Понтий Пилат

Альманах «Богоборец», № 50

...и, как уже говорилось неоднократно, пытаются протащить в советскую литературу всякую «пилатчину». Представитель нашей редакции специально обратился к ведущим советским историкам, которые подтвердили, что даже исторической личности такой, как Понтий Пилат, не существовало в природе. Автор этой заметки гневно задает вопрос всяким «шабашникам» от литературы: зачем писать про выдуманных и чуждых советскому сознанию всадников, когда у вас в стране есть такие замечательные личности, как «красный всадник» тов. Буденный, например?

В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат.

Судя по всему, Михаил Афанасьевич был большим поклонником древнегерманских преданий и легенд. Неоднократно в романе «Мастер и Маргарита» он использовал сведения, полученные именно из этих источников. Не стал исключением и Понтий Пилат, который представляет собой одну из ключевых фигур в сюжете романа. Основываясь не столько на исторических хрониках, сколько на майнской легенде о происхождении Пилата, Булгаков и наделил прокуратора Иудеи не только историей рождения, но и номером (пятый прокуратор).

Безусловно, само имя Пилата не основано на старогерманских легендах. А вот упоминание в романе, что прокуратор был «сыном короля-звездочета», как раз и соответствует именно немецкой версии рождения «римского всадника». Эта версия повествует об удивительной истории. Согласно ей, существовал в древние времена король-астролог Ат, живший в районе реки Рейн. И увлечение короля астрологией, похоже, было весьма серьезным, потому что когда он вычислил по звездам, что если он сию минуту зачнет ребенка, то родится мальчик, который превзойдет славой даже отца и станет богатым и знаменитым.

Не удивительно, что после столь конкретного указания, полученного «свыше», король-астролог заметался по вдоль русла Рейна в поисках потенциальной матери для будущего великого наследника. Но ничего приличнее (в смысле чистоты крови, о которой уже в те времена так беспокоились германские правители), чем дочь зажиточного мельника, не нашлось. Дочь мукомола звали Пила. Из сочетания имен родителей, а это условие являлось непременным для исполнения звездного пророчества, и получилось имя будущего судьи Иешуа: Пил — Ат, то есть Пилат.

Так что, по Булгакову, получается, что национальность прокуратора весьма определенна — тот был готом, то есть немцем. Получается, что «истинным арийцам» совершенно нечем гордиться. Человек, способствовавший (вольно или невольно) гибели Христа, происходит именно из «совершенной породы» людей, которыми считали себя националисты времен Гитлера и его клики. В свете этой версии происхождения Понтия Пилата, принявшего на себя грех убийства мессии Иешуа, еврея по происхождению, массовые убийства немцами евреев во время Второй Мировой войны приобретают какой-то «обреченный на грех» смысл. Неужели же столь страшное преступление не давало покоя не только прокуратору, но и его потомкам, заставляя их буквально повторять, множить и тиражировать злодеяния своего предка? Такое смелое предположение требует более детальной проверки и более выверенных подтверждений. Возможно, стоит их поискать?

Найти более аргументированные предположения можно, если попытаться реконструировать историю карьеры и профессиональной деятельности Понтия Пилата. Займемся этим, обратившись уже к «нелитературным» источникам. В уже знакомом нам энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона, который неоднократно использовался Булгаковым в качестве источника информации при написании романа неоднократно, указывается, что слово «турма», командующим которой был в молодости Понтий Пилат, есть не что иное, как подразделение алы (римского конного эскадрона).

Из того же источника, мы узнаем что римская кавалерия в период, когда жид и командовал своей «турмой» будущий прокуратор, набиралась исключительно из всадников неримского происхождения. Это обстоятельство объяснялось довольно просто: исконные жители единственной в то время культурной столицы Европы — Рима, являлись в основном не очень способными к войне людьми. А уж что касается профессиональных всадников, то в них и вовсе был дефицит, так как жители просвещенного Рима в подавляющем своем большинстве не умели даже держаться в седле, ограничиваясь поездками в запряженных лошадьми повозках.

Более того, согласно серьезным историческим изысканиям (отголосок которых можно найти все в том же словаре Брокгауза и Ефрона), название конного эскадрона (алы) происходило от названия национальности, из которой означенный эскадрон формировался. Такая практика объяснима, если принять во внимание, что рекрутов, набиравшихся в конные подразделения, обычно «находили, не отходя от кассы», то есть непосредственно в тех местах, в которых «квартировали» римские войска. Так вот, «ала», которой командовал молодой Понтий Пилат, была названа по имени германского племени «батавов». С помощью этого достоверного факта можно подтвердить германское происхождение Пилата.

Еще одна часть прообраза Понтия Пилата, каким мы видим его в романе «Мастер и Маргарита», связана с поэмой Георгия Петровского, так и названной — «Пилат», написанной в конце девятнадцатого века. Указанная поэма была написана опять-таки на основе древнегерманских легенд и преданий. Так что, как это ни странно, но нация, именующая себя «арийцами», снова и снова берет на себя ответственность за совершенный сыном своего народ «грех», один из самых тягчайших на земле.

С этой поэмой, несомненно, был знаком Михаил Афанасьевич, поскольку в его архивах найден оригинал поэмы с выписками «на полях», представляющими собой комментарии к содержанию поэтического произведения господина Петровского. Сочинение Петровского имеет довольно замысловатый сюжет, но нас интересуют те его отрывки, которые подтверждают германское происхождение Пилата, а также один эпизод поэмы, в котором утверждается, что неблаговидный поступок Понтий Пилат совершал далеко не в первый раз в своей жизни.

Единственное расхождение, которое существует между поэмой Петровского и версией о происхождении прокуратора, выдвинутой в романе «Мастер и Маргарита», заключается в названиях германских племен: у Булгакова прокуратов происходит из бывших «батавов», а у Петровского — из «херусков». Но это такие мелочи, которые всерьез рассматривать не стоит.

А вот тему вторичности предательства Пилата можно изучить более подробно. Вот что можно прочитать в поэме Петровского о юности будущего прокуратора Иудеи (кстати, по Петровскому, прокуратора тогда звали Ингомар):

Отец его с херусками ушел разить врагов,
А сыну поручил беречь сестру и мать.
Изрек ему проклятие он будущих годов.
Когда забудет он за землю их стоять.
Давно это было. Отец не воротился,
И взросший Ингомар завет его забыл.
За золото и блеск с врагом он подружился,
И, жизнь свою щадя, он силе уступил.
И ловкий юноша был сметлив в деле ратном,
Гордился похвалой искуснейших солдат,
И имя его прежнее погибло безвозвратно
За меткий его глаз он назван был Пилат.

Не следует упускать из виду и то, что именно в этой поэме Понтий Пилат именуется «всадником Золотое Копье», что совершенно однозначно указывает на вторичность булгаковского персонажа по отношению к «херуску» Петровского.

Оставив же в стороне поэму Петровского, можно упомянуть, что в архиве Михаила Афанасьевича сохранилась запись по поводу книги немецкого теолога Артура Древса (рубеж XIX—XX вв.). Название этой книги переводится как «Пилат-копейщик». В этой, надо заметить, весьма поверхностной работе, Древс настаивает на германском происхождении прокуратора. Непонятно, откуда такое рвение? Здравый смысл подсказывает, что любая нация была бы счастлива, открестившись от такого «порождения». Ну что ж, если даже немцы не отказываются от причастности к созданию столь «трусливого» карьериста, как Понтий Пилат, не русскому человеку с ними спорить.

Но именно подтвержденное германское происхождение Понтия Пилата может привести любознательного читателя к расшифровке еще одной важной детали романа — местонахождению кресла, на котором дождался своего прощения бывший прокуратор. Как все помнят, «промежуточный» приют неправедного судьи находился в пустынных горах.

Воланд осадил своего коня на каменистой безрадостной плоской вершине, и тогда всадники двинулись шагом, слушая, как кони их подковами давят кремни и камни. Луна заливала площадку зелено и ярко, и Маргарита скоро разглядела в пустынной местности кресло и в нем белую фигуру сидящего человека.

Именно в горах Мастер, временно наделенный властью «прощать и отпускать», кричит сидящему в кресле человеку: «Свободен!». Отчего же горы? И где, по Булгакову, находится временное пристанище Пилата?

И снова стоит обратиться к готскому фольклору. Именно знакомство с ним отправит интересующегося читателя по вполне определенному адресу — Швейцарским Альпам. Более того, средневековый миф, очевидно, имеет вполне документальное подтверждение, ибо все те же Брокгауз и Ефрон, энциклопедия которых славилась достоверностью, отсылают читателя статьи «Пилат» к одноименной горе в Альпах, где, по утверждению энциклопедистов:

Он будто бы и доселе появляется в великую пятницу и умывает себе руки, тщетно стараясь очистить себя от соучастия в ужасном преступлении.

Гора под эпическим названием Пилат и до сих пор существует, в чем может убедиться любой человек, заглянувший в атлас мира. Ну и последнее, о чем стоит упомянуть в связи с германским происхождением Понтия Пилата и места его «временной прописки». В архиве Михаила Афанасьевича сохранились выписки из книги некоего Мюллера. На этих раритетных страницах, в которых содержится, в том числе, на языке оригинала немецкая пословица о горе Пилат, находящейся в Швейцарских Альпах (именно с этой горой, легенда связывала последнее пристанище прокуратора): «Когда Пилат покрыт шапкой (облаков), погода хорошая» (так выглядит перевод пословицы на русский язык).

Как и большинство персонаже этого романа, Понтий Пилат не избежал общего принципа, по которому Булгаков создавал своих героев. Прокуратор Иудеи так же стал образом собирательным, он имеет несколько прообразов, как бы «собран» из черт, присущих разным людям (и литературным героям). В частности, одним из литературных «предшественников» прокуратора Иудеи, можно уверенно назвать другого героя произведения Михаила Афанасьевича, написанного раньше романа «Мастер и Маргарита». Имеется в виду генерал Хлудов из пьесы Булгакова «Бег».

Аналогия совершенно очевидна, оба этих героя обрекли своим решением невинных людей на смерть, оба понимали всю чудовищность своего преступления и оба страдали от мук собственной совести, которая не давала им забыть о совершенном, представляя образы уничтоженных ими людей. Генерал Хлудов, давший приказ о повешении простого и честного солдата — вестового Крапилина, до конца жизни продолжал «видеть» Крапилина, и вести с ним разговоры о справедливости, добре и зле, а также об относительности этих трех понятий.

Вот для наглядности цитата из пьесы Булгакова «Бег», где Хлудов разговаривает с повешенным им солдатом, как с живым:

Ты достаточно меня измучил, но наступило просветление. Да. Просветление. Пойми... Одно мне непонятно. Ты? Как отделился один от длинной цепи лун и фонарей? Как ты ушел от вечного покоя? Ведь ты был не один. О нет, вас было много, очень много было!.. Потом просто мгла, и все благополучно ушли. А потом зной. И вон вертятся карусели, каждый день, каждый день. Но ты, ловец! В какую даль проник за мной и вот меня поймал в мешок, как в невод. Не мучь же более меня.

Как помните, обстоятельства жизни Понтия Пилата, описанные Булгаковым, идентичны обстоятельствам жизни Хлудова; и говорит прокуратор Иудеи с распятым Иешуа почти так же, как Хлудов с Крапилиным. Сходны и обстоятельства вынесения приговора Крапилину и Иешуа: и Хлудов, и Пилат принимают решение о смертной казни после допроса обвиняемых при посторонних, когда обвиняемые позволяют себе много лишних сомнительных высказываний.

Кроме того, Пилат, как и Хлудов обладал высоким воинским званием, был храбр в исполнении своего долга на поле брани, неоднократно спасал от смерти своих подчиненных (Пилат спас Марка Крысобоя, Хлудов — генерала Чарноту).

Так что тема «трусости храбрых» давно волновала Михаила Афанасьевича, он к ней не единожды возвращался в своем творчестве.

Но у Понтия Пилата был еще один прототип. На сей раз реально существовавший. К сожалению, прямых доказательств этому нет, но зато косвенных довольно много и они весьма убедительны. Существует версия, что этим, четвертым и последним прототипом явился не кто иной, как Столыпин.

Фигура этого человека, очень неоднозначная в своих характеристиках, но, безусловно, одиозная привлекала к себе внимание не только современников, но и людей, живших гораздо позднее. Да и до сих пор личность этого политического деятеля вызывает интерес не только у историков. Убитого революционерами практически на глазах царя Столыпина современники награждали диаметрально противоположными эпитетами. От «гениального и дальновидного политика» до «банального мздоимца и очень жестокого человека».

Судя по всему, именно неоднозначность общественного мнения и привлекла внимание Булгакова к этому человеку. Эта версия находит подтверждение опять-таки в архивах Михаила Афанасьевича. Автор «Мастера и Маргариты» никогда не скрывал своего величайшего почтения к творчеству Льва Николаевича Толстого и всегда подчеркнуто уважительно относился к его мнению.

Так вот, в архиве Булгакова находилась испещренная пометками книга В.А. Поссе о Льве Толстом, глава которой, особенно выделенная Михаилом Афанасьевичем, содержала рассказ Л.Н. Толстого о разговоре со стражником, присланным охранять Ясную Поляну. В частности, были подчеркнуты следующие строки:

Ответ стражника, — с усмешкой заметил Толстой, — объяснил мне много непонятных вещей в жизни. Взять хотя бы Столыпина. Я хорошо знал его отца и его когда-то качал на коленях. Может быть, и ему совестно вешать (для подавления революционных выступлений Столыпин ввел военно-полевые суды, нередко применявшие смертную казнь), а вешает, потому что такова его должность. А на эту должность пошел, потому что красная цена ему даже не шестнадцать целковых, а может, ломаный грош, получает же он — тысяч восемьдесят в год.

В представлении Толстого, а его мнение совершенно очевидно повлияло на Булгакова, Столыпин в первую очередь был человеком способным убивать людей ради повышения собственно жалования, то есть материального благосостояния. Неприятный человек, что и говорить, но дело в другом. Подчеркнутый фрагмент становится еще важнее, если взять в расчет, что Михаил Афанасьевич был прекрасно осведомлен (и доказательства тому тоже находятся в его архивах), что Понтий Пилат был смещен с должности именно из-за непомерных поборов, которыми он измучил народ Иудеи. А так же вполне однозначная репутация пятого прокуратора не только как лихого воина, но и как не менее лихого взяточника.

В пользу версии о Столыпине как об одном из прототипов Понтия Пилата говорят и ранние редакции романа «Мастер и Маргарита», в которых прокуратор Иудеи вынужден был дать согласие на казнь Иешуа, так как представитель синедриона Каифа шантажировал его разоблачениями некоторых неблаговидных действий с римской казной. Тем не менее, в последней редакции Булгаков отказался от столь примитивного мотива преступления Понтия Пилата и предпочел, возможно, более сложную, но и более достойную тему «трусости поневоле».

И напоследок еще одна важная деталь из биографии прокуратора Иудеи, принявшего на себя грех осуждения невиновного мессии. Классические церковные каноны, основанные на евангелиях разной поры, утверждают, что, не выдержав предательства. Иуда покончил с собой — повесился на осине.

Булгаков предлагает читателю совсем другую версию, которая состоит в том, что презренный предатель был убит людьми прокуратора. Эта версия нисколько не обеляет Иуду, но показывает его еще более ничтожным и достойным презрения, чем это принято считать. Совершив столь страшное преступление, молодой мерзавец и не думает о раскаянии, напротив, он собирается провести праздник в кругу семьи.

А покончил с собой совсем другой человек. Тот, кто, несмотря на всю противоречивость натуры, все-таки сохранил в себе такое понятие, как совесть. И возможно, именно эта совесть в конце концов сделала свое дело. Пятый прокуратор Иудеи Понтий Пилат совершил еще один страшный грех, завершив свой земной путь самостоятельно. Различные источники указывают всевозможные причины для такого поступка бесстрашного «всадника Золотое Копье». И нам тоже остается только гадать; что же все-таки доконало прокуратора: совесть или трусость?

Прямо к этому саду протянулась долгожданная прокуратором лунная дорога, и первым по ней кинулся бежать остроухий пес. Человек в белом плаще с кровавым подбоем поднялся с кресла и что-то прокричал хриплым, сорванным голосом. Нельзя было разобрать, плачет он или смеется, и что он кричит. Видно было только, что вслед за своим верным стражем по лунной дороге стремительно побежал и он.

Все перечисленные прототипы Понтия Пилата имеют отношение непосредственно к образу персонажа. Но дело в том, что незадолго до окончания романа Булгаков почтя полностью переписал все «ершалаимские» сцены, изменив не только детали, но и в достаточной степени характер пятого прокуратора Иудеи. Чем же были вызваны столь радикальные изменения? Ответ заключается в том, что Михаил Афанасьевич значительно пересмотрел свои отношения с главным «идеологическим» прототипом Понтия Пилата, которым был... Иосиф Сталин.