Спасающий или спасенный?

Газета «Советский агитатор», № 9

Самое главное в убедительной антирелигиозной лекции — донести до массового сознания людей, что советскому человеку нет нужды обращаться за помощью к несуществующему богу. Для обращений теперь существует множество комиссий и учреждений, которые занимаются поступающими от граждан сигналами и рассмотрением их заявлений.

Нельзя считать исследование загадок и тайн романа окончательным без хотя бы частичного понимания того, что Булгаков вложил в образ Иешуа Га-Ноцри. В предыдущих главах уже рассматривалось отношение Михаила Афанасьевича к официальной религии, которое повлекло за собой «собственное видение» образа Спасителя. Отсюда и сконструированное имя, и несовпадение возраста Христа с каноническим, и другой город, в котором он появился на свет, и многое другое, над чем стоит поразмыслить более конкретно. Для начала стоит вспомнить сцену из романа, которая многое расставит по своим местам. Имеется в виду сцена на Патриарших прудах, в которой Воланд комментирует свою версию суда над Иешуа:

— Помилуйте, — снисходительно усмехнувшись, отозвался профессор, — уже кто-кто, а вы-то должны знать, что ровно ничего из того, что написано в евангелиях, не происходило на самом деле никогда, и если мы начнем ссылаться на евангелия как на исторический источник... — он еще раз усмехнулся, и Берлиоз осекся, потому что буквально то же самое он говорил Бездомному, идя с тем по Бронной к Патриаршим прудам.

Более того, Булгаков до такой степени отрицательно относится к институту Церкви, что в одной из редакций романа, открыто предъявляет церковникам обвинение в извращении учения Христа, вложив его в уста своего персонажа. Понтий Пилат говорит:

— Разве дьявол с рогами... — и голос Пилата начал мурлыкать и переливаться, — разве только что он, друг душевный всех религиозных изуверов, которые затравили великого философа может подслушать нас, Каифа, а более некому.

Невозможно рассматривать образ Га-Ноцри с точки зрения христианской религии, необходимо найти другой вариант смыслового наполнения этого персонажа, именно такой вариант предложил Булгаков. Поскольку, уже можно считать подтвержденным, что автор отказался от канонического изображения библейских персонажей, остается только пойти путем решения вопроса, который можно сформулировать следующим образом, а для чего тогда Михаилу Афанасьевичу вообще было писать роман с исторической подоплекой, которую можно истолковать только с «божественной» точки зрения?

Судя по всему, направление вопроса выбрано правильно, так как известно, что изначально в романе предполагались действующие лица, представляющие только человечество и силы тьмы. Но уже во второй редакции романа появился Понтий Пилат и осужденный им на смерть молодой философ. При этом даже почти перед самым окончанием «Мастера и Маргариты» Булгаков называет свою книгу не иначе, как «роман о дьяволе». Отчего же так? Почему именно такая формулировка? Некоторые свидетельства оставленные современниками писателя, утверждают, что первые замыслы этой книги заключались в основном в острой социальной сатире, гротескной пародии на «коллег по писательскому цеху и жуликов всех мастей». Вторая жена Булгакова — Елена Сергеевна — как-то обмолвилась, что эта книга должна была стать «ответом» всем гонителям творчества писателя, его, так сказать, «ответным ударом». Но почти сразу после того, как началась работа над романом, Михаил Афанасьевич отказался от первоначальной идеи и ввел в сюжет «ершалаимскую» линию.

Нестандартность трактовки обоих образов, Спасителя и Сатаны, послужила причиной того, что очень многие «булгаковеды» соблазнились идеей не противопоставления этих персонажей, а их идентификации, как бы это странно ни звучало. Тем не менее, существует много работ, авторы которых выдвигают теорию, которая состоит в том, что в романе «Мастер и Маргарита» Воланд (Сатана) и Иешуа (Спаситель) суть разные проекции одного образа. Всячески обыгрывается некоторая схожесть слов «мессир» и «мессия», а так же множество более мелких деталей вроде временного парадокса — Воланд сначала утверждает, что в Москве он впервые, а в сцене в Варьете выясняется, что в этом городе он уже бывал и теперь просто сравнивает впечатления. На основании этого, надо признать, не очень принципиального расхождения, выдвигается аналогия со «вторым пришествием».

В отношении этого романа трудно утверждать что-то однозначно, но все же такая версия представляется не очень состоятельной. А как же тогда быть с посещением Левием Матвеем Воланда, во время которого последний объясняет первому евангелисту важность присутствия в мире как теней, так и света. Нет, пожалуй, антитеза Воланда и Иешуа в романе очевидна. Более того, в ранней редакции романа сам Булгаков подтверждает это. В предыдущей главе была процитирована сцена, в которой Воланд предлагает Ивану Бездомному наступить на портрет Христа. При этом Сатана всячески провоцирует молодого безбожника и утверждает, что тот боится. Но, когда Бездомный уже заносит ногу над портретом, Воланд поступает следующим образом:

— После моего Евангелия, после того, что я рассказал об Иешуа, вы, Владимир Миронович (имя Берлиоза в этой редакции), неужто вы не остановите юного безумца?! А вы, — и инженер обратился к небу, — вы слышали, что я честно рассказал?! Да! — и острый палец инженера вонзился в небо. — Остановите его! Остановите!! Вы — старший!

Какую же очередную загадку представляет собой явная связь этих двух персонажей? Чтобы это узнать, снова придется предпринять мысленное путешествие в отдаленную историю.

Самое главное расхождение Иешуа Га-Ноцри с его библейским прототипом состоит в расхождении характера образа. Классический евангельский Христос, предстающий перед человечеством в Новом Завете, хоть и бродячий проповедник, который постоянно говорит о милосердии, он способен быть и весьма твердым в отстаивании своих убеждений. Он может и хулить грешников, и грозить им корой Божьей.

Образ Христа как великого гуманиста сложился на фоне той религии, которая представляла христианство до его появления. Имеются в виду тексты более древней Библии — Ветхий Завет. Действительно, по сравнению с ветхозаветным Богом, весьма грозным и даже (этот факт невозможно игнорировать) жестоким по отношению к своей пастве, Иисус кажется миролюбивым философом. Но ведь не зря говорят, что «все познается в сравнении». По сравнению с Иешуа библейский Христос предстает столь же грозным и непоколебимым, каким Бог Ветхого Завета кажется по сравнению с Иисусом.

Предпосылка этой трансформации — «подозрения» Бога в Новом Завете, если вдуматься закономерна. Ведь причина, по которой иудейская вера создала грозного и карающего направо и налево своих последователей за малейшие провинности, лежала в плоскости реальности. Те ужасные трудности, с которыми столкнулись евреи во время «великого исхода» под руководством пророка Моисея, сейчас даже сложно себе вообразить. Но и после их прихода в «землю обетованную» — Иерусалим — избавление от вынужденных ограничений почти во всех сферах жизни пришло далеко не сразу.

Моисеев Закон (Ветхий Завет) по сути своей — свод законов, строго и в мельчайших подробностях регламентировавший повседневную жизнь иудеев в жестоких природных условиях, в том числе и все вопросы быта. Жара, полупустынная местность, дефицит воды, отсутствие медицины в ее современном виде и элементарных гигиенических условий — все это создавало исключительно благоприятные условия для распространения эпидемий, любая из которых могла уничтожить весь народ. Достаточно сказать, что на одном из этапов истории (после второго вавилонского плена, незадолго до новозаветных времен) самих иудеев насчитывалось (по оценкам) всего около пятидесяти тысяч.

В этих условиях создатели Ветхого Завета пошли на то, чтобы вознести строжайшие правила личной гигиены на уровень заповедей Господних, включив их в Закон, которым предписывался сложный, многоступенчатый ритуал омовения рук и очищения посуды перед каждой трапезой. В ранг Закона были возведены порядок приготовления пищи, особенно из мяса, запрет на содержание некоторых животных (там, где есть свинья, там обязательно появятся и крысы; древние, конечно, еще не знали о бациллах, но о том, что крысы является одним из источников эпидемии, уже было известно).

Неукоснительно соблюдался ритуал захоронения покойных: в день смерти или на следующий день, не позднее; покойных помещали в гробы — пещеры в скалах, вход заваливали камнями, а перед входом прочерчивали линию, переступать которую было запрещено, не говоря уже о том, чтобы раскрыть само захоронение. Точно такой же запрет существовал и на контакты с блудницами. За нарушение этих законов полагалась либо смертная казнь (побитие камнями), либо отлучение от Храма, то есть, от общины, за пределами которой выжить все ровно было невозможно. Причем преследованию подвергались не только блудницы, но и имевшие с ними дело мужчины. Было ли это оправданным? Вопрос риторический; народ выжил — в жутких природных условиях, за добрых полтора десятка веков до того, как в Европе с куда более благоприятным климатом эпидемии еще продолжали косить целые города и народы.

Но поскольку иудеи все же выжили, наступила пора создавать уже то, что не менее фундаментально для поддержания благосостояния и уровня выживаемости нации — культурно-идеологический фундамент. Теперь одних ограничений от религии было недостаточно, надо было укреплять дух, который помог бы выстоять в дальнейшем укреплении позиций народа среди окружающих (и часто враждебно настроенных) местных жителей. А также создавать то, что помогло бы столь малочисленной нации занять достойное место среди более многочисленных народов. И иудеи пошли по пути укрепления веры и духа, а не создания сокрушительных армий.

По правде говоря, большие армии им просто не из кого было особенно создавать, по части войны иудеи никогда не были особенными специалистами. И появляется Новый Завет с его знаменитой Нагорной Проповедью, которая есть не что иное, как трансформация тех же правил и ограничений Ветхого Завета, только направленных уже на мораль общества, а не на законы выживания. Впрочем, последняя фраза представляется несколько бессмысленной. Ведь для общества, стоящего на более высокой ступени развития, чем примитивное, общепринятая мораль — это тоже закон выживания. «Не убий», «Не укради» — эти заповеди тоже способствуют укреплению численности общества.

В свете этого сравнения с Ветхим Заветом появление Христа с его новой моралью вполне закономерно. Пришедший на смену карающему Богу-Отцу милосердный Бог-сын (Христос), тем не менее, отличался определенной жесткостью: мораль не может допускать вольных толкований. Бескомпромиссность Христа была наказан. Желая доказать своей жертвой истинность своего учения он взошел на Крест, но сделал это совершенно сознательно.

Иешуа, каким мы знаем его по роману «Мастер и Маргарита», был бы в те довольно жестокие времена, когда мораль общества лишь зарождалась, просто немыслим. Невозможен по определению. Но попробуем не «зацикливаться» лишь на христианской религии. В конце концов, автор романа оказался выше ее, пора и нам последовать его примеру. Исторический экскурс, который мы только что совершили, показателен лишь в одном отношении. Чем примитивнее общество, чем большую часть времени оно тратит на простое выживание в тяжелых окружающих условиях, тем более жестокие и грозные у него боги. Как только общество переходит на другой уровень комфортности жизни, как только появляются первые признаки благополучия, его религия тут же переходит в область нравственных законов, которые опять-таки соответствуют тому уровню жизни, которое оно может себе позволить. Какой же вывод вытекает из этой сентенции? Давайте сделаем его вместе.

К тому моменту, когда «появился на свет» роман «Мастер и Маргарита», уровень развития христианского общества как раз и начал приближаться к тому состоянию, в котором он и пребывает поныне. Крайняя степень индивидуальной личной неприспособленности к окружающей среде. Технический прогресс способствовал такой степени изнеженности человеческого тела (разумеется, речь идет только о так называемых техногенных цивилизациях, «не испорченных» контактами с природой), которая и не снилась нашим предкам. Несмотря на постоянный процесс добывания средств на жизнь, в котором занято большинство населения, людям только кажется, что они заняты тяжелым трудом. На самом деле труд этот не тяжел, он морально изматывает, а это уже совершенно другая категория понятий.

Поэтому совершенно очевидно, что пришла пора следующего этапа развития образа Бога. Гораздо более гуманного, чем был новозаветный Иисус. Более интеллектуального и философского, если угодно. Между прочим, это утверждение косвенно подкрепляется и самими официальными представителями христианской веры. Обеспокоенные резким уменьшением количества прихожан, посещающих Церковь, представители различных конфессий пытаются донести до людей разные трактовки образа Христа. А уж в последние сто лет во многих проповедях стали исчезать упоминания о «каре» или «наказаниях» и все чаще звучат призывы к состраданию и милосердию, основанные на примере жертвы Спасителя. Весьма популярна в последнее время в светской литературе идея сочетания науки и веры, этой теме посвящено несколько бестселлеров, вышедших в последнее время. Бог третьего тысячелетия, в первую очередь, должен быть не догматичным, а интеллектуальным и сострадательным. Пришла пора «поднять на хоругви» новый образ, — считают уже и сами представители Церкви.

Можно верить «божественным» сентенциям или не верить. Но если у людей существует потребность обновления веры, которая выведет религию на новый виток развития, этот процесс остановить невозможно. Так и произойдет. Это лишь вопрос времени. Как это будет выглядеть: «второе пришествие», «новое пришествие» или появится более современная форма — научное открытие, «позволяющее доказать подлинную личность Бога», — пока остается только ждать и гадать.

Но ведь известно, что, о какой бы религии ни шла речь, приход всего нового, обновляющего, предваряется появлением пророков, которые иногда иносказательно, а иногда и прямым текстом сообщают людям о грядущем событии. Причем далеко не всегда те, кто выполняет функции «предвестника», сами об этом знают. Иногда об их роли становится известно уже, так сказать, «постфактум». Тем не менее, если пророк не поддельный, то окружающие вне зависимости от осознания этого факта, всегда прислушиваются к его словам. Истина завораживает людей и проникает непосредственно в душу, минуя слабый и не уверенный ни в чем мозг, избавляя их от сомнений. По правде говоря, настоящим пророкам и не требуется привлекать к своим словам внимание, прибегая для этого к различным ухищрениям. Перед ними стоит совсем другая задача. Они должны сказать то, что должны, а уж прислушаются ли к их словам, дело тех, кому они говорят.

Самая главная загадка романа «Мастер и Маргарита» состоит в том, что на протяжении вот уже более полувека он притягивает к себе души людей, словно магнит. Именно души, а не сознание или даже сердца. Одних исследований совершенно различного уровня подготовки написано уже в сотни раз больше, чем собственно постраничный объем романа. Обсуждения продолжаются, как продолжаются и поиски истинного смысла этой книги. Каждый человек, принимающий участие в этом поиске, приводит свою причину, по которой он не смог просто прочитать роман и отложить книгу в сторону. Так возможно ли все-таки найти одно, общее объяснение феномену романа «Мастер и Маргарита»?

Со стопроцентной уверенностью этого не может сказать никто. Возможно, даже сам автор. Но если все-таки предположить, что удивительная притягательность для самых разных людей состоит в том, что роман — не что иное, как пророчество? Самое настоящее пророчество, без подделок и обмана. Именно такое, какими предварялось в свое время появление Спасителя? И что Иешуа Га-Ноцри, не просто плод фантазии Булгакова, а действительно «угаданный» им образ грядущего «обновленного» Бога, который даст ответы на все вопросы, накопившиеся за две тысячи лет в душах людей? Возможно ли, что лозунг «все люди добрые» — это новый вариант Нагорной проповеди, который спасет человечество как вид?

Вопросы, бесконечные вопросы, а люди, пока существуют, будут надеяться, что когда-нибудь получат на них ответы.