МХАТ

Проезд Художественного театра, дом 3. 1920-е гг. Дом был построен в 1818 году на месте сгоревших хором князя П.И. Одоевского. В 1902 году особняк арендовал С.Т. Морозов для Московского Художественного театра, основанного К.С. Станиславским и В.И. Немировичем-Данченко. Реконструкцию здания осуществил Ф.О. Шехтель

Камергерский переулок, дом 3. 2016 г. В 1920 году Московский Художественный театр возвели в ранг академических, и он превратился во МХАТ. С 2004 года слово «академический» не используется в названии театра, сейчас это Московский Художественный театр им. А.П. Чехова

Со МХАТом Булгакова связывали сложные многолетние отношения, отчасти описанные им в романе «Записки покойника». Здесь 5 октября 1926 года состоялась премьера «Дней Турбиных», в один день прославившая никому до этого не известного драматурга Булгакова. «Бег», «Кабала святош» («Мольер»), «Батум» и другие пьесы были написаны им специально для МХАТа. В 1930 м Булгаков был официально зачислен во МХАТ ассистентом режиссера, а позднее включен и в актерский цех (он играл Судью в «Пиквикском клубе» по роману Диккенса). Переулок во времена Булгакова (с 1923 года) так и назывался — проезд Художественного театра.

С этим театром связана не только самая громкая премьера Булгакова, но и самая крупная театральная катастрофа. История с постановкой пьесы Булгакова «Кабала святош» (поставлена под названием «Мольер») тянулась несколько лет. Разрешение было получено в октябре 1931 года, но репетиции шли очень медленно, дело затягивалось. Булгаков в раздражении писал Павлу Попову в марте 1934 года: «Ну, что ж, репетируем. Но редко, медленно. И, скажу по секрету, смотрю на это мрачно». Еще через год, в марте 1935-го, почти готовую пьесу показали Станиславскому, который, к ужасу Булгакова, фактически начал создавать спектакль заново, изменяя трактовку персонажей. Возмущенный драматург написал Станиславскому: «...я вынужден категорически отказаться от переделок моей пьесы "Мольер", так как намеченные в протоколе изменения <...> нарушают мой художественный замысел и ведут к сочинению какой то новой пьесы, которую я писать не могу, так как в корне с нею не согласен». Актер Виктор Станицын писал: «За два года построили метро. За четыре года у нас построили тяжелую индустрию, всю страну поставили на ноги... а спектакль выпустить не можем».

Наконец 15 февраля 1936 года с огромным успехом состоялась премьера спектакля, но уже 9 марта в «Правде» появилась разгромная редакционная статья «Внешний блеск и фальшивое содержание». Она была инициирована на самом верху — идея разместить статью вместо прямого запрета пьесы принадлежала Платону Керженцеву (председателю Комитета по делам искусств при Совнаркоме). Сталин эту идею поддержал.

В театре верно прочитали сигнал и пьесу тут же сняли со сцены.

Булгаков так и не смог простить этого театру — в сентябре 1936 года он уволился («довольно фокусничали со мной») и написал сатирический роман «Записки покойника» о своей работе во МХАТе. В 1939 году он возобновил сотрудничество с театром, но предполагаемая постановка его пьесы о Сталине «Батум» так и не состоялась.

Афиша к спектаклю «Мольер» во МХАТе. Сезон 1935/36 г.

Докладная записка от 29 февраля 1936 года председателя Комитета по делам искусств при Совнаркоме Платона Керженцева в ЦК ВКП(б) о пьесе Булгакова «Мольер» с резолюцией Сталина. Эта записка, оформленная в виде решения заседания Политбюро, дала толчок масштабной кампании против Булгакова. Ее тезисы были развиты в статье «Правды» «Внешний блеск и фальшивое содержание»

М.М. Яншин в роли Бутона

В.Я. Станицын в роли Мольера

Итак, премьера «Мольера» прошла. Сколько лет мы ее ждали! Зал был, как говорит Мольер, нашпигован знатными людьми. Тут и Акулов, и Керженцев, Литвинов и Межлаук, Могильный, Рыков, Гай, Боярский... Не могу вспомнить всех. Кроме того, вся масса публики была какая-то отобранная, масса профессоров, докторов, актеров, писателей. Афиногенов слушал очень внимательно, а в конце много аплодировал, подняв руки и оглядываясь на нашу ложу.

В антракте дирекция пригласила пить чай, там были все сливки, исключая, конечно, правительственных.

Успех громадный. Занавес давали, по счету за кулисами, двадцать два раза. Очень вызывали автора.

В нашу ложу мы пригласили Арендта, Ермолинских и Ляминых.

После спектакля мы долго ждали М.А., так как за кулисами его задержали. Туда пришел Акулов, говорил, что спектакль превосходен, но — спросил он М.А. — «поймет ли, подходит ли он для советского зрителя?»

Из дневника Е.С. Шиловской, 16 февраля 1936 года

Первая пьеса Булгакова «Дни Турбиных» с триумфом была поставлена на сцене Московского Художественного академического театра в 1926 году. Роман Булгакова с МХАТом продолжался десять лет — в 1936 году, после катастрофы с пьесой «Мольер» (она прошла несколько раз, а потом ее с треском сняли по указанию Керженцева и с одобрения Сталина), драматург ушел из театра. В неоконченном романе «Записки покойника» («Театральный роман») он изобразил под прозрачными псевдонимами сотрудников МХАТа и описал свои мучения с постановкой «Дней Турбиных» (в романе это пьеса «Черный снег»). Отдельные главы Булгаков читал у себя дома своим ошарашенным друзьям-мхатовцам, немедленно узнавшим себя и своих знакомых в героях романа. А знаменитый режиссер МХАТа Константин Сергеевич Станиславский легко угадывался в образе руководителя Независимого театра — Ивана Васильевича.

Михаил Булгаков и актеры МХАТа в гриме и костюмах к спектаклю «Дни Турбиных». 22 сентября 1926 г.

Вместе с надвигающимися сумерками наступила и катастрофа. Я прочитал:

— «Бахтин (Петрову). Ну, прощай! Очень скоро ты придешь за мною...

Петров. Что ты делаешь?!

Бахтин (стреляет себе в висок, падает, вдали послышалась гармони...)».

— Вот это напрасно! — воскликнул Иван Васильевич. — Зачем это? Это надо вычеркнуть, не медля ни секунды. Помилуйте! Зачем же стрелять?

— Но он должен кончить самоубийством, — кашлянув, ответил я.

— И очень хорошо! Пусть кончит и пусть заколется кинжалом!

— Но, видите ли, дело происходит в гражданскую войну... Кинжалы уже не применялись...

— Нет, применялись, — возразил Иван Васильевич, — мне рассказывал этот... как его... забыл... что применялись... Вы вычеркните этот выстрел!..

Я промолчал, совершая грустную ошибку, и прочитал дальше:

— «(...моника и отдельные выстрелы. На мосту появился человек с винтовкой в руке. Луна...)»

— Боже мой! — воскликнул Иван Васильевич. — Выстрелы! Опять выстрелы! Что за бедствие такое! Знаете что, Лео... знаете что, вы эту сцену вычеркните, она лишняя.

— Я считал, — сказал я, стараясь говорить как можно мягче, — эту сцену главной... Тут, видите ли...

— Форменное заблуждение! — отрезал Иван Васильевич. — Эта сцена не только не главная, но ее вовсе не нужно. Зачем это? Ваш этот, как его?.. — Ну да... ну да, вот он закололся там вдали, — Иван Васильевич махнул рукой куда-то очень далеко, — а приходит домой другой и говорит матери — Бехтеев закололся!

— Но матери нет, — сказал я, ошеломленно глядя на стакан с крышечкой.

— Нужно обязательно! Вы напишите ее. Это нетрудно. Сперва кажется, что трудно — не было матери, и вдруг она есть, — но это заблуждение, это очень легко. И вот старушка рыдает дома, а который принес известие... Назовите его Иванов...

— Но ведь Бахтин герой! У него монологи на мосту... Я полагал...

— А Иванов и скажет все его монологи!.. У вас хорошие монологи, их нужно сохранить. Иванов и скажет — вот Петя закололся и перед смертью сказал то-то, то-то и то-то... Очень сильная сцена будет.

«Театральный роман», глава 12