Маргарита Львовна не любила комнату, которую ее муж называл музеем, и тем не менее ежедневно, всегда в одно и то же время заходила туда, чтобы полюбоваться своим отражением в сотне маленьких и больших зеркал, украшавших задрапированные черным бархатом стены. В этом камерном царстве стекла и амальгамы Маргарита Львовна чувствовала себя воровкой, которой не хватало смелости украсть хотя бы один из своих многочисленных зеркальных портретов, чтобы поместить его в своей опочивальне, и, глядя на него, наслаждаться своей красотой. Зеркала в ненавистной комнате представлялись ей живыми существами, умевшими не только внимательно слушать, но и интересно говорить. Оказавшись в их обществе, Маргарита Львовна с легким страхом прислушивалась к их голосам: римские зеркала времен всевластия цезарей нашептывали ей о непостоянстве и коварстве императорских жен; венецианские — эпохи правления дожей — читали ей в полголоса стихи, написанные бесстыжими, но талантливыми куртизанками; французские зеркала, современники короля-солнца, рассказывали о версальских любовных интригах; наполеоновские — в стиле ампир — взахлеб сплетничали о похождениях Бонапарта, которые приносили немало огорчений его верной Жозефине; немецкие — в стиле бидермайер — пытались убедить ее в том, что гетевская Маргарита могла бы стать святой, как Мария Магдалина, если бы бедняжке хоть чуть-чуть повезло... Молчали упрямо только зеркала Средневековья, однако их молчание было выразительнее слов: бликами и отблесками, красноватыми, а иногда ярко-красными, даже кровавыми, особенно когда в них отражалось заходящее солнце, напоминали о кострах, на которых сжигали беспутных ведьм, доводивших до безумия рыцарей и монахов своей проклятой красотой. Именно эти зеркала больше всего и притягивали Маргариту Львовну, и каждый раз, когда она заглядывала в них, то видела себя или колдующей над приворотным зельем, или в объятиях юноши с аскетическим и гордым лицом, или летящей на метле над ночным городом.
Маргарита Львовна не любила эту комнату, потому что она была предметом гордости ее мужа, полковника Шипшинского, которого она уважала, но давно уже разлюбила. И сегодня, в погожий майский полдень, когда она, озираясь, чтобы никто из прислуги не увидел, переступила порог зеркального мира, ей пришло на ум, что было бы неплохо в кого-нибудь влюбиться и, быть может, даже изменить увлеченному собирательством стеклянного хлама полковнику, но тут же эта мысль была с позором изгнана из рассудительной головки, и появилась другая: непременно загадать, встретится ли на ее пути романтический герой или нет и какой он на вид, — зеркала должны это знать, пускай скажут, а уж остальное... остальное — трын-трава!
Выбор Маргариты Львовны пал на венецианское зеркало. Полковник когда-то хвалился, что приобрел его у потомка свирепого дожа, который запретил под страхом смерти мастерам, которые изготовляли эти зеркала, покидать пределы какого-то острова. Так они и жили на нем взаперти. В достатке, даже в почете, но с острова ни на шаг Как канарейки в золотой клетке. А кто осмелится нарушить приказ — тому кинжал в сердце. Ужас! А может, все это Шипшинский выдумал? С него станет... Маргарита Львовна заметила, что муж иногда над ней подтрунивает. Какое свинство! Неужели она заслужила такое отношение? Впрочем, сейчас не до этого. Венецианское зеркало... Таинственное и опасное... Ну, что ты мне скажешь, зловещий оракул? Кого я встречу? Какой он будет? Молодой? Красивый? Уродливый, как Квазимодо? Покажи мне его. Я прошу тебя. Нет, я требую! А не то... вдребезги! После этих слов зеркало точно покрылось туманом. Маргарита Львовна даже испугалась: не перестаралась ли она... Но вдруг туман улетучился, и незадачливая гадалка ясно увидела в зеркальной глубине молодого человека в монашеском одеянии. Лицо у него было кроткое и наивное, как у Алеши Карамазова. Волосы прямые и длинные. А глаза большие и удивленные. По-видимому, и он увидел Маргариту Львовну. А может, ей это почудилось. Видение продолжалось какое-то мгновение и исчезло как только скрипнула позади Маргариты Львовны дверь. Кто бы это?! Клавка... Что ей тут надо?
— Барыня, позвольте... — горничная, не дожидаясь разрешения, вошла в комнату. — Ух и зеркал здесь! Даже жутковато. Как у ведьм на Лысой горе!
— А ты почем знаешь? — сердито бросила Маргарита Львовна. — На картах гадать научилась и думаешь все тебе ведомо? С чем заявилась? Узнала, кто приехал?
— Узнала, барыня.
— Если еще раз назовешь меня барыней, останешься без места.
— Поняла, Маргарита Львовна, — Клавка прищурила глазки, чтобы хозяйка не увидела в них злых огоньков, и попробовала улыбнуться. — Приехала молодая пара. Жених и невеста. Сегодня поутру в церкви Николы Доброго обвенчались. Живут на Андреевском спуске. Только там людно: братьев да сестер полон дом. Вот и сообразили медовый месяц на Рейтарской улице провести, у нас значит. Молодая ничего, симпатяга, личико кругло, как луна, а молодой — тот и вовсе красавчик! Высокий, синеглазый! Вам бы такого любовника!
— Что ты сказала?! Как ты посмела, дура! Да я тебя сегодня же прикажу рассчитать! — Маргарита Львовна даже побледнела от гнева.
— Извините, барыня. Не знаю, как и вырвалось, точно черт в бок рогами. Вы уж смените гнев на милость. Не гоните, я вам еще пригожусь, — затараторила Клавка.
Маргарита Львовна приняла ее извинения, хоть от нее не ускользнуло, что глаза горничной искрились от внутреннего смеха. Ничего, пускай посмеется покамест... Если ее приручить, будет неплохая помощница. Надо же через кого-нибудь приветы передавать... Приветы?! Кому?! Какие еще там приветы? Лезет мерзость всякая в голову...
— И кто же эти молодые, — спросила между прочим. — Какого сословия?
— Студенты они. Жених на врача в университете святого Владимира учится. А невеста — на женских курсах. Вот кем только стать собирается, не сказывала.
— Студенты, говоришь. Любопытно. Откуда же у них деньги? Квартиры в нашем доме не дешевы, даже и под крышей... А ты, Клавка, молодец! Тебе бы в жандармском управлении служить. Хочешь к полковнику Пилатову сосватаю?
— К этому лысому мерину? Нет уж спасибочки. Кабы молодой был и кучерявый, тогда другое дело.
— У тебя кучерявый уже есть. Кстати, он часом не из Венеции будет?
— Он из Неаполя. Его прадедушку вся Италия знает. Скарлатти! Оперы писал. Вы их наверняка слышали.
— Скарлатти? Не довелось. Завтра мы с полковником на дачу едем. Три дня там будем. Так что есть у тебя возможность граммофон послушать. Это тебе награда за старания. Есть новая пластиночка. Грек какой-то музыку написал. «Отцвели уж давно хризантемы в саду...» Ты ведь любишь романсы? Говорят, и сама петь пробуешь?
— Где уж нам! Чтобы романсы петь, грамоту знать надобно.
— Не прибедняйся. Видела, какие ты книжки читаешь. Некоторым барышням из благородных такие не под силу. Кто тебя грамоте научил? Не итальянец же.
— Он меня итальянскому языку учит.
— Это для чего же?
— Говорит, поеду с ним в Неаполь. Хочет, чтоб я их песни пела. А если повезет, то в оперный устроит хористкой.
— Врет он все, Клавка. Шантрапа твой скрипач и дружки у него не музыканты, а смычки.
— Напрасно вы так, Маргарита Львовна. Мой Антонио — не шантрапа. Его в Шато-де-Флер играть приглашали. Все это вы от зависти.
— Смешная ты, Клавка, и глупая. А еще гадалка. Кинь на него карты, тогда и узнаешь всю правду.
