М.Н. Капрусова. «Булгаковский миф» в современной русской «звучащей» и сетевой поэзии

Воздействие романа М. Булгакова Мастер и Маргарита как культурного феномена на произведения современной российской литературы проявляется двояко: во-первых, посредством влияния «булгаковского мифа», во-вторых, через воздействие «булгаковского текста». О влиянии на современную литературу текста романа написано немало¹. И мы решили остановиться на еще неисследованной составляющей булгаковской традиции — влиянии на современную «звучащую» (песенную)² и сетевую поэзию «булгаковского мифа», хотя и понимали определенную уязвимость нашей позиции. Влияние любого мифа на широкие массы всегда сильнее, чем влияние собственно текста. Для того, чтобы попасть под влияние мифа, не обязательно погружаться в глубины текста, иногда достаточно подпасть под его очарование. Следовательно, качество таких текстов будет заведомо разным, иногда невысоким. Но это факты литературы, значит, они должны изучаться, а мы вправе говорить о них.

Понятие «булгаковский миф» существует в литературоведении уже три десятка лет и включает в себя самые разные трактовки (например, Б.М. Гаспарова, И.З. Белобровцевой, С.К. Кульюс, Ю.М. Смирнова и др.)³. Нам представляется продуктивным выделение в «булгаковском мифе» трех компонентов⁴ и рассмотрение влияния каждого из них на современную литературную ситуацию по отдельности.

Первая (в том числе и по времени возникновения) составляющая «булгаковского мифа» — «миф о творце (художнике)». Она может быть определена как «биографический миф»⁵. В этой своей составляющей «булгаковский миф» родственен «пушкинскому», «лермонтовскому», «ахматовскому» и другим⁶. «Миф о творце (художнике)» часто, и в случае М. Булгакова это так, включает в себя «автобиографический миф» (определение этого феномена дано Д.М. Магомедовой)⁷. Нельзя не заметить, что у разных писателей особо актуализируется определенная часть или сразу несколько частей мифа («миф о несчастливом или исключительном детстве поэта», «миф о созидающей или разрушающей любви», «миф о «распятии», жертве художника», «миф о безвременной, но запрограммированной смерти», «миф о фатальных числах» и т. д.). В случае Булгакова на первый план выходят «миф о «распятии», жертве художника»⁸ и «миф о безвременной, но запрограммированной смерти», а также достаточно редкий среди «писательских мифов» — «миф о посмертном существовании».

Согласно «мифу о творце», художник — избранный, он не такой, как все, противостоит среде, массе, обыденности, его жизнь полна знаков и сбывающихся предчувствий. Этот (первый) компонент «булгаковского мифа» был сформирован, в первую очередь, самим М. Булгаковым, а также Е.С. Булгаковой, В.Я. Лакшиным, С. Ермолинским⁹. То, что автобиографичность образа Мастера особенно подчеркнута в воспоминаниях С. Ермолинского, что есть в них и прямое соотнесение умирающего Булгакова с Иешуа, отмечено Б.М. Еаспаровым¹⁰.

Влияние этой составляющей «булгаковского мифа» обнаруживается в посвященном М. Булгакову стихотворении А. Ахматовой¹¹. Если же говорить о современной литературной традиции, то посвящения писателю М. Булгакову, отражающие его «биографический» и «автобиографический» миф, чаще встречаются в сетературе¹². Мы бы это объяснили тем, что в наш непафосный век жанр классического, не иронического посвящения не очень актуален и распространен. Ему место в дневнике, а дневник сейчас — в сети. В этих произведениях актуализируется «миф о «распятом» писателе, вернувшем людям веру». Булгаков благодаря своему закатному роману любим народом: и гуманитариями, и людьми, очень далекими от филологии. Среди авторов сетературы есть такие, кто пишет в честь Булгакова тексты, могущие привлечь только своим искренним желанием признаться в любви к писателю. К таковым относится, например, сочинение Александра Дыбина Воскресивший вторично Христа (М. Булгаков)¹³.

Более интересным нам представляется стихотворение-посвящение, созданное в процессе литературного турнира-игры Маскерад «Мастер и Маргарита»¹⁴:

Не праведник. Не Сын. Талант — от Бога.
Не Мастер. И не Wоланд. Человек...

Поди тут разбери, где чья голгофа,
Когда рычит над миром зверский век...

Природа не приемлет белых пятен,
Всему всегда найдет противовес...
А жизнь Таланта — череда распятий
За то, что вхож был в таинства небес.

И пусть «быть знаменитым некрасиво»,
Услышанным хотелось очень быть.
«Назначено!» — нить творчества курсивом, Ты сам себя воздел на эту нить.

Назначено ли мне тебя услышать,
Услышу — дай возможность и понять...
«О, сколько их...» — но гул все тише... тише...
«Назначено!»... для неба... для меня...¹⁵

В стихотворении явственно ощущается влияние «булгаковского мифа», но здесь он понимается и как исключительный, и как часть «писательского (биографического) мифа». В тексте звучат голоса и других «распятых» художников: О. Мандельштама (отсылка к строчке «Мне на плечи кидается век-волкодав...»¹⁶); Б. Пастернака («Быть знаменитым некрасиво...»¹⁷, «Гул затих. Я вышел на подмостки...»¹⁸); М. Цветаевой («Уж сколько их упало в эту бездну...»¹⁹). Так автор помещает Булгакова в контекст его трагической эпохи, рассматривает варианты судьбы художника: лагерь, самоубийство, триумф, закончившийся травлей и могилой.

Слово «назначено» — отсылка к Театральному роману, центральный персонаж которого — Максудов — автобиографический герой. Но если там ситуация со словом-паролем подана иронически, и встреча «назначена» всего лишь с будто бы всесильным Иваном Васильевичем, то в стихотворении, как часто у самого Булгакова, ирония смешана с грустью и серьезностью. Автор стихотворения подчеркнул, что гению «назначено» услышать голос Бога, донести его истину до людей, а затем взойти на свою Голгофу перед тем, как в назначенный срок предстать перед Богом. В строчке: ««Назначено!» — нить творчества курсивом...» — ощущается влияние «булгаковского мифа» («мифа о распятом писателе»). Следующая строка не менее важна: «Ты сам себя воздел на эту нить». Сначала кажется, что автор стихотворения спорит с Булгаковым²⁰, становится на точку зрения Пилата или И. Бездомного, который считал, что жизнью «сам человек и управляет»²¹. Но нет, в стихотворении говорится о другом: «назначено» — это решение Бога о предназначении человека, а вот «воздеть» ли себя на нить, исполнить ли предназначение и волю Бога — решение самого человека. И строкой этой автор подчеркивает, что жребий «чужого» в советской России Булгаков выбрал сам.

Второй существующий сейчас «булгаковский (биографический) миф» — «миф о писателе, продавшем душу дьяволу», по нашим наблюдениям, в основном, бытует в устной форме в околоцерковной среде, в журналистике и сочинениях вроде книги Ю. Воробьевского Неизвестный Булгаков. На свидании с сатаной²².

Вторая составляющая «булгаковского мифа» может быть отнесена к «мифу о творении» («мифу о произведении искусства»). Эта составляющая «булгаковского мифа» построена на переосмыслении «теургического мифа символистов»²³, «мифа о несчастливом произведении искусства»²⁴, «мифа о плате за получение сакрального знания»²⁵. Суть этой составляющей «булгаковского мифа» — проявление посмертных поощрения или недовольства создателя текста, проявление отношения к происходящему героев романа. Прослеживается четкая связь с бытованием («жизнью») книги Булгакова в современном социуме и производимыми ею или из-за нее «чудесами».

Согласно мифу творение может изменить жизнь как самого творца, так и всех, кто его узнаёт, пытается интерпретировать или тем более трансформировать. Творение может мстить за «поругание» и поощрять или карать за «приближение к сакральному знанию». Важное место в этом компоненте «булгаковского мифа» занимают сказания о культовых местах и «чудесах», там произошедших (Патриаршие пруды, квартира Булгакова и т. д.); сказания о появлении в нашем мире булгаковских героев (свиты Воланда) и их «шутках».

Первым о влиянии на его писательскую судьбу собственных героев сказал сам Булгаков в письме В. Вересаеву в 1931 году²⁶, что отмечает в своей книге А. Варламов²⁷. Подхватила миф творческая интеллигенция, культивировали журналисты, они же сейчас занимаются десакрализацией. Тем не менее, эта часть мифа бытует в достаточно широких кругах: от части студенчества и обычных читателей до части булгаковедов, которые говорят об этом то серьезно, то шутя (но в каждой шутке, как известно, есть только доля шутки)²⁸.

В художественной прозе мотив «книга мстит за поругание» присутствует в повести Н. Садур Вечная мерзлота²⁹, в поэтических произведениях этот мотив пока нами не обнаружен.

Другим примером отражения в тексте анализируемого (второго) компонента «булгаковского мифа» является выложенное на литературном портале СТИХИ.РУ стихотворение Снежного Рыцаря Мастер... М. Булгакову. Процитируем (все выделения наши. — М.К.):

И вышит вензель нитью золотой
На скатерти, в твоем старинном доме,
Где ждет меня обещанный покой,
И лунный свет в изогнутом проеме
Венецианских окон... Сонный день
Устало упадет в твои ладони —
Как яблока сорвавшегося тень,
Как отголосок пережитой боли.
И будет сад... и будет в нем скамья,
И на скамье — забытые страницы
Той книги, что уже не про меня —
Про ливни над уснувшею столицей.
Я все забыл... Оставил тишине —
Фалернского горячее забвенье...
Все голоса — тебе и о тебе.
И бредит вечность полночью весенней,
И вышит вензель нитью золотой,
И волосы твои чернее ночи...
А где-то, над оставленной Землей,
Живет строка... И все еще пророчит³⁰.

Стихотворение построено как монолог Мастера, обращенный к своему создателю — М. Булгакову. Уже это является проявлением мифа о «влиянии на писательскую судьбу созданных автором героев, о возможности общения с ними». Как ранее Маргарита Мастеру, так теперь Мастер своему создателю рассказывает о том, что есть и что будет. Текст, сочиненный Снежным Рыцарем, коррелирует с финалом 32-й главы романа Прощение и вечный приют³¹. То, что говорила Маргарита, то, что задумал создатель романа, исполнилось или исполняется. В стихотворении все время чередуются местоимения «я» и «ты» (не «Вы»!), что демонстрирует близость героя и его создателя и наводит на мысль, что они оба находятся в одном топосе — «вечном приюте». Видимо, Булгаков — один из тех, кто «приходит» к Мастеру, кого он «любит». Мастер и Булгаков делаются образами-двойниками: Булгаков в пространстве инобытия, как ранее Мастер, Коровьев и другие, меняет свой облик: «И волосы твои чернее ночи...», — а ведь мы знаем, что Булгаков при жизни был светловолос. «Брюнетом» был Воланд³², «темноволосым» Мастер³³. Булгаков после смерти становится похож на своих героев. Строки «Сонный день / Устало упадет в твои ладони — / Как яблока сорвавшегося тень, / Как отголосок пережитой боли» одинаково могут быть отнесены и к Мастеру, и к самому Булгакову. Оба ничего уже не хотели в конце жизни, кроме прекращения страданий, наступления покоя и присутствия любимой преданной женщины рядом³⁴. Как отмечали исследователи (например, В.И. Немцев³⁵), Булгаков моделировал свою посмертную жизнь, в том числе, он это делал и в своем закатном романе. Так выстроено и стихотворение Снежного Рыцаря, явно ориентирующегося на рассматриваемый компонент «булгаковского мифа». Но автор стихотворения подчеркивает, что его герой — Мастер — не отождествляет себя с Булгаковым. Булгаков — его создатель, он автор книги, словами которой заговорила вечность. И он — писатель-теург, искусством своим до сих пор преобразующий мир. Недаром «[...] где-то, над оставленной Землей, / Живет строка... И все еще пророчит».

Достаточно часто отражение анализируемого компонента «булгаковского мифа» можно встретить в рок-текстах, бардовской или эстрадной песне. Об освоении романа массовой культурой еще в 1993 году говорил Ю.М. Смирнов³⁶.

Как известно, к местам, где могут происходить чудеса, связанные с булгаковским романом, где могут появиться булгаковские герои, относятся прежде всего Патриаршие пруды и квартира № 50. Это уже часть «московского мифа»³⁷. Примером может служить песня рок-группы Лотос Кот Бегемот (текст И. Фрадкиной)³⁸. Другой пример — строка песни А. Розенбаума Покажите мне Москву...: «Бродит кот на Патриарших прудах»³⁹.

Третья часть «булгаковского мифа» — отражение читательского отношения (реализованного в устных или письменных высказываниях и поведении) к описанному в романе как к чему-то, действительно случившемуся и могущему повториться с каждым, хотя бы в каких-то своих аспектах: вера в новое явление Воланда или Коровьева и встречу с ними; вера во встречу со своим Мастером (Маргаритой) или даже восприятие себя кем-то из героев. Как выразился Ю.М. Смирнов,

[...] роман словно просится для инсценирования, и каждый читатель потенциально выступает постановщиком спектакля, представляя все по-своему, — и каждый уверен в том, что именно он понял произведение до конца, постиг его скрытую для непосвященных сущность. Авторы сценических переложений и режиссеры нередко подставляют себя вместо Булгакова и вместо Мастера, даже в том случае, когда они по своему амплуа могли бы претендовать разве что на роль Рюхина⁴⁰.

Также составляющими этой части «булгаковского мифа» являются: вера в то, что «рукописи не горят»; вера в то, что «все будет правильно, на этом построен мир»; вера в то, что существует «такая ночь, когда сводятся счеты» и свой счет можно «оплатить» и «закрыть»⁴¹. Эта часть «булгаковского мифа» бытовала и бытует в среде романтически настроенных граждан разных возрастов. Чаще всего авторы сетературы откликаются именно на этот компонент «булгаковского мифа». Так, на вышеуказанном литературном портале выложено написанное с доброй улыбкой стихотворение Патриаршие пруды Вадима Константинова 2:

Элементы чертовщины!..
Что влекут нас беспричинно...
Словно бы, им придан некий
Магнетический заряд?!..
И, похоже, души наши
На Прудах, на Патриарших
Подсознательно увидеть
Свиту Воланда хотят?!..⁴²

При этом следует отметить, что сейчас наблюдается скептическое отношение у части интеллигенции к этой составляющей «булгаковского мифа». Это отражено в журналистских публикациях⁴³.

На эксплуатации этого компонента «булгаковского мифа» (осознанной или неосознанной) основаны, по нашему мнению, популярные эстрадные песни Мастер и Маргарита (текст Н. Зиновьева) и Маргарита (текст А. Маркевича). Еще более смелым выглядит отражение «булгаковского мифа» в песнях А. Розенбаума. В песне Мастер и Маргарита его герой отождествляет себя с существом, достойным войти в свиту Воланда (в роли разочаровавшегося, исстеганного плетьми пророка, превратившегося в падшего ангела или кого-то подобного)⁴⁴. А в песне Не хочу стареть герой А. Розенбаума отождествляет себя с Мастером, который встретил свою Маргариту, который воспринимает себя творцом, но которому не помог Воланд, не соединил с возлюбленной⁴⁵.

Можно задаться вопросом, почему большинство приведенных примеров — явления массовой культуры. Вероятно, дело в том, что поверивший в эту часть «булгаковского мифа» человек, отождествляющий себя с главными персонажами, творит свой «авторский (биографический) миф», а на это (во всяком случае на его озвучивание) надо иметь право, иначе написанное приобретает пошловато-комический эффект.

Именно этот — третий — компонент «булгаковского мифа» в наибольшей степени допускает вторжение в сакральное пространство творчества и творения обычного человека из толпы. Условно говоря, в произведениях, ориентированных на «биографический булгаковский миф», отражается отношение к Булгакову как необыкновенному человеку, недосягаемой вершине. В произведениях, ориентированных на «миф о творении и его воздействии на людей и мир», кроме отношения к роману как к чему-то сакральному, уже заложен элемент сотворчества, но пока это отношения (в основном) «художник» — «художник». Произведения же, основанные на третьем компоненте мифа, — это уже миф о себе в предлагаемых романом обстоятельствах. Эти сочинения требуют особой душевной тонкости, литературного вкуса. И чем более скромную роль в этом мифе отводит себе лирический герой, тем лучше.

Таково стихотворение В. Егорова Патриаршие пруды⁴⁶, в котором отражены второй и третий компоненты «булгаковского мифа». Патриаршие пруды — топос, который не только имеет границу, проходимую не для каждого, но и обладает способностью менять личины. Свою тайну Патриаршие пруды не откроют ни уткам, которые грезят лишь о «полете за море» и жизнь которых определяется только тем, что «здесь так холодно и так голодно», ни бабушкам «на скамеечке», которые также мистики места не ощущают и, видимо, ведут беседы о своем, бытовом. А между тем чудеса уже происходят, но пока это еще чудеса не булгаковские, а привычные: «ветер песенку поет», «стареющий ноябрь рядышком» с бабушками и лирическим героем присел на скамейку. Но «колдовству, как известно, стоит только начаться, а там уж его ничем не остановишь»⁴⁷. Строка «Над прудами тает день, тает день, витает тень Воланда» отсылает читателя к «булгаковскому мифу»: Воланд пока не считает нужным материализоваться вновь, но тень его «витает» над Патриаршими каждый вечер, когда «тает день» и наступает время теней. И лирический герой — читатель, которому роман приоткрыл свои тайны, — ощущает присутствие Воланда. Значит, все еще может повториться. Патриаршие пруды, словно Океан из Соляриса С. Лема, посылают свои импульсы. И если в начале лирический герой с доброй иронией отмечает, что «ни русалок, ни наяд» рядом не оказалось и тень Воланда, видимо, уже растаяла, то потом странное место напускает на героя свои чары: «В свете меркнущего дня вдруг опутает меня оторопь, / И проступят из воды бывшей Козьей слободы контуры»⁴⁸.

Состояние героя стихотворения похоже на состояние Берлиоза, у которого жизнь «складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык»⁴⁹. Хотя интенсивность переживания у героев разная. Ср.: «[...] Берлиоза охватил необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас же бежать с Патриарших без оглядки»⁵⁰; герой же стихотворения испытал всего лишь оторопь, да и та быстро прошла. Лирический герой В. Егорова испугался классического морока, настоящей нечистой силы. Пространство же булгаковского романа для него свое, он с радостью входит в него, воспринимает как давно желаемое чудо:

И уже я не живу, и как будто наяву снится мне,
Что, летя в желанный ад, Маргарита кружит над Сивцевым,
Хвост поднявши, словно меч. Бегемот толкает речь тронную,
И прогнулась у стены под пятой у Сатаны Бронная.

От подобнейших чудес может, кто бы и полез на стену,
Для меня же благодать — да вот только не видать Мастера.
В той долине теневой да пребудут для него зорькие
Патриаршие пруды, как награда за труды горькие.

Написанное Булгаковым оживает для избранного читателя, воплощается в реальность, из фантазии писателя становится «мифом», то есть реальностью, в которую абсолютно веришь.

Последнее четверостишие — описание полного воплощения «булгаковского мифа» для героя. Теперь он не просто наблюдатель происходящих чудес — он их участник. История, рассказанная Булгаковым, начинает повторяться с героем В. Егорова:

...Вечер, отходя ко сну, красной по небу мазнул краскою.
Оградят ли от беды Патриаршие пруды нас с тобой?
Оцарапав, как иглой, что-то на сердце легло камушком —
То ли вспомнил про дела, то ли масло пролила Аннушка...

Как и Берлиозу, герою дается знак — ощущение иглы в сердце. И человеку, знающему роман, не надо повторять дважды (являть прозрачного Коровьева). Однако, как в 1930-е годы, время атеизма, так и в 1989 году (когда вышел альбом, включающий эту песню) или в наши дни, в человеке борются трезвый рассудок и интуиция. Многоточие, которое венчает стихотворение, показывает, что на самом деле герой прекрасно знает, что означает его тревога: что-то стало почти неотвратимым, множество ошибок совершено в жизни, и главное теперь — не сделать последнего шага (финальной ошибки). От беды не оградят даже Патриаршие пруды, они уже сделали все, что могли, погрузив героя в ирреальное пространство. Наступил вечер, когда надо принимать решение, что-то менять в себе и жизни. А сделать правильный выбор должны помочь Булгаков и его герои.

Итак, произведения, сочиненные под влиянием «булгаковского мифа», — это не диалог и не спор с Булгаковым, не попытка продолжить его мысль, как это бывает в сочинениях, созданных под влиянием непосредственно текста романа. Главное в этих произведениях — обращение к проблеме личности: восхищение личностью исключительной, самим Булгаковым (в посвящениях) или способ разобраться в себе, а иногда попытка расцветить собственную жизнь. Первый и третий компоненты «булгаковского мифа» будят в большей степени эмоции, а не разум. Потому под его влиянием создаются преимущественно стихи. «Миф о творении» — явление более сложное, для его восприятия мало голой эмоции, здесь требуются умение и желание рассуждать, начитанность и кругозор, укорененность в философии и эстетике романтизма и Серебряного века. Потому примеры отражения в современном поэтическом произведении этого компонента «булгаковского мифа» достаточно редки.

Примечания

Марина Николаевна Капрусова — кандидат филологических наук, доцент, заведующая кафедрой литературы и методики ее преподавания Борисоглебского государственного педагогического института.

1. См., напр.: Ю.М. Смирнов, Театр и театральное пространство в романе М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита», в кн.: Михаил Булгаков: «Этот мир мой...». Сборник статей, ред.-сост: Ф.Р. Баллонов, А.А. Грубин, И.Е. Ерыкалова, Т.Д. Исмагулова, т. 1, Санкт-Петербург 1993, с. 140; А.Е. Нямцу, А.В. Беридзе, Булгаковская традиция в русской фантастике (на материале романа А. и Б. Стругацких «Хромая судьба»), в кн.: А.Е. Нямцу, Традиционные сюжеты, образы, мотивы, Черновцы 2001, с. 47—53; З.Г. Харитонова, Формы диалога с М.А. Булгаковым в современной отечественной прозе (1980-е — 2000-е годы). Автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук, Казань 2009; Г.Л. Иванюта, Из наблюдений за поэтикой поздних Стругацких («Хромая судьба»), <http://fandom.msf.ru/about_fan/ivaniuta_1.htm>; В. Сербиненко, Три века скитаний в мире утопии: Читая братьев Стругацких, «Новый мир» 1989, № 5, с. 254; И.Н. Арзамасцева, Стругацкие, в кн.: Русские писатели 20 века. Биографический словарь, гл. ред. и сост. П.А. Николаев, Москва 2000, с. 670; Л.Н. Малюкова, А. Ахматова: Эпоха. Личность. Творчество, Таганрог 1996, с. 161—164, 166—168, 171—175; В.И. Сахаров, А. Ахматова и М. Булгаков, в кн.: Ахматовские чтения, вып. 1: «Царственное слово», Москва 1992, с. 206; Н.Е. Тропкина, Структура художественного пространства в «Поэме без героя» Анны Ахматовой и в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита», в кн.: Из истории советской литературы. Межвузовский сборник, Пермь 1992, с. 72—79; Т.Т. Давыдова, Дистог Ч. Айтматова с М. Булгаковым и традиция назира, в кн.: Традиции русской классики XX века и современность. Материалы международной научной конференции, Москва 2002, с. 237—239; Е.В. Суровцева, Евангельская тема в «Мастере и Маргарите» М.А. Булгакова и «Плахе» Ч.Т. Айтматова: опыт сопоставления, в кн.: Поэтика художественного текста. Материалы Международной заочной научной конференции. В двух томах, ред.: Е.В. Борисова, М.Н. Капрусова, т. 2, Борисоглебск 2008, с. 152—158; М.Н. Капрусова, Булгаковская традиция в романе Стругацких «Отягощенные злом», в кн.: Актуальные проблемы современной литературы. Сборник материалов межвузовской научно-практической конференции, отв. ред. Н.К. Нежданова, Курган 2002, с. 25—33; М.Н. Капрусова, Булгаковский текст в «Поэме без героя» А. Ахматовой, в кн.: Пушкинские чтения. Филология в XXI веке: проблемы и методы исследования. Материалы научной конференции, ред. Т.В. Мальцева, Н.Е. Синичкина, Санкт-Петербург 2004, с. 186—193; М. Н. Капрусова, Мифологический подтекст повести Н. Садур «Вечная мерзлота», в кн.: Проблемы целостного анализа художественного произведения. Межвузовский сборник научных и научно-методических статей, вып. 7, ред.: А.Ф. Тараканов, М.Н. Капрусова, В.В. Карпова, Борисоглебск 2007, с. 25—38; M.Н. Капрусова, «Моя цыганская» В.С. Высоцкого: текст и подтекст, в кн.: Зыряновские чтения. Материалы Всероссийской научно-практической конференции, ред.: Н.Л. Попова, Н.М. Устюгова, Курган 2009, с. 146—147; М.Н. Капрусова, Рок-композиция «Кровь за кровь» группы «Ария»: диалог сМ. Булгаковым, в кн.: Актуальные проблемы филологии: языкознание, литературоведение, методика преподавания филологических дисциплин. Сборник статей международной научно-практической конференции, отв. ред. И.В. Соколова, Мариуполь 2010, с. 151—156; М.Н. Капрусова, Мотив кризиса веры в поэзии последней четверти XX—XXI века: два диалога с М. Булгаковым, в кн.: М.А. Булгаков и булгаковедение в научном и образовательном пространстве. Сборник научных статей, отв. ред. В.А. Коханова, Москва — Ярославль 2011, с. 209—214.

2. См.: В.А. Гавриков, «Убежать от филологии»: проблема литературоведческого инструментария к синтетическому тексту, в кн.: Русская рок-поэзия: текст и контекст. Сборник статей, вып. 11, Екатеринбург — Тверь 2010, с. 6.

3. Например, этот термин употребляется и определяется в статьях Б.М. Гаспарова Из наблюдений над мотивной структурой романа М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита», опубликованной в 1978 году, и Новый Завет в произведениях М.А. Булгакова, опубликованной в 1983 году. См.: Б.М. Гаспаров, Литературные лейтмотивы. Очерки по русской литературе XX века, Москва 1993, с. 80, 109—110, 111, 113, 114, 115; И. Белобровцева, С. Кульюс, Роман М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Комментарий, Таллинн 2006, с. 86, 87—88, Ю.М. Смирнов, Театр и театральное пространство..., с. 146.

4. См.: М.Н. Капрусова, «Булгаковский миф» и его эволюция, в кн.: Проблемы целостного анализа художественного произведения. Межвузовский (с международным участием) сборник научных и научно-методических статей, вып. 6, ред.: М.Н. Капрусова, С.Ю. Толоконникова, И.А. Полуэктова, В.В. Карпова, Борисоглебск 2006, с. 6—20; М.Н. Капрусова, «Булгаковский миф»: вариант определения и описания, в кн.: Русская литература XX—XXI веков: проблемы теории и методологии изучения. Материалы Второй международной научной конференции 16—17 ноября 2006 года, ред.-сост. С.И. Кормилов, Москва 2006, с. 116—120.

5. См.: Ю.М. Лотман, Литературная биография в историко-культурном контексте (к типологическому соотнесению текста и личности автора), в кн.: он же, Избранные статьи. В трех томах, т. 1, Таллинн 1992, с. 365—376; Е. Местергази, «Литературная личность», «писатель с биографией» и проблема жизнетворчества, в кн.: Начало. Сборник статей, отв. ред. Т.А. Касаткина, вып. 3, Москва 1995, с. 32—16.

6. См., напр.: Ю.М. Лотман, Александр Сергеевич Пушкин. Биография писателя, Ленинград 1983, с. 53—58, 63—66 и др.; А.А. Кудряшова, Формирование лермонтовского мифа в свете романтической концепции творчества, «Вестник Московского университета», сер. 9: «Филология», Москва 2007, № 3, с. 64—74; З.Г. Минц, «Миф о пути» и эволюция писателей-символистов, в кн.: она же, Поэтика русского символизма, Санкт-Петербург 2004, с. 140—143; К.Э. Слабких, Литературоведение 2000-х годов о творческом диалоге Ахматовой и Гумилева, «Филологические науки» 2010, № 2, с. 70—79; И.Ю. Латыпова, Становление поэта: космогонический и биографический миф (на примере творчества М.И. Цветаевой), в кн.: Кормановские чтения. Материалы межвузовской конференции, вып. 6, Ижевск 2006, с. 360—363; Ю.В. Доманский, «Тексты смерти» русского рока, Тверь 2000.

7. См.: Д.М. Магомедова, Автобиографический миф в творчестве Александра Блока. Диссертация в виде научного доклада на соискание ученой степени доктора филологических наук, Москва 1998, с. 7. Именно так понимает «булгаковский миф» Б.М. Гаспаров. (См.: Б.М. Гаспаров, Литературные лейтмотивы..., с. 80, 109—110, 111, 113, 114, 115).

8. См.: Мифы мастера. К 70-летию со дня смерти Михаила Булгакова (07.03.2010 16:00). Из цикла радиопрограмм «Мифы и репутации»:

«Иван Толстой: Если бы можно было в категориях мифа охарактеризовать его творчество, что до сих пор есть главный миф о нем?

Анатолий Смелянский: Мне кажется, что это миф о человеке, который страдал, заплатил своей собственной жизнью, потому что никто у нас не верит, что он умер сам (как отец его — в 49 лет, который умер не при советской власти, но ровно в 49 лет, от той же болезни), что человек заплатил своей жизнью за каждую строчку, которую он написал. А без этого у нас в стране миф писательский не стоит. И как бы через себя, через свою судьбу он повторил историю Христа. [...] Остался миф о писателе, который сделал то, что 2000 лет назад сделал основатель христианской религии» (<http://www.liveinternet.ru/users/fox_umbra/post131599987/>).

9. М.А. Булгаков, Письма, в кн.: он же, Собрание сочинений. В пяти томах, т. 5, Москва 1992, с. 572, 573—574; Дневник Елены Булгаковой, сост. В. Лосев, Л. Яновская, Москва 1990, с. 260, 265, 271, 277, 294—297, 318, 321; В.Я. Лакшин, Елена Сергеевна, в кн.: он же, Вторая встреча, Москва 1984, с. 364—365; Б.М. Гаспаров, Литературные лейтмотивы..., с. 80.

10. Б.М. Гаспаров, Литературные лейтмотивы..., с. 80.

11. А. Ахматова, Сочинения. В двух томах, т. 1, Москва 1990, с. 251.

12. В широком смысле термин «сетература» означает любые художественные произведения, появляющиеся в Интернете (А.В. Вурман, Сюжет крысолова в сетевой литературе: специфика бытования и механизмы трансформации, в кн.: Художественный текст и текст в массовых коммуникациях. Материалы международной научной конференции, отв. ред. Г.Н. Ермоленко, вып. 4, ч. 2, Смоленск 2008, с. 44). Однако «наиболее целесообразным представляется употребление термина «сетература» по отношению к тем художественным текстам, которые изначально создавались для сети и которые полноценно существовать могут только в сети, а их перенос на бумагу сопряжен со значительными потерями. Признаками собственно сетевой формы литературы являются: 1) нелинейность; 2) динамичность; 3) многоавторство» (И. Зубченко, Литература и сетература в Рулинете, <http://www.ub.lit.no/munin/bitstream/handle/10037/3292/article.pdf?sequence=1>).

13. <http://stroki.net/content/view/6534/36/>.

14. <http://www.forum.svetkidoma.net/fommdisplay.php?f=93>.

15. <http://www.forum.svetkidoma.net/showthread.php?t=586>.

16. О. Мандельштам, Сочинения. В двух томах, т. 1, Москва 1990, с. 172 («За гремучую доблесть грядущих веков»).

17. Б. Пастернак, Стихотворения и поэмы, Москва 1988, с. 441.

18. Там же, с. 400 (Гамлет).

19. М. Цветаева, Собрание сочинений. В семи томах, т. 1, Москва 1994, с. 190.

20. М.А. Булгаков, Мастер и Маргарита, в кн.: он же, Собрание сочинений. В пяти томах, т. 5, Москва 1992, с. 28.

21. Там же, с. 14.

22. Ю. Воробьевский, Неизвестный Булгаков. На свидании с сатаной, Москва 2011.

23. См.: А.В. Лавров, Мифотворчество «аргонавтов», в кн.: Миф — фольклор — литература. Сборник статей, отв. ред. В.Г. Базанов, Ленинград 1978, с. 137—170; З.О. Юрьева, Андрей Бельт: преображение жизни и теургия, «Русская литература» 1992, № 1, с. 58—67.

24. См.: О. Ронен, Символика Михаила Кузмина в связи с его концепцией книги жизни, в кн.: Культура русского модернизма. Статьи, эссе и публикации, ред.: Р. Вроон, Д. Мальмстад, Москва 1993, с. 291—298. О том, что для Булгакова таким несчастливым произведением являлась, например, пьеса Мольер, пишет А. Варламов (см.: А. Варламов, Михаил Булгаков, Москва 2008, с. 528—529).

25. Быт. 3.

26. М.А. Булгаков, Письма..., с. 461.

27. А. Варламов, Михаил Булгаков..., с. 637.

28. См.: А. Кораблев, Мастер. Астральный роман. В трех книгах, Донецк 1996—1997; В.И. Немцев, Вопросы изучения художественного наследия М.А. Булгакова. Учебное пособие. Материалы к лекциям, Самара 1999, с. 58—59; А. Варламов, Михаил Булгаков..., с. 636—638, 658, 528—529, 595, 732, 774—775.

29. Н. Садур, Вечная мерзлота, Москва 2004. Героиня повети — Римма Лазуткина, глупая, пошлая, вульгарная, развратная женщина — «любила сидеть у трельяжа, и в трех зеркалах отражаясь, шептать: «Я ведьма, я буду летать, я Маргарита. Мессир, я согласна...»» (с. 48). Римма Лазуткина — существо ущербное. Она ничего не поняла в булгаковском романе. Ей льстит роль Маргариты, которую она примеряет на себя, но жаждет она только шабаша с классическим дьяволом. И роман мстит за себя — героиня гибнет от рук наемного убийцы, действующего с подачи ее малолетнего сына, который часто был свидетелем и участником ее игры в Маргариту. См.: М.Н. Капрусова, «Булгаковский миф» и его отражение в повести Н. Садур «Вечная мерзлота», в кн.: М.А. Булгаков и булгаковедение в научном и образовательном пространстве..., с. 98—103.

30. <http://www.stihi.ru/2011/04/15/9295>.

31. М.А. Булгаков, Мастер и Маргарита..., с. 372.

32. Там же, с. 10.

33. Там же, с. 129.

34. Там же, с. 280, 284; Дневник Елены Булгаковой..., с. 291.

35. См.: В.И. Немцев, Вопросы изучения художественного наследия..., с. 58.

36. Ю.М. Смирнов, Театр и театральное пространство..., с. 140.

37. См.: В.Н. Топоров, Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему), в кн.: он же, Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического. Избранное, Москва 1995, с. 268—274, 327—334.

38. <http://ficd.ru/songtext-print-3639.html>.

39. <http://www.akkords.ru/ru/song/23691/>.

40. Ю.М. Смирнов, Театр и театральное пространство..., с. 141.

41. См.: М.А. Булгаков, Мастер и Маргарита..., с. 278, 368, 370 и др.

42. <http://www.stihi.ru/2011/04/03/1858>.

43. См., например, статью-рецензию С. Солодских на фильм В. Бортко: «Мастер и Маргарита»: во власти мифа, «Ставропольская правда» 2006, 13 января, <http://pda.stapravda.ru/20060113/Master_i_Margarita_vo_vlasti_mifa_11520.html>.

44. <http://bookmix.ru/groups/viewtopic.phtml?id=831&begm=40&num_point=20&num_ points=20>.

45. <http://www.nomorelyrics.net/ru/song/18490.html>.

46. <http://www.bards.ru/archives/part.php?iв=3734>.

47. М.А. Булгаков, Мастер и Маргарита..., с. 75.

48. Об истории Патриарших прудов см.: Г. Лесскис, К. Атарова, Путеводитель по роману Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита», Москва 2007, с. 314—316.

49. М.А. Булгаков, Мастер и Маргарита..., с. 8.

50. Там же, с. 8.