот же Парадовский подготовил год спустя для вроцлавского Польского театра — под названием Видели ли вы Понтия Пилата? Затем этот спектакль поставил в 1975 году варшавский Современный театр.

Весьма нетрадиционную инсценировку создал в 1976 году краковский «Театр Ста». Спектакль под названием Пациенты режиссировали Кшиштоф Ясиньский и Кристина Тонет. Они ввели в спектакль мотивы не только булгаковской прозы, но также произведений Шекспира, Тете, Достоевского, Рильке, Сартра, Есенина. Премьера первой полной сценической версии Мастера и Маргариты состоялась 27 апреля 1980 года в Драматическом театре города Валбжиха; режиссировал это поистине новаторское представление Анджей Марчевский. Рецензент спектакля Вацлав Садковский писал в журнале «Literatura na Świecie» (в № 9 за 1981, почти полностью посвященном Булгакову) о благоговейном отношении режиссера к романисту и его творению. Эту постановку повторило затем несколько театров. Были подготовлены две театральных программы: первая под названием Мастер, вторая — Маргарита.

Из инсценировок Мастера и Маргариты особый интерес вызвала постановка Мацея Энглерта (Современный театр в Варшаве, 1987 год). Польские актеры отважно повезли его на гастроли в Москву, а отзыв о нем русских театральных критиков был доброжелателен. Согласно данным Союза артистов польских сцен, с 1973 по 2000 год появилось 14 театральных инсценировок Мастера и Маргариты. Пятнадцатая премьера — спектакль в краковском Старом Театре (постановка Кристиана Лупы) — состоялась 8 мая 2002 года. Естественно, она была далеко не последней.

Булгаковский роман был в Польше дважды экранизирован. Впервые это сделал Анджей Вайда в 1971 году, но известный режиссер ограничился лишь библейским сюжетом произведения. Фильм Вайды Пилат и другие был воспринят как авангардистское событие: Вайда перенес действие из Ершалаима в современный Франкфурт-на-Майне, а Пилату велел вершить суд на нюрнбергском стадионе. Участвовали в этой картине известные актеры Ян Кречмар (в роли Пилата), Войцех Пшоняк (Га-Ноцри), Даниель Ольбрыхский (Левий Матвей). Но, несмотря на восторженное отношение русских обозревателей и зрителей к Вайде, ценимому ими прежде всего за фильмы Канал и Пепел и Алмаз, не все они одобрили местами шокирующий замысел польского режиссера.

Затем Мастера и Маргариту перенес на экран Мацей Войтышко. На основе булгаковского романа он создал четырехсерийный фильм с самыми известными польскими актерами (в роли Воланда — Густав Холоубек, в роли Маргариты — Анна Дымна), распространяемый затем на видеокассетах. Как выяснилось, произведения Булгакова прекрасно выживают в условиях рыночной экономики, более того, приносят издателям и театрам солидный доход. Пожалуй равным Булгакову успехом пользуется у польских читателей только автор поэмы Москва — Петушки Венедикт Ерофеев.

Театр Польского телевидения интересовался и творчеством Булгакова, и его биографией. В список ста лучших телевизионных спектаклей, который огласила в 1999 году Академия Театра польского телевидения, вошла Кабала святош, поставленная в 1981 году Мацеем Войтышко. Тогдашние польские зрители обнаружили в этой пьесе политические намеки на тоталитарную власть (в стране действовало военное положение). Мацей Войтышко не устает говорить и писать о своем увлечении Булгаковым. Прямым доказательством этому является его пьеса Булгаков («Dialog» 2001, № 12), основой которой стали материалы исследований Виталия Шенталинского в архивах КГБ, известные польским читателям по его книгам Рабы свободы (польский перевод — 1996) и Тайны Лубянки (польский перевод — 1997).

Первым прозаическим произведением Булгакова, переведенным после войны на польский язык, стал Театральный роман, сначала опубликованный в 1966 году в журнале «Dialog» (№ 3—5), а в 1967 году, вышедший отдельной книгой. Основой перевода, выполненного известным поэтом и критиком, знатоком русской литературы Земовитом Федецким, была публикация в журнале «Новый мир» (1965 год). Год спустя в Польше вышла Жизнь господина де Мольера, которую перевел поэт Витольд Домбровский (он же переводчик известного стихотворения Анны Ахматовой на смерть Булгакова) вместе с журналисткой Иреной Левандовской. Большинство польских переводов произведений писателя (прежде всего Мастер и Маргарита, а также Белая гвардия), затем многократно переиздаваемых, выполнено ими. Но несколько булгаковских пьес перевел Ежи Помяновский, а затем Кшиштоф Тур (издатель и художник из Белостока). Первое польское издание Белой гвардии рецензировали в 1972 году выдающиеся польские писатели — Войцех Жукровский («Nowe Książki» 1972, № 21) и Ярослав Ивашкевич (в популярном цикле «Разговоры о книгах», газета «Życie Warszawy» от 3 декабря 1972 года). Оба они высоко оценивали булгаковский талант. Однако Ивашкевичу не понравилось отношение автора Белой гвардии к полякам и украинцам — по его мнению, ксенофобическое, отдающее великодержавным шовинизмом. Ивашкевич иронизировал, что не разделяет театральных вкусов Иосифа Виссарионовича Сталина, которому — как всем известно — Дни Турбиных весьма нравились. Воспитанный и учившийся так же, как и Булгаков, в Киеве (хотя покинул этот город в октябре 1918 года, а события Белой Гвардии начинаются в декабре того же года), польский писатель сообщает, что он «вращался в среде, которая не питала особых симпатий к генералам, юнкерам и кадетам, а также попам и диаконам, без конца справлявшим службы в удивительно красивых киевских церквах». Ивашкевич сочувствует трагической судьбе героев Белой гвардии, но не симпатизирует им. Зато нравится ему Мастер и Маргарита — по его оценке, «великолепный роман», включенный им в список любимых «утешительных книг». Тем не менее, Ивашкевич предостерегает: «Но сколько об этой книге (т. е. о романе Мастер и Маргарита) понаписывали вздора многие специалисты по русской литературе, политике, истории. Боже мой, такие люди умеют внушить отвращение и к Пану Тадеушу, и к Тысяче и одной ночи, и даже к Священному Писанию. Правда, к Библии внушил отвращение сам Булгаков, и если бы не гениальная постановка Вайды эпизода с Пилатом, где роль Пилата исполнял Кречмар, а Христа — Пшоняк, трудно было бы одолеть эту «балладу» автора Турбиных. Утешения в ней мало»¹⁴.

Из других известных польских писателей, обративших внимание на творчество Булгакова, следует назвать имя Густава Херлинга-Грудзинского. С 1955 года он жил в Италии, сотрудничая с парижским «Литературным институтом» и эмиграционным журналом «Культура»; в это время в Польской Народной Республике он был автором запретным. Именно в Париже в 1969 году вышел сборник статей Херлинга-Грудзинского о русской и советской литературе Призраки революции (после 1989 года многократно у нас переиздаваемый), содержавший эссе Człekopies czyli sukinsynologia (Человекопес и сукинсынология), посвященное Булгакову. Рассуждая об известном письме Булгакова Сталину, Херлинг-Грудзинский пришел к выводу, что Булгаков умело начертал в этом документе свой «литературный и политический портрет». Он называет писателя «сатириком» и одновременно мистиком, подчеркивает негативное отношение автора Роковых яиц к большевистской революции. Считает Булгакова учеником Салтыкова-Щедрина, но напоминает, что «человекопес» из Собачьего сердца не был одинок в советской литературе 1920-х годов; по его мнению, далеким шариковским родственником является Присыпкин из пьесы Клоп Маяковского и орангутанг из пьесы Пао-Пао Сельвинского, который после того, как ему пересадили мозг, сделал политическую карьеру. Херлинг-Грудзинский выдвинул предположение о целесообразности «установления степени родства» Белой Гвардии с Доктором Живаго — еще раз напомню, что писал об этом в 1969 году¹⁵.

Первое польское издание Мастера и Маргариты (в переводе Витольда Домбровского и Ирены Левандовской) появилось в 1969 году: его основой была публикация в журнале «Москва», как известно, искромсанная цензурой. Полный польский перевод был опубликован в 1980 году, и по сегодняшний день именно он переиздается (в начале второго десятилетия XXI века количество переизданий превысило тридцать).

В 1995 году польские критики спорили о новом польском переводе Мастера и Маргариты, выполненном Анджеем Дравичем. Приступая к работе, он знал, на какой идет риск: читатели уже привыкли к удачному переводу Домбровского и Левандовской, цитировали из него крылатые слова и не представляли себе другого. Однако Дравич, неунывающий популяризатор Булгакова в Польше, переводя Мастера и Маргариту, осуществлял мечту своей жизни. По сегодняшний день идут споры, какой из двух существующих переводов лучше, однако большинство читателей и критиков придерживается мнения, что первый точнее воспроизводит атмосферу подлинника. Проявляется в этом переводе талант незаурядного поэта, каким был Витольд Домбровский. Позднейшие переводы Булгакова, выполненные Иреной Левандовской, по художественному уровню значительно слабее тех, которые она делала совместно с В. Домбровским.

Событием стало издание в 1994 году польским издательством «Муза» булгаковского четырехтомного собрания сочинений в прекрасном графическом оформлении¹⁶. Благодаря Виктору Лосеву, заведовавшему в то время булгаковским архивом Российской государственной библиотеки, в это издание удалось включить некоторые малоизвестные произведения писателя (например, фельетоны В кафе и Грядущие перспективы), а также ранние редакции Мастера и Маргариты. Тогда впервые в польском переводе к названию Театральный роман был добавлен подзаголовок Записки покойника, что возмутило Земовита Федецкого, считавшего это коммерческим издательским трюком. (В 1995 году в журнале «Polityka» состоялась моя с ним полемика по этому поводу¹⁷). Что касается названий изданных или поставленных в Польше произведений Булгакова, то некоторые из них действительно придуманы режиссерами или переводчиками с целью привлечь внимание публики (например, сборник прозы Булгакова Пан Пилсудский, подготовленный в 1989 году Барбарой Дохналик, — у Булгакова нет рассказа под таким названием).

Не был в восторге от четырехтомника издательства «Муза» (составленного мною) и Ян Гондович, в то время критик «Газеты выборчей», которому безосновательно показалось, что переводчики воспользовались непроверенными оригинальными текстами; притом он объявил, что сам перевел бы Булгакова лучше¹⁸. Как это часто бывает с культовыми произведениями, почти каждый рецензент лелеял в воображении собственную их польскую версию и строго оценивал малейшее от нее отклонение.

Польский научный вклад в булгаковедение, особенно на фоне мировых достижений в этой области, надо сознаться, не очень богат. Анджей Дравич, выпустивший, как уже упоминалось, монографию о Булгакове Мастер и дьявол, опубликовал также ряд статей, посвященных писателю. Однако почти никто уже не помнит, что первым исследователем, который основательно изучал в Польше биографию и творчество Михаила Булгакова, была Ядвига Урбаньская-Слиш — в 1950—60-е годы научный сотрудник Ягеллонского, а впоследствии Варшавского университета, хорошо известная как автор двух высоко ценимых книг о восприятии русской литературы в Польше межвоенного периода. В Отчетах заседании научных комиссии Краковского филиала Польской академии наук (за январь—июнь 1967 года) обнаруживаем доклад о планируемой ею книге Михаил Булгаков: Новые материалы и интерпретации¹⁹. Ядвига Урбаньская-Слиш общалась с Еленой Сергеевной Булгаковой, вела с ней переписку, застала и записала воспоминания других современников, в том числе знакомых и друзей писателя. Это она подарила Елене Сергеевне первые польские публикации произведений Булгакова в журнале «Dialog». С 1968 по 1971 год работала в библиотеках Москвы и Ленинграда (в частности, в Пушкинском доме), где ей постоянно отказывали в доступе не только к булгаковскому фонду, но и к западным публикациям писателя, тогда запретным (вроде Собачьего сердца). Ее книга о Булгакове так и не появилась, остались только статьи этого невероятно эрудированного знатока русской литературы в научных, сегодня забытых, журналах.

Мало кто также помнит, что, кроме Дравича, над творчеством Булгакова работала в Польше молодая русистка из Познаньского университета, рано ушедшая из жизни Юстына Карась. Объектом ее исследования — в большей степени, чем книга Дравича, выдержанного в стиле научного дискурса — была не судьба писателя, а художественные особенности его прозы. В монографии Проза Михаила Булгакова. Некоторые вопросы поэтики (1981²⁰ Юстына Карась обсуждала фантастические мотивы в прозе писателя, ее нарративную структуру и приемы, с помощью которых автор Собачьего сердца добивался пародийности.

Первую польскую популярную монографию о романе Мастер и Маргарита написал Петр Фаст, в 1990-е годы профессор Силезского университета. Его книга (а точнее, брошюра), лаконично излагающая историю романа и его основные мотивы, до сих пор востребованная школьниками и студентами польских вузов, была издана в Катовицах в 1991 году²¹.

Булгаковской фантастике посвятила отдельную главу своей монографии Еретики и правомыслящие: Русская фантастическая проза после 1917 года и концепция «нового человека» (2001)²² Татьяна Степновская из Лодзинского университета. Она продолжает исследования творчества писателя, о чем свидетельствуют ее компаративистские статьи, связывающие творчество Булгакова с направлением «магического реализма» в мировой литературе.

Ценные исследования булгаковского творчества проводит Гжегож Пшебинда, ученик Дравича. Еще в 1990 году, когда Мастера и Маргариту выпустило научное издательство «Оссолинеум», эрудированные комментарии к этому изданию составил именно Пшебинда, сегодня профессор Ягеллонского университета, знаток русской философской мысли и русской литературы. Он же выпустил в 2000 году книгу очерков о своих путешествиях по России, раскупленную мгновенно, кажется, прежде всего из-за названия Закоулки Мастера Воланда, которое сегодня звучит как коммерческий бренд.

Научные исследования булгаковского достояния продолжили в первом десятилетии XXI века слависты из вроцлавского и познаньского университетов. Их результатом стали три монографии (две из которых — кандидатские диссертации), сосредоточенные, прежде всего, на религиозно-философской проблематике закатного булгаковского романа, а также на анализе его пространства и символики²³. Авторы обсуждают влияние ряда мыслителей (от Платона, Канта до Вл. Соловьева, Николая Бердяева и Павла Флоренского) на философскую и этическую систему Булгакова, исследуют библейские и демонологические мотивы в романе Мастер и Маргарита, в частности, образы Иешуа Га-Ноцри, Воланда и его свиты, указывают на апокрифичность ершалаимской линии романа. Сразу бросается в глаза, что Эва Кравецкая и Михал Крушельницкий не русисты — обсуждая вопросы булгаковской мотивики, уже разработанные видными русскими учеными (в том числе М. Гаспаровым и М. Жолковским), они не считают должным ссылаться на их труды или этих трудов просто не знают. Диссертация (а затем книга) Дороты Хорак, подготовленная под научным руководством профессора Чеслава Андрушко, русиста и глубокого исследователя философской и религиозной проблематики в русской литературе, свидетельствует не только о прекрасном знании как русской, так и зарубежной научной литературы по теме, но и о своего рода инновационности этой темы в польской науке.

Присутствие Булгакова в нашей стране имело и сугубо материальное выражение, например, в виде экспозиции «Киев — город Михаила Булгакова», открытой в Варшаве с 10 августа по 9 сентября 2001 года (организованной совместно варшавским Музеем литературы им. А. Мицкевича и киевским Музеем М. Булгакова). Варшавский Большой театр поставил в 1987 году «романтическую оперу» немецкого композитора Райнера Кунада Мастер и Маргарита. Есть свидетельства заинтересованности Булгаковым также в живописи, например, полотна Марии Жабоклицкой-Будзих²⁴. Эта художница в конце жизни (70-е годы прошлого века) рисовала картины, посвященные, в основном, героям Мастера и Маргариты. Таким образом, был создан цикл 183 полотен, озаглавленный Бегемот и Маргарита. В апреле 2011 года в варшавском Доме художника была организована выставка Дама с Бегемотом этой ценимой в Польше и за рубежом художницы. Сама она объясняла, что не иллюстрирует Мастера и Маргариту, но пытается найти путь в мир булгаковской метафоры. В замечательных картинах Марии Жабоклицкой-Будзих есть какая-то тайна, волшебная атмосфера, искрометное чувство юмора.

Интерес к Булгакову проявляется иногда у нас странно, в сущности — комически. Дух писателя, в какой-то степени близкий нашему Витольду Гомбровичу, иронизирующему над гротескным, абсурдным миром, витает над Польшей. Так, в консервативной газете «Nasz Dziennik» (№ 44 от 21 февраля 2002 года) читаем возмущенный отзыв некоего Станислава Крайского по поводу интервью, которое дал журналистам тогдашний премьер польского правительства Лешек Миллер. Оказывается, любимой книжкой премьера является Мастер и Маргарита; но ведь этот роман воспевает нечистую силу и опасных для общества масонов, стало быть, нельзя его считать учебником жизни. Впрочем, булгаковское «евангелие от сатаны», так не угодившее польским консерваторам, ценят любители модного сегодня в молодежных кругах сатанизма.

В ситуации, когда русская литература занимает далеко не первое место на польском читательском рынке, триумф Булгакова, так или иначе вызывающего интерес поляков, будь это восторг или возмущение, очевиден. Москва как место обитания писателя и его героев признана польской журналисткой Веславой Чапниньской «магическим местом Европы»²⁵. Одной из причин заинтересованности польского издателя Булгаковской энциклопедией Б. Соколова (принятой довольно прохладно специалистами в России и в Польше, но популярной среди читателей, переиздаваемой, имеющей свой вариант в Интернете), была вошедшая в нее статья о Генрихе Сенкевиче, содержащая не только рассуждения о влиянии польского писателя на Белую гвардию, где названо его имя, но также попытку выявить зависимость евангельских глав Мастера и Маргариты от романа Сенкевича Камо грядеши? Интерес вызывает также образ «пана Пилсудского» в творчестве Булгакова, прототипы поляков в Белой гвардии и вообще отношение писателя к Польше. Увы, эти проблемы польскими исследователями почти не разрабатывались, хотя ставились²⁶ — а ведь есть свидетельства и о польском окружении Булгакова, и об образах поляков в его творчестве, и о влиянии польской литературы на некоторые его сюжеты.

В связи с выше сказанным привлекает внимание помещенное в журнале «Twórczość» (1989, № 9, с. 95—109) обширное эссе молодого в то время историка идеи и философа Дариуша Говина Most łańcuchowy czyli о Bułhakowie, о Kijowie і о czymś jeszcze (Цепной мост, или О Булгакове, о Киеве и еще кое о чем), рассуждавшего об очерке Булгакова Киев-город, а точнее, о той его части, где идет речь о том, как поляки заняли Киев, оккупировали его полтора месяца, но после появления конной армии Буденного быстро ушли, на прощание взорвав три моста, в том числе Цепной:

Наши же европеизированные кузены вздумали щегольнуть своими подрывными средствами и разбили три моста через Днепр, причем Цепной — вдребезги. И по сей час из воды вместо великолепного сооружения — гордости Киева, торчат только серые унылые быки. А, поляки, поляки... Ай, яй, яй!.. Спасибо сердечное скажет вам русский народ. Не унывайте, милые киевские граждане! Когда-нибудь поляки перестанут на нас сердиться и отстроят нам новый мост, еще лучше прежнего. И при этом на свой счет²⁷.

Говин пишет о чувстве обиды, охватившем его после прочтения этих слов. Однако именно они заставили его подумать, что мы, поляки, вечно надеваем на себя костюм жертв, хотя этот мост все же был нами уничтожен. Значит, и у Булгакова был повод, чтобы предъявлять претензии к нашим соотечественникам. Говин приходит к выводу, что Булгаков свою естественную нелюбовь к Польше выразил посредством желчных, антипольских стереотипов:

Но если он так поступает, разве мы должны ему воздавать сторицей? Может, лучше заглянуть в глубь времен и узнать подробности, ведь история — это сумма миллионов подробностей, не более...²⁸

Это одно из серьезных раздумий польского интеллектуала о польско-русских взаимоотношениях, нанесенных друг другу обидах, взаимном чувстве вины и враждебности, на которое навело современного польского интеллигента творчество Михаила Булгакова.

Культурный пейзаж Польши XXI века не обходится без автора Мастера и Маргариты. Булгаков символизирует в нашей стране лучшие традиции русской литературы, открывает дверь в русский мир все новым поколениям польских читателей.

Примечания

Алиция Володзько-Буткевич (Alicja Wołodźko-Butkiewicz) — профессор, доктор наук (profesor zwyczajny doktor habilitowany), директор Института русистики Варшавского университета, заведующая кафедрой истории русской литературы.

1. С такими высказываниями полемизировал Анджей Дравич. Ср.: O czym mam ci powiedzieć, Rosjo, «Tygodnik Powszechny» 1994, nr 24.

2. A. Franaszek, Od Bieruta do Herlinga-Gnidzińskiego. Wykaz lektur szkolnych w Polsce w latach 1946—1999, Warszawa 2006, с. 38.

3. M. Cieślik, A. Żebrowska, Bułhakow ciągle zachwyca. Wstyd nie znać: polscy czytelnicy uważają «Mistrza i Małgorzatę» za najważniejszą książkę mijającego stulecia, «Gazeta Wyborcza» 7.12.1999; J. Mojkowski, W. Władyka, Stu na koniec stulecia — rankingi czytelników «Polityki», Warszawa 2000.

4. «Gazeta Wyborcza», DF, 25.08.2011, с. 4.

5. «Gazeta Wyborcza», Gazeta Stołeczna, 11.08.2011, с. 7.

6. «Gazeta Wyborcza», Kraków, 26.10.2007.

7. «Gazeta Wyborcza», Olsztyn, 1.07.2007.

8. A. Drawicz, Mistrz i diabeł (Michal Bułhakow), Kraków 1987; Mistrz i diabeł. O Michale Bułhakowie, Kraków 1990; Mistrz i diabeł. Rzecz o Bułhakowie, Warszawa 2002.

9. M. Gourg, Michał Bułhakow 1891—1940. Mistrz i jego los, przeł. J. Waczków, Warszawa 1997; W.F. Schoeller, Michaił Bułhakow, przel. B. Kocowska, Warszawa 2000; M. Pietrowski, Mistrz i Miasto. Kijowskie konteksty Michaiła Bułhakowa, przekł. z j. ros. I. Kuźmina, A. Jezierska, oprać, red., wstęp B. Bakula, Poznań 2004.

10. B. Sokołow, Michaił Bułhakow. Leksykon życia i twórczości, przełożyły A. Wołodźko-Butkiewicz, I. Krycka, J. Skrunda, Warszawa 2003. Рецензия: T. Klimowicz, Bułhakow wiecznie żywy, «Zeszyty Literackie» 1999, nr 67, с. 174—176.

11. О восприятии Булгакова в Польше см. статьи: J. Śliszowa, Polska karta Michaiła Bułhakowa, «Literatura Radziecka» 1988, nr 7, с. 147—152; A. Semczuk, Michaił Bułhakow w Polsce (1970—1995), «Studia Rossica», t. III: Literatura rosyjska na emigracji. Współcześni pisarze rosyjscy w Polsce. Frazeologia i frazeografia, Warszawa 1996, с. 197—205.

12. Цит. по: B. Dohnalik, Niepoprawny żartowniś, tragikomiczny wizjoner, nieprawdopodobny pechowiec czyli Michaił Afanasjewicz Bułhakow jako tekst literacki, в кн.: M. Bułhakow, Pan Piłsudski i inne opowiadania, Warszawa 1989, с. 16.

13. R. Pawłowski, Szkarłatna wyspa, «Gazeta Wyborcza», 6.10.1995, nr 233; J. Kiesliński, Niepotrzebna powtórka, «Teatr» 1995, nr 11.

14. J. Iwaszkiewicz, O pocieszaniu w literaturze, «Życie Warszawy», 21.10.1973.

15. Цит. по: G. Herling-Grudziński, Człekopies czyli sukinsynologia, в кн.: он же, Godzina cieni. Eseje, Warszawa 1997, с. 424—431.

16. M. Bułhakow, Dzieła zebrane, wybór tekstów A. Wołodźko, t. 1: Niezwykle przygody doktora. Proza autobiograficzna; t. 2: Biała gwardia i inne dzieła prozą; t. 3: Mistrz i Małgorzata; t. 4: Szkarłatna wyspa. Utwory dramatyczne, Warszawa 1994. Рецензии этого издания: Z. Podgórzec, Bułhakow po polsku w całość złożony, «Nowe Książki» 1995, nr 2, с. 47; J. Gondowicz, Diabeł średni, «Gazeta o Książkach», nr 2 (34), 8.02.1995.

17. A. Wołodźko, Zapiski nieboszczyka, «Polityka» 1995, nr 5 (1790).

18. J. Gondowicz, Diabeł średni...

19. «Sprawozdania z posiedzeń Komisji Naukowych Oddziału PAN w Krakowie», styczeń — czerwiec 1967, с. 153—156.

20. J. Karaś, Proza Michala Bułhakowa. Z zagadnień poetyki, Wrocław 1981.

21. P. Fast, «Mistrz i Małgorzata» Bułhakowa. Pisarz, epoka, powieść, Katowice 1991.

22. T. Stepnowska, Heretycy i prawomyślni. Rosyjska proza fantastyczna po roku 1917 wobec koncepcji «nowego człowieka», Łódź 2001.

23. D. Horczak, Treści religijno-filozoficzne w powieści «Mistrz i Małgorzata» Michaiła Bułhakowa, Poznań 2002; M. Kruszelnicki, Mistrz w księżycowym stroju. Tradycja kulturowo-literacka i symbolika w «Mistrzu i Małgorzacie» Michaiła Bułhakowa, Toruń 2004; E. Krawiecka, Apokalipsa według Michaiła Bułhakowa. Przestrzeń i symbolika «Mistrza i Małgorzaty», Poznań 2008.

24. «Tygodnik Powszechny», 18.02.1978.

25. W. Czapińska, Magiczne miejsca literackiej Europy, Wroclaw 2002, с. 11—29.

26. Например, писал об этом Збигнев Бараньски (Z. Barański) в статье Polskie ślady w twórczości Michaiła Bułhakowa, «Przegląd Rusycystyczny» 2003, z. 4 (104), с. 33—38, а также упоминал Кшиштоф Маслонь в интервью с Б. Соколовым, см.: K. Masłoń, Trzy poziomy w czasoprzestrzeni czyli «Mistrz i Małgorzata», в кн.: K. Masłoń, Żydzi, sowieci i my, Warszawa 2005, с. 105—106.

27. М. Булгаков, Киев-город, <http://lib.ru/BULGAKOW/kiev.txt>.

28. D. Gowin, Most łańcuchowy czyli o Bułhakowie, o Kijowie i o czymś jeszcze, «Twórczość» 1989, nr 9, с. 97.