— Я на своего зазнобу карты бросать не стану: плохая примета. Хотите лучше вам погадаю, — Клавкино личико стало похоже на мордочку сердитой лисицы.
— Не сейчас. Приедем с дачи — позову — погадаешь. Кстати, а перед зеркалом гадала когда?
— Ах, вот оно что, — по-детски искренне обрадовалась горничная. — А я то думала, чего это барыня в комнату с зеркалами повадилась. А вы оказывается тут гадаете. И кто ж он будет?
— Опять за свое?! — нахмурила бровки Маргарита Львовна, но тут же посветлела. — Может, и гадаю, Клавка. Только не все тебе можно знать. Если выдержишь мою проверку и не расшибешь голову, кое-что тебе поведаю.
Когда Клавка исчезла за дверями, Маргарита Львовна еще раз заглянула в венецианское зеркало. Но увидеть в нем монашека ей не посчастливилось. Более того. Она была неприятно удивлена, увидев в зеркальной глубине своего мужа, полковника Шипшинского. Высокий, красивый, самоуверенный. Ему к лицу был офицерский мундир, пошитый у лучшего киевского портного. И даже пенсне в золотой оправе, оседлавшее его породистый античный нос, казалось его неотъемлемой частью. Как было не влюбиться гимназистке-старшекурснице в еще достаточно молодого красавца-полковника, приехавшего погостить к ее отцу, штабс-капитану в отставке, когда-то верой и правдой служившего в его полку. Год переписки — и вновь полковник Шипшинский в гостях у отца Маргариты. Георгий Адамович, так она тогда его называла, предложил ей руку и сердце. И она радостно их приняла, забросив подальше мечту о поступлении в институт благородных девиц. Отец благословил их старинною иконою, семейною реликвией, принадлежавшей еще прабабушке по материнской линии. А спустя неделю — шумная свадьба и медовый месяц в Крыму. А потом приезд в Киев, показавшийся Маргарите после провинциального Коростеня огромным, ошеломляющим и оглушительным, шикарная восьмикомнатная квартира на Рейтарской улице, занимавшая целый этаж — и выход в свет. И последовавшие, как по мановению волшебной палочки, всеобщее уважение и преклонение. Еще бы! Преуспевающий полковник, любимец командующего, к тому же брат влиятельного члена городской думы и крупного домовладельца, которого знает весь Киев, и очаровательная, молодая, скорее даже юная супруга, этакая провинциальная Афродита, в меру кокетливая, в меру любезная и к тому же умеющая неплохо исполнять русские романсы под собственный аккомпанемент. Семейная идиллия продолжалась три года. Бавкиды из Маргариты Львовны не вышло. Неожиданно она начала тосковать по отцу, по гимназическим подругам, по Коростеню. Не помогла и поездка в родные места. А нынешней весной она и вовсе истосковалась, но теперь уже, увы, по любви. И не потому, что ее не любил полковник Шипшинский, а потому, что он ей опостылел. Спросите, почему? На этот вопрос Маргарита Львовна не могла бы четко ответить даже самой себе. И все-таки... Быть может, потому, что был Георгий Шипшинский слишком целеустремленным, слишком назидательным, слишком верноподданническим, и еще много других «слишком» выстраивались в одну шеренгу, когда она думала о характере полковника. Словом, был ее муж на удивление правильным и точным, как швейцарские часы, те, что они купили в Цюрихе, с серебряным эдельвейсом на маятнике: ни секунды назад, ни секунды вперед.
А какой была она, Маргарита из Коростеня, а ныне Маргарита Львовна Шипшинская? Три года супружеской жизни — ниточкой, что тянется за иголочкой, что старается быть гладкой, без узелков, что боится порваться. Шелковая ниточка. А теперь она уже не ниточка. Теперь она уже бечевка, которая не пролазит в угольное ушко, бечевка, которой подвязывают юбки ведьмы, собираясь путешествовать по белу свету на метле. Вот такая она! Пусто в сердце. А хочется, чтобы в нем кто-то посеял чувство, без которого трудно быть женщиной, особенно молодой и красивой.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |