1.1. Столкновение низа и верха
Совершив мысленный обзор московского дна и отметив по ходу, что «дворники из всех пролетариев самая гнусная мразь»1, герой повествования переносится на самый верх социальной вертикали. Столкновение низа и верха знаменует появление в повести профессора Преображенского. В отличие от профессора Персикова, который представлял собой тип фанатика науки с присущими ему чертами условного Паганеля — несколько нелепого человека не от мира сего, профессор Преображенский воплощает аристократизм с явным налетом барства и достоинство выходца из «старого мира»: «Именно гражданин, а не товарищ, и даже вернее всего — господин»2. Облик профессора Преображенского контрастирует с бедным советским антуражем, подобно тому, как внешний вид Воланда выбивается из советского стандарта: «Он умственного труда господин, с культурной остроконечной бородкой и усами седыми, пушистыми и лихими, как у французских рыцарей»3. Напомним, что Воланд тоже выдавал себя за «господина умственного труда» — профессора черной магии, а его внешний облик заставил Берлиоза и Ивана Бездомного принять его за иностранца. А французские рыцари, с которыми имеет некоторое сходство профессор Преображенский, перекликается с французской же королевой, чьей прапра... правнучкой является Маргарита.
1.2. Конфликт между Богом и человеком
Центральная идея повести «Собачье сердце» совпадает с идеей повести «Роковые яйца» и заключается в отрицании всякого рода вмешательства в естественный, установленный свыше — Богом или Природой — ход вещей. Человеческие возможности не безграничны, человек — существо, зависимое от не им установленных законов мироздания — эта идея объединяет повести «Роковые яйца» и «Собачье сердце», а также роман «Мастер и Маргарита». В повестях показаны катастрофические и непредсказуемые результаты человеческих попыток изменить и улучшить мир, а в романе человеческое высокомерие и претензии на место «хозяина мироздания» попросту высмеиваются:
«— Но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели Бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?
— Сам человек и управляет, — поспешил сердито ответить Бездомный на этот, признаться, не очень ясный вопрос.
— Виноват, — мягко отозвался неизвестный, — для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок. Позвольте же вас спросить, как же может управлять человек, если он не только лишен возможности составить какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день? И в самом деле, — тут неизвестный повернулся к Берлиозу, — вообразите, что вы, например, начнете управлять, распоряжаться и другими и собою, вообще, так сказать, входить во вкус, и вдруг у вас... кхе... кхе... саркома легкого... — тут иностранец сладко усмехнулся как будто мысль о саркоме легкого доставила ему удовольствие, — да, саркома, — жмурясь, как кот, повторил он звучное слово, — и вот ваше управление закончилось! Ничья судьба, кроме своей собственной, вас более не интересует. Родные вам начинают лгать. Вы, чуя неладное, бросаетесь к ученым врачам, затем к шарлатанам, а бывает, и к гадалкам. Как первое и второе, так и третье — совершенно бессмысленно, вы сами понимаете. И все это кончается трагически: тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике, и окружающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи. А бывает и еще хуже: только что человек соберется съездить в Кисловодск, — тут иностранец прищурился на Берлиоза, — пустяковое, казалось бы, дело, но и этого совершить не может, так как неизвестно почему вдруг возьмет поскользнется и попадет под трамвай! Неужели вы скажете, что это он сам собою управил так? Не правильнее ли думать, что управился с ним кто-то совсем другой? — и здесь незнакомец рассмеялся странным смешком»4.
Как известно, профессор Преображенский, увлеченный проблемами и возможностями евгеники, проводит эксперименты по омоложению человеческого организма. Впервые эта тема звучит в повести в тоне присущей Булгакову зловещей иронии: «Пес собрал остаток сил и в безумии пополз из подворотни на тротуар. Вьюга захлопала из ружья над головой, взметнула громадные буквы полотняного плаката «Возможно ли омоложение?». Натурально, возможно. Запах омолодил меня... райский запах рубленой кобылы с чесноком и перцем»5.
1.3. Клиентура профессора
Далее на страницах повести появляется первый, если так можно выразиться, продукт проводимых профессором исследований и операций. Это абсолютно жалкая, карикатурная и уродливая фигура: «Господи Исусе! — подумал пес, — вот так фрукт!»6. На голове у фрукта росли совершенно зеленые волосы, а на затылке они отливали ржавым табачным цветом. Морщины расползались по лицу у фрукта, но цвет лица был розовый, как у младенца. Левая нога не сгибалась, ее приходилось волочить по ковру, зато правая прыгала, как у детского щелкуна. На борту великолепнейшего пиджака, как глаз, торчал драгоценный камень»7.
Далее перед читателем предстает дама, которая тоже имеет намерение прибегнуть к помощи профессора Преображенского: «Он (первый посетитель) исчез и сменился шуршащей дамой в лихо заломленной набок шляпе и со сверкающим колье на вялой и жеваной шее. Страшные черные мешки сидели у нее под глазами, а щеки были кукольно-румяного цвета»8.
С какой целью эти лица обращаются к светилу мировой науки? «— Хе-хе... Мы одни, профессор? Это неописуемо, — конфузливо заговорил посетитель. — Пароль д'оннёр двадцать пять лет ничего подобного! — субъект взялся за пуговицу брюк, — верите ли, профессор, каждую ночь обнаженные девушки стаями... Я положительно очарован. Вы — кудесник!»9; «— Богом клянусь! — говорила дама, и живые пятна сквозь искусственные продирались на ее щеках, — я знаю, что это моя последняя страсть... Ведь это такой негодяй! О, профессор! Он карточный шулер, это знает вся Москва. Он не может пропустить ни одной гнусной модистки. Ведь он так дьявольски молод»10. Дальше — больше:
«— Я — известный общественный деятель, профессор! Что же теперь делать?
— Господа! — возмущенно кричал Филипп Филиппович, — нельзя же так! Нужно сдерживать себя! Сколько ей лет?
— Четырнадцать, профессор... Вы понимаете, огласка погубит меня. На днях я должен получить командировку в Лондон...
— Да ведь я же не юрист, голубчик... Ну, подождите два года и женитесь на ней.
— Женат я, профессор!
— Ах, господа, господа!..»11
Итак, получается, что профессор Преображенский потворствует человеческим порокам и глупости. Именно этому служат его научные достижения. Его благообразный с виду барский дом назван «похабной квартиркой», которая чем-то похожа на притон. А его клиенты носят черты «клиентов» Воланда и его свиты. Они также обуреваемы мелкими пороками и страстишками, за которые их «цепляет» нечистая сила. Вспомним, что квартира, к которой в романе «Мастер и Маргарита» поселится Воланд со своей свитой, будет названа «нехорошей».
1.4. Трансформация положительных героев в преступников
Но это, можно сказать, добровольные жертвы науки. В случае с «очеловечиванием» бездомного пса вступает в силу фактор насилия. Описание операции — единственный эпизод, в котором в симпатичных до того и автору и читателю персонажах совершенно неожиданно и абсолютно отчетливо проступают дьявольские, демонические черты, они единственный раз напрямую изображаются как преступники, а сама операция — как расправа с невинной и доверившейся палачам жертвой. Такие же эпизоды с участием нечистой силы содержаться в романе «Мастер и Маргарита». Канва повествования в повести и в романе общая. Сначала потенциальная жертва ничего не подозревает. Затем в нее вселяется возрастающая тревога. Враги первое время притворяются, но постепенно обнаруживают свою сущность и свои намерения. «И вот в это ужасный день, еще утром, Шарика кольнуло предчувствие»12; «Не нравится мне. Не нравится». Пес обиженно нахмурился и стал шляться по квартире, а вся суета сосредоточилась в смотровой. Зина оказалась неожиданно в халате, похожем на саван, и начала летать из смотровой в кухню и обратно»13 (здесь в облике помощницы профессора и доктора впервые появляются потусторонние, ведьминские черты); «почему-то в ванне померещились отвратительные волчьи глаза...»14; «Зина за ошейник настойчиво повлекла его в смотровую. Холодок прошел у пса под сердцем»15. О том, как Зина и доктор Борменталь преобразились в подлых злоумышленников с бегающим взглядом, таящим преступный умысел, говорилось в предыдущей главе. Сам Филипп Филиппович, который собирается бросить вызов Богу, Природе, сначала предстает как величественный жрец, готовящийся к некому священному ритуалу. Обратим внимание еще на одну деталь, перешедшую из повести «Роковые яйца» — неестественно яркий пылающий свет как признак незримого присутствия дьявола: «И он (пес) поехал лапами по скользкому паркету, и так был привезен в смотровую. В ней сразу поразило невиданное освещение. Белый шар под потолком сиял до того, что резало глаза»16. И в этом страшном сиянии «стоял жрец и сквозь зубы напевал про священные берега Нила. Только по смутному запаху можно было узнать, что это Филипп Филиппович. Подстриженная его седина скрывалась под белым колпаком, напоминающим патриаршую скуфейку. Жрец был весь в белом, а поверх белого, как епитрахиль, был надет резиновый узкий фартук. Руки в черных перчатках»17. Произнеся обращение к небесным силам, в которых заключается явный оксюморон: «— Ну, господи, благослови. Нож!»18, профессор совместно с доктором приступают к операции, которая представляется одновременно неким священнодействием, жертвоприношением и жестокой расправой, в ходе которой «жрец» окончательно обнаруживает свою преступную натуру: «Зубы Филиппа Филипповича сжались, глазки приобрели остренький колючий блеск, и, взмахнув ножичком, он метко и длинно протянул по животу Шарика рану. Кожа тотчас разошлась, и из нее брызнула кровь в разные стороны. Борменталь набросился хищно, стал комьями марли давить Шарикову рану, затем маленькими, как бы сахарными, щипчиками зажал ее края, и она высохла. ...Филипп Филиппович полоснул второй раз, и тело Шарика вдвоем начали разрывать клочьями, ножницами, какими-то скобками. ...Филипп Филиппович вертел ножом в теле, потом крикнул:
— Ножницы»19; «Затем оба заволновались, как убийцы, которые спешат.
— Нож! — крикнул Филипп Филиппович.
Нож вскочил к нему в руки как бы сам собой, после чего лицо Филиппа Филипповича стало страшным. Он оскалил фарфоровые и золотые коронки и одним приемом навел на лбу Шарика красный венец»; «Филипп Филиппович крикнул: Трепан»20;
«Филипп же Филиппович стал положительно страшен»21; «Филипп Филиппович зверски оглянулся на него, что-то промычал и врезался еще глубже»22; «...злобно заревел профессор»23; «Лицо его при этом стало как у вдохновенного разбойника»24; «...засипел страшный Филипп Филиппович»25; «Филипп Филиппович отвалился окончательно, как сытый вампир»26.
Итак, прямые сравнения с убийцами, разбойниками, вампирами, рефрен «страшен» и «страшный», перечисления хирургических инструментов, которые в данном контексте трансформируются в орудия пытки и убийства, говорят о том, что перед нами душегубы, опьяненные запахом крови, или нечисть, дорвавшаяся до невинной жертвы.
Отметим еще одну деталь, общую для повестей «Роковые яйца» и «Собачье сердце». В обоих произведениях герои, находясь в состоянии, схожем с аффектом или одержимостью, переходят на крик. Так и в этой сцене Филипп Филиппович все время кричит, ревет, сипит.
В силу того, что нигде далее в повести ни профессор Преображенский, ни доктор Борменталь, ни Зина столь явно не сравниваются ни с преступниками, ни с нечистью, складывается впечатление, что во время операции, в результате которой бездомный пес будет превращен в агрессивного люмпен-пролетария, участники событий вообще себе не принадлежат. Как будто в них вселяется нечто чуждое, что начинает руководить их действиями. Тем более, что «взмахнув ножичком», «набросился хищно», «вертел ножом в теле», «начали разрывать клочьями» и прочее входят в прямое противоречие с провозглашенным профессором принципом ненасилия:
«— Как вам удалось, Филипп Филиппович, подманить такого нервного пса?...
— Лаской-с. Единственным способом, который возможен в общении с живым существом. Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и буду утверждать. Они напрасно думают, что террор им поможет. Нет-с, нет-с, не поможет, какой бы он ни был: белый, красный или даже коричневый»27.
В целом повествование становится похожим на волшебную сказку: беззащитное существо (в сказках — дети-сироты, здесь — бездомный пес) попадают в дом к «гостеприимному» хозяину, который их кормит и предоставляет теплый очаг, а потом вдруг показывает свою истинную дьявольскую суть (в сказках — ведьмы и людоеды). Тогда несчастная жертва вдруг понимает, что приютили его/ее совсем не бескорыстно. Тот же сюжет использован Н.В. Гоголем в повести «Вий». Булгаков проводит довольно жесткую параллель между ненасытным вампиром и естествоиспытателем. Вампир так же нуждается в свежей крови, как экспериментатор в подопытных существах. Параллель тем более основательная, что Филипп Филиппович изначально практически не сомневается в том, что собака в ходе операции погибнет: «Мгновенно, умоляю вас, подайте отросток, и тут же шить! Если там у меня начнет кровить, потеряем время и пса потеряем. Впрочем, для него и так никакого шанса нету»28. И эта уверенность сохраняется у него до конца, даже после того, как пес, вопреки ожиданиям, оказывается живым: «— Вот, черт возьми! Не издох! Ну, все равно издохнет. Эх, доктор Борменталь, жаль пса!»29.
1.5. Дистанция между Персиком и Преображенским
Целенаправленность действий профессора Преображенского отличает их от поведения профессора Персикова. Персиков ведет себя как ученый, который стоит на пороге разгадки какой-то тайны и не может не сделать все, чтобы ее разгадать. Он еще ничего не знает о том, чему может послужить его открытие, окажется оно опасным или нет и так далее. Им движет научный, можно сказать — спортивный, интерес. Профессор Преображенский решает заранее поставленную задачу, которая входит в сферу евгеники. Он пробует улучшить саму природу человека.
Профессор Персиков, как уже говорилось, проживает на страницах повести «Роковые яйца» больше десяти лет, которые состоят из этапов жизненного цикла. Кризис — один из этих этапов. Знаменуется он, в частности уплотнением квартиры профессора, которое является одним из эпизодов повести. Действие повести «Собачье сердце» сосредоточено на моменте кризиса, оно представляет собой хронику одного решающего локального сражения. Постоянная угроза уплотнения, нависшая над квартирой Преображенского, и сопротивление этой угрозе — одно из сюжетных ответвлений в повести.
Дом в Обуховом переулке, где живет профессор Преображенский, представляет собой минимодель страны. В начале повествования в доме сменяется «власть» — домком, и в доме начинается общая разруха. Первый ее признак — уплотнение квартир:
«— Во все квартиры, Филипп Филиппович, будут вселять, кроме вашей. Сейчас собрание было, постановление вынесли, новое товарищество. А прежних в шею»30.
1.6. Мотив покровительства — «высшая сила»
Надо отметить, что профессор Преображенский с самого начала находится на особом положении: его квартира «постановлением от двенадцатого сего августа»31 «освобождена от каких бы то ни было уплотнений и переселений»32. Новая власть в лице товарищей Швондера, Вяземской, Пеструхина и Жаровкина обращается к обладателю семикомнатной квартиры профессору Преображенскому с просьбой добровольно отказаться от одной из комнат «в порядке трудовой дисциплины»33. Короткая, но драматичная схватка между представителями «нового домоуправления» и владельцем квартиры представляет собой локальный эпизод вечной борьбы хаоса и космоса, деструктивных сил и порядка.
Для профессора отказ от комнаты равносилен разрушению его жизненного пространства. Поэтому на предложение представителей власти профессор отвечает с вызовом, который должен свидетельствовать о том, что он не только не собирается идти на поводу у деструктивных сил и ломать или сужать пространство своей жизни, но напротив, будет решительно бороться за его расширение и дальнейшее обустройство:
«— Я один живу и работаю в семи комнатах, — ответил Филипп Филиппович, — и желал бы иметь восьмую. Она мне необходима под библиотеку»34.
В ответ на попытку поставить себе в пример балерину Айседору Дункан, которая не пользуется столовой, профессор произносит монолог-отповедь:
«— В спальне принимать пищу, — заговорил он (профессор) немного придушенным голосом, — в смотровой читать, в приемной одеваться, оперировать в комнате прислуги, а в столовой осматривать?! Очень возможно, что Айседора Дункан так и делает. Может быть, она в кабинете обедает, а кроликов режет в ванной. Может быть. Но я не Айседора Дункан!! — вдруг рявкнул он, и багровость его стала желтой. — Я буду обедать в столовой, а оперировать в операционной! Передайте это общему собранию, и покорнейше прошу вас вернуться к вашим делам, а мне предоставить возможность принять пищу там, где ее принимают все нормальные люди, то есть в столовой, а не в передней и не в детской»35.
Здесь нелепый и смешной беспорядок, хаос, кавардак, который несет и распространяет новая власть, отчетливо противопоставлен модели упорядоченной нормальной традиционной организации всего пространства жизни.
Как уже отмечалось в предыдущей главе, профессор Преображенский обращается за защитой к «высшим силам», воплощением которых в данном случае является некий высокопоставленный Виталий Александрович. Прибегнув к его покровительству, профессор освобождается от посягательств на его квартиру со стороны домоуправления. Отметим: если в повести «Роковые яйца» после катастрофы налаживается жизнь города в целом, то в повести «Собачье сердце» победа порядка над разрухой носит местный эпизодический характер. Это исключение, а не норма.
Примечания
1. Там же.
2. Там же. С. 146.
3. Там же. С. 147.
4. Булгаков М.А. Мастер и Маргарита. СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2014. С. 12—13.
5. Булгаков М.А. Собачье сердце // Собачье сердце. Повести. Азбука. Санкт-Петербург, 2011. С. 147.
6. Там же. С. 157.
7. Там же. С. 157—158.
8. Там же. С. 160.
9. Там же. С. 158.
10. Там же. С. 161.
11. Там же. С. 162.
12. Там же. С. 182.
13. Там же. С. 184.
14. Там же. С. 185.
15. Там же.
16. Там же.
17. Там же.
18. Там же. С. 188.
19. Там же. С. 188.
20. Там же. С. 189.
21. Там же.
22. Там же. С. 190.
23. Там же.
24. Там же.
25. Там же.
26. Там же. С. 191.
27. Там же. С. 156.
28. Там же. С. 187.
29. Там же. С. 191.
30. Там же. С. 151.
31. Там же. С. 164.
32. Там же. С. 164.
33. Там же. С. 165.
34. Там же. С. 165.
35. Там же. С. 165—166.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |