Великий бал Сатаны

Отчет с поста происшествия

...была осмотрена самым тщательным образом. На месте происшествия помимо трупа гр. Майгеля были обнаружены также несколько неопознанных по своему назначению предметов (см. приложение № 5). В комнате находился камин, у которого отсутствует соответствующим образом оборудованный дымоход, тогда как по плану квартиры, изъятому в архиве жилтоварищества, никакого камина в означенной комнате не предусмотрено.

По количеству символов и знаковых «ключей» бал Воланда пожалуй самое насыщенное место в романе. Исследователи творчества Булгакова обычно уделяют великому балу у Сатаны очень много внимания, и это неслучайно, ведь эта глава почти вся состоит из подтекста. Начать же расшифровку стоит с того, что сам Булгаков признавал в ряду идей, вдохновивших его на написание сцены бала. Имеется в виду «кровавая свадьба в Париже», о которой мельком упоминает пьяный толстяк на реке в процессе разговора с Маргаритой. На самом деле подразумевается свадьба французской королевы Маргариты Валуа, отпразднованная с необыкновенной пышностью, но которая, тем не менее, закончилась ужасной массовой резней, название которой стало в истории нарицательным — Варфоломеевская ночь. Произошло это 24 августа 1572 года, а суть кровавой трагедии заключалась в борьбе за власть, «озвученной» как борьба различных религиозных конфессий: католиков и протестантов. Столь кардинальное окончание религиозных распрей одобрил муж Маргариты Валуа — Генрих IV, использовавший свою свадьбу как прикрытие, чтобы сделать тактический ход, давший ему возможность собрать в одном месте почти всех своих врагов.

Маргарита Валуа, послужившая прототипом героини романа, так и не смогла в течение всей дальнейшей жизни забыть ту страшную ночь. Произошедшая в ночь свадьбы королевы Марго трагедия изменила не только ее жизнь, но и надломила ее психику. Не замеченная ранее в каких-то «странностях» и ведшая вполне пристойный образ жизни, после свадьбы Маргарита Валуа, что называется, «пустилась во все тяжкие», увлекая в пучину гибели многих и многих людей, виноватых лишь в том, что они подпали под действие ее чар. Можно сказать, что душа французской королевы умерла той ночью, вместе с огромным количеством убитых людей, в миру же осталась только прекрасная телесная оболочка.

Что-то подобное, только с обратным вектором, происходит и с Маргаритой Николаевной, героиней романа «Мастер и Маргарита». Бал у Сатаны делит ее жизнь на две части: «до» и «после» этого события. Только в романе все происходит наоборот тело, то есть материальная оболочка умирает, а душа отправляется в место своего вечного приюта. Историю с Маргаритой Валуа Булгаков знал досконально. Как уже упоминалось, отец Михаила Афанасьевича преподавал историю западноевропейских христианских конфессий, а история Варфоломеевской ночи весьма показательный пример по этому предмету. Наверняка, столь заметное событие в религиозной жизни средневековой Франции неоднократно обсуждалось в семье писателя. В пользу того, что образ «кровавой французской королевы» интересовал Булгакова не на шутку, говорят сохранившиеся архивные материалы писателя, представляющие собой выписки из различных трудов исследователей на эту тему.

Так что с учетом прямого указания, данного самим автором посредством «безбрючного» гуляки, можно уверенно утверждать, что одним из прообразов бала Сатаны, увлекшим фантазию Михаила Афанасьевича, была именно кровавая свадьба в Париже. В этом утверждении можно разглядеть и еще один «пинок» институту Церкви, от которого не удержался автор «Мастера и Маргариты»: одним из прообразов бала у Сатаны, стала резня на религиозной почве. Итак, установлено, что изначально идея бала была навеяна Булгакову событиями свадьбы французской королевы Маргариты Валуа. Но в процессе создания романа происходили события, которые повлияли на окончательную редакцию этой сцены. Об этой окончательной редакции мы поговорим чуть позже, а пока нельзя обойти вниманием некоторые «промежуточные» варианты.

Главное отличие состоит в том, что ранее Михаил Афанасьевич довольно долго придерживался другого названия. Праздник полнолуния назывался «шабаш»: происходил в гораздо более откровенном виде, и в соответствии с названием отличался меньшей пристойностью нравов гостей. В соответствии с названием, «вечеринка» складывалась абсолютно непристойно, гости вели себя разнузданно, описания кишели откровенными сценами.

Это очень важно, потому что тогда Булгаков еще не вкладывал в него того смысла, который появился позже; события на «шабаше» происходили по образцу описанных до этого подобных сборищ, например, бала Сатаны в «Молоте ведьм»и прочих источников, содержащих сведения о повадках и обычаях нечисти. Честно говоря, просто удивительно, насколько окончательный вариант отличается от написанных ранее. Такое ощущение, что их создавали разные люди. Для сравнения можно привести один отрывок из ранней редакции романа. Это вариант «шабаша» написанный Булгаковым в 1933 году. Всего за несколько лет до окончательной редакции.

На подушках, раскинувшись, лежал голый кудрявый мальчик, а на нем сидела верхом, нежилась ведьма с болтающимися в ушах серьгами и забавлялась тем, что наклонив семисвечие, капала мальчику стеарином на живот. Тот вскрикивал и щипал ведьму, оба хохотали, как исступленные... Гроздья винограду появились перед Маргаритой на столике и она расхохоталась — ножкой вазы служил золотой фаллос. Хохоча, Маргарита тронула его, и он ожил в ее руке. Заливаясь хохотом и отплевываясь, Маргарита отдернула руку. Тут подсели с двух сторон. Один мохнатый с горящими глазами, прильнул к левому уху и зашептал обольстительные непристойности, другой — фрачник — привалился к правому боку и стал нежно обнимать за талию. Девчонка уселась на корточки перед Маргаритой, начала целовать ее колени.

— Ах, весело! Ах, весело! — кричала Маргарита, — и все забудешь!

— Молчите, болван! — говорила она тому, который шептал, и зажимала ему горячий рот, но в тоже время сама подставляла ухо.

Да уж, как говорится, почувствуйте разницу. Возможно для «шабаша» такие картины и вполне сгодились бы, но для торжественного «бала» они уже никак не возможны. Не хочется возвращаться к уже обсужденной теме, но все же, согласитесь, «хорошенький» образ выписал Булгаков для трепетной возлюбленной — Маргариты. Какие уж тут жертвы во имя любви! На роль «жертвы» в свете такого поведения любимой женщины скорее сгодится Мастер. После такого красочного описания похождений Маргариты на «шабаше» уже гораздо легче представить себе, что эта женщина чуть не передумала возвращать своего любовника и всерьез задумывалась о том, чтобы остаться ведьмой и выбрать такую жизнь на веки вечные. Судя по всему, такой стиль жизни весьма устраивал Маргариту. Да просто непонятно, что с такой возлюбленной будет делать несчастный Мастер, запертый с ней наедине в отдаленном доме. Человеку можно только посочувствовать.

Но теперь, пожалуй, уже пора переходить к последней редакции романа, в которой уже не «шабаш», а бал, и Маргарита ведет себя более пристойно, как и подобает хозяйке, отвечающей за такой серьезный прием. Сохранились воспоминания жены Булгакова, Елены Сергеевны, которая оставила для потомков совершенно четкое указание, какое событие из жизни Михаила Афанасьевича послужило причиной замены «шабаша» на «бал». Но прежде чем процитировать эти воспоминания необходимо с помощью все той же Елены Сергеевны упомянуть, что изначально размах, собственно бала, был у Булгакова не столь грандиозный. Вот что вспоминает жена писателя:

Сначала был написан малый бал. Он проходил в спальне Воланда, то есть в комнате Степы Лиходеева. И он мне страшно нравился. Но затем, уже во время болезни Михаил Афанасьевич написал большой бал. Я долго не соглашалась, что большой бал был лучше малого... И однажды, когда я ушла из дома, он уничтожил рукопись с первым балом. Я это заметила, но ничего не сказала... Михаил Афанасьевич полностью доверял мне, но он был Мастер, он нем мог допустить случайности, ошибки и потому уничтожил тот вариант. А в роскоши большого бала отразился, мне кажется, прием у У.К. Буллита, американского посла в СССР.

К приему в американском консульстве мы еще вернемся, а пока подумаем, действительно ли дела с «малым балом» обстояли так, как утверждает Елена Булгакова, и действительно ли Михаил Афанасьевич уничтожил первый вариант, только боясь дальнейшей путаницы. Возможно, но в воспоминаниях есть несколько моментов, которые несколько «выпадают» из общего (довольно невинного) контекста. Например, о том, что рукопись Булгаков уничтожил, только когда жена ушла из дома, или утверждение что писатель доверял жене, или та фраза, в которой говорится, что он не мог допустить случайности и ошибки. Такое ощущение, что Елена Сергеевна о чем-то важном просто не договаривает. Или рассказывает осторожно, как будто боится проговориться.

Неудивительно: в тот момент, когда писались эти воспоминания, все еще было, «кого» или «чего» бояться. Возможно ли, что жена писателя знала о том, что в описании первого «малого» бала содержалось что-то представляющее опасность для Булгакова, если бы попало не в те руки? Такая версия многое объясняет. И сожжение отрывка, и споры супругов по поводу первого и второго варианта, и боязнь ошибки, случайности, по которой этот текст мог быть прочитан каким-нибудь не вызывающим доверия человеком. Но какой же текст мог соответствовать описанию бала у Сатаны и представлять при этом определенную опасность? По этому поводу существуют некоторые предположения. Дело в том, что и последняя редакция содержит немало аналогий с тем, как жила правящая «большевистская верхушка» и несколько отсылок к конкретным фактам, с ее жизнью связанным. Вот только из реальных прототипов этой компании в последней редакции сцены бала остались только двое. Это два последних отравителя, выбравшиеся из камина. Коровьев комментирует их появление так:

— Два пьяных вампира... все? Ах нет, вон еще один. Нет, двое! — По лестнице поднимались двое последних гостей.

— Да это кто-то новенький, — говорил Коровьев, щурясь в стеклышко, — ах да, да. Как-то раз Азазелло навестил его и за коньяком нашептал ему сквозь совет, как избавиться от одного человека, разоблачений которого он чрезвычайно опасался. И вот он велел своему знакомому, находящемуся от него в зависимости, обрызгать стены кабинета ядом.

— Как его зовут? — спросила Маргарита.

— А, право, я сам еще не знаю, — ответил Коровьев, — надо спросить у Азазелло.

— А кто это с ним?

— А вот этот самый исполнительный его подчиненный.

Так вот, хотя имена новичков и не названы, но любой человек, живущий в Москве середины тридцатых годов прошлого века, узнал бы их без труда. Имеется в виду громкий и скандальный процесс который состоялся в 1938 году над известными коммунистами, обладавшими большой властью в советской России. Речь идет о Бухарине, Рыкове, Крестовском и Ягоде. Личности очень известные, и естественно, что процесс, который был «открытым», привлек внимание очень многих людей. В числе документов, опубликованных в ходе суда, были показания личного секретаря Генриха Ягоды, который до этой «неприятности», с ним произошедшей, возглавлял НКВД. Чтобы было проще разобраться в выдержке из этих показаний, которая последует ниже, лучше сразу объяснить, кого же конкретно имел в виду Булгаков, когда писал сцену с запоздавшими гостями. Тот, кого якобы посетил Азазелло за рюмкой коньяку, — сам Генрих Ягода. Его «исполнительный» помощник — автор показаний Павел Буланов, а тот человек, чьих разоблачений так опасался отравитель, — Николай Ежов. Вот как было дело в реальности:

Когда Ягода был снят с должности наркома внутренних дел, он предпринял уже прямое отравление кабинета и той части комнат, которые примыкают к кабинету здания НКВД, там, где должен был работать Николай Иванович Ежов. Он дал мне лично прямое распоряжение подготовить яд, а именно взять ртуть и растворить ее кислотой. Я ни в химии, ни в медицине ничего не понимаю, может быть, путаюсь в названиях, но помню, что он предупреждал против серной кислоты, против ожогов, запаха и что-то в этом духе. Это было 28 сентября 1936 года. Это поручение Ягоды я выполнил, раствор сделал. Опрыскивание кабинета, в котором должен был сидеть Ежов, и прилегающих к нему комнат, дорожек, ковров и портьер было произведено Саволайненом (еще один сотрудник НКВД) в присутствии меня и Ягоды.

Конечно же понятно, что все обвиняемые по этому процессу были приговорены к смерти, что и было сделано в марте 1938 года.

Так что, как нетрудно заметить, Булгаков присоединил к гостям Сатаны и этих двух отравителей, дело которых было у всех на слуху. Но справедливости ради стоит заметить, что сделал он это уже после того, как «враги народа» были не только изобличены, но и расстреляны. Тем не менее, такое конкретное указание личности гостей, присутствовавших на балу у Сатаны, наводит на мысли, что этот прием Булгаков уже применял. Если предположить, что в сожженной автором сцене «малого бала» содержались похожие «указатели» на явные аналогии с современностью, реально существующими людьми, и указания на жертв сталинского террора из руководящей верхушки КПСС, становится понятно, почему в конце концов Михаил Афанасьевич все-таки передумал и переделал этот эпизод.

Кроме того, не исключено, что было очень соблазнительно, отомстить тем представителям «совдепии», которые организовывали гонения на Булгакова посредством выведения их образов в виде висельников и отравителей на балу у Сатаны. Но Булгаков все-таки понимал степень опасности таких игр, и поэтому не только переделал этот отрывок, но и сжег предыдущий вариант. Однако Михаил Афанасьевич все же придумал, как (пусть и в иносказательной форме) сохранить в романе вполне определенные аналогии, которые становятся понятны любому человеку, который заинтересуется судьбой и творчеством Булгакова.

Жена писателя оставила еще одно указание, на сей раз уже прямое, какие впечатления писателя легли в основу последней редакции бала у Сатаны. Чета Булгаковых была приглашена на прием в американское консульство. Почему они получили столь странное приглашение, и кто посоветовал послу Уильяму Буллиту их пригласить, остается за кадром, но стоит обратиться к воспоминаниям Елены Сергеевны, чтобы увидеть однозначные совпадения двух мероприятий, реального и вымышленного:

Бал у американского посла. М. А. в черном костюме. У меня вечернее платье исчерна-синее с бледно-розовыми цветами. Поехали к двенадцати часам. Все во фраках, было только несколько смокингов и пиджаков. В зале с колоннами танцуют, с хор — прожектора разноцветные. За сеткой — птицы — масса — порхают. Оркестр выписанных из Стокгольма. М. А. пленился больше всего фраком дирижера — до пят.

Ужин в специально пристроенной для этого бала к посольскому особняку столовой, на отдельных столиках. В углах столовой — выгоны небольшие, на них — козлята, овечки, медвежата. По стенкам — клетки с петухами. Часа в три заиграли гармоники и петухи запели. Стиль рюсс. Масса тюльпанов, роз — из Голландии. В верхнем этаже шашлычная. Красные розы, красное французское вино. Внизу — всюду шампанское, сигареты.

Что же касается состава гостей, то пестрота их должностей и социального положения, несомненно, говорит о широте взглядов и интересов уже упомянутого У. Буллита. Вот некоторые конкретные имена:

Афиногенов в пиджаке, почему-то с палкой. Берсенев с Гиацинтовой, Мейерхольд и Райх. Вл. Ив. с Котиком (В.Н. Немирович-Данченко с секретарем — сестрой Елены Сергеевны), Таиров с Коонен, Буденный, Тухачевский, Бухарин в старомодном сюртуке, под руку с женой, то же старомодной. Радек в каком-то туристском костюме.

Теперь попробуем представить себе Булгакова, который оказался среди такой роскоши, впервые в жизни. И кто же его окружает? Весьма специфическая публика, к большинству которой он не испытывает ни малейших теплых чувств. Конечно же, фантазия этого удивительного человека тут же могла заработать на полную мощность и в свете разноцветных софитов развлекающиеся люди показались ему частью какого-то потустороннего мира. Но только ли прием в посольстве подтолкнул Михаила Афанасьевича к написанию сцены бала? Предположим, что посещение американского консульства послужило только катализатором, а все остальные сцены были спроецированы из, скажем так, обширной информации, которую получал Булгаков, проживая в Москве и общаясь с самыми разными людьми. Что нам даст рассмотрение такого предположения? Во-первых, станет понятным одно противоречие, которое «закодировано» писателем в сцену бала. Суть этого противоречия состоит в том, что Коровьев в начале церемонии советует Маргарите:

— Если кто-нибудь и не понравится... я понимаю, что вы, конечно, не выразите это на своем лице... Нет, нет, нельзя подумать об этом! Заметит, заметит в то же мгновение. Нужно полюбить его, полюбить, королева. Сторицей будет вознаграждена за это хозяйка бала! И еще: не пропустить никого. Хоть улыбочку, если не будет времени бросить слово, хоть малюсенький поворот головы. Все что угодно, но только не невнимание. От этого они захиреют...

Такой совет, данный хозяйке бала, понятен и естественен. Но как тогда можно объяснить, что сам Воланд не только не проявляет радушия, а совсем наоборот, однозначно выказывает презрение своим гостям, появляясь на праздничном балу полнолуния в более чем непрезентабельном виде, и при этом не произносит даже ни одного слова приветствия:

Тогда Маргарита опять увидела Воланда. Он шел в окружении Абадонны, Азазелло и еще нескольких похожих на Абадонну, черных и молодых. Маргарита теперь увидела, что напротив ее возвышения было приготовлено другое возвышение для Воланда. Но он им не воспользовался. Поразило Маргариту то, что Воланд вышел в этот последний великий выход на балу как раз в том самом виде, в каком был в спальне. Все та же грязная заплатанная сорочка висела на его плечах, ноги были в стоптанных ночных туфлях. Воланд был со шпагой, но этой обнаженной шпагой он пользовался как тростью, опираясь на нее.

Резкий контраст между безудержным великолепием бала и внешним видом Сатаны останавливает внимание и ставит вопрос, с какой целью он созван. Символизм романа «Мастер и Маргарита» не позволяет списать такую «сценарную постановку» на случайность. А вот для того, чтобы понять, с какой целью Булгаков создал это противоречие, необходимо совершить небольшой экскурс в прошлое. А именно, в Москву тридцатых годов.

Сейчас уже трудно представить себе, насколько это был «город контрастов». Рядом существовали два, казалось бы, совершенно не сочетаемых между собой мира. С одной стороны нищета, в которой находилось большинство жителей, а с другой стороны, поражающая воображение роскошь для тех, кто сумел протиснуться, пролезть, протолкнуться если не на вершину, то хотя бы к ее подножию. Это было время «калифов на час». Любой человек, которому удалось заполучить хоть кусочек от строго лимитированного пирога льгот, понимал, что в любой момент он рискует потерять не только доступ к этим благам, но и саму жизнь в принципе.

Естественно, что у многих из этих людей, не выдерживали нервы, как теперь сказали бы — «срывало крышу», и от постоянного напряжