Заключение

Смех явился точно выбранным М.А. Булгаковым инструментом изображения исторической действительности. При всей своей традиционности смех в прозе писателя 1920-х годов обладает индивидуальными особенностями, которые накладываются на общие явления, свойственные эпохе Булгакова. Проведя исследование, мы убедились — смеховой мир писателя построен своеобразно. Художник изображает мир как единую целостную смеховую карнавализованную структуру.

Мифологический подход к исследованию смеха М.А. Булгакова позволил определить функциональную и эстетическую значимость смеха в прозе писателя 1920-х годов. В ходе реализации цели были решены следующие задачи.

Определена слабая разработка проблемы мифологии смеха в современной науке. Нами отмечено, что существующие примеры разделения видов смеха с учётом мифологических интерпретаций совершенно игнорируют символическую наполненность мифа о смехе. Тогда как для исследования смеха в карнавализованном семиотическом тексте возможен мифологический подход. Для нашего исследования этот принцип оказался очень важным, так как в работе вопрос о природе смеха М. Булгакова составил интерес не только содержательный, но и методологический. Большой вклад в разработку проблемы внёс Л.В. Карасёв, концепция которого легла в основу методологии нашего исследования: беря любой факт или случай, вызывающий смех или сопровождающий его, мы ставили вопрос о наличии и интерпретации символов, оказывающих в смеховом контексте карнавализованного мира.

Были рассмотрены карнавальные и смеховые традиции в культуре и литературе 1920-х г.г., для которых было свойственно стремление к синтезу приёмов различных видов искусств. Одной из тенденций развития художественного языка эпохи стало обращение к разным культурным эпохам. Массовые виды искусства в этот период перекликаются; язык театра и кино проникают в литературу; наблюдается изобилие разнообразных форм балаганной экзотики; создаются феерические композиции; приветствуется зрелищность как эквивалент социальному чувству ликования строя, совершившего революцию. Одним словом, в культуре в целом актуализировались идеи и образы карнавала, в том числе и смехового характера. Смех явился одной из составляющих зрелищной культуры 1920-х годов и проявил свою природу во всех видах искусства. Но положение смеха было неоднозначным: с одной стороны, он находился под подозрением и преследовался, с другой, был и отдушиной, и показателем свободы творчества. Все эти традиции литературы и культуры 1920-х годов характеризуют основы художественной прозы М.А. Булгакова рассматриваемого периода.

Смех в карнавализованном мире булгаковской прозы 1920-х годов выступает средством формирования театрально-карнавальной атмосферы. В романе «Записки на манжетах» повествование строится по законам балагана; в «Белой гвардии» разыгрывается вертепный театр. В цикле «Московские повести» смех оказывается ядром театрально-карнавальных форм: театр Петрушки, лубок, раёк.

Смех в перечисленных произведениях выступает приметой формирования зрительного лейтмотива; разоблачает искусственный мир житейского благополучия, заключённого в идейном пафосе произведений; деформирует художественное пространство и внутренний мир человеческой души; раскрывается в трёх началах: деструктивном, утверждающем и животворящем.

В прозе Булгакова 1920-х годов были выявлены символы, которые миф ставит в один ряд со смехом: круг, красное, глаз, движение вверх-вниз, волосы, рот. В прозе М.А. Булгакова указанные символы занимают своё законное место в «смеховых мифологемах», являясь выражением смехового начала, заложенного ещё древним сознанием, черты которого аккумулирует в себе любой художник, в том числе и М.А. Булгаков. В прозе писателя 1920-х годов эти символы служат выражению авторского миропонимания: и общество, и мир (как формула мироздания) втянуты в карнавализованный хаос, представляющий мифологическую модель советской жизни, средством раскрытия которой служит смех. Смеховые мифологемы явились единицами исследования и формирования целостного смехового карнавализованного мира художественной прозы М.А. Булгакова 1920-х годов. Перечислим их: «смех и красное», «смех и круг», «смех и одноглазие», «смех и движение вверх-вниз», «смех и рот», «смех и волосы». Установленные мифологемы представляют собой систему, так как материалом для их вычленения послужила вся карнавализованная проза Булгакова 1920-х годов.

Были выявлены особенности функционирования смеха и смеховых мифологем в карнавализованной прозе писателя. Смех раскрывает любое событие этого мира (медицинский или научный эксперимент, увольнение с работы или смену имени) как аномальное явление, — казалось бы, частный случай, однако сквозь него просвечивает прецедент, норма, правило карнавализованного театра. У Булгакова смех разный: то он всё побеждает, то — создаёт своего рода катарсис пошлости. Если герои булгаковской прозы сталкиваются с «Дьяволиадой»: Кальсонерами, шариковыми, рокками — на их лицах появляются «кривые улыбки» — примета карнавализованного дьявольского мира.

Смеховые мифологемы в прозе писателя 1920-х годов служат задаче «остранения» современной автору действительности.

Интерпретация таких «смеховых мифологем», как «смех и рот», «смех и одноглазие» позволяет убедиться в том, что смех булгаковских героев служит средством раскрытия их негативных качеств. Перед нами всего лишь имитация настоящего смеха, за которой проглядывают зловещие смыслы разрушающих сил. Смысл этого смеха явно нечеловеческий. Смех «дьяволиады» противоречит смешному. Таким смехом разрушительные силы выражают властвующую позицию, позицию засмеявшегося, с одной стороны (Кальсонеры, Шариков), и, подчинённость человека, находящегося в положении объекта смеха, с другой стороны (Персиков, Коротков).

Мифологемы «смех и красное», «смех и круг» в художественном мире писателя наделены, безусловно, противоположной — позитивной семантикой, включающей возможность реализации положительного начала в мироустройстве посредством смеха.

Смеховые мифологемы «смех и волосы», «смех и движение вверх-вниз» дуалистичны, их интерпретация позволяет выявить дисгармонию советского карнавала и двойственную природу самого смеха.

Вслед за Шекспиром писатель восходит к древним истокам — образам народного архаического мышления. В булгаковском карнавале действуют персонажи — маски и царит атмосфера шуток, игры, веселья и уличного праздника. Но для писателя маскарад предстаёт универсальной метафорой жизни, понимаемой как череда театральных интермедий, часто завершающаяся катастрофически. Природа смеха М. Булгакова носит аксиологический, оценочный характер, выражая отношение автора к изображаемому: добрый смех, едкая насмешка, ухмылка и т. д.

Именно в смехе художника был заложен тот динамит, которым «взрывалась» официальная идеология, и смех сослужил службу широкой популярности М.А. Булгакова и одновременно был когда-то причиной запрета его творений.

Интерпретация смеховых мифологем позволила убедиться в том, что в художественном мире булгаковской прозы 1920-х годов смех является и неотъемлемой составляющей характеров героев, и самостоятельной художественной «стихией», которая во многом определяет специфику реальности, воссоздаваемой писателем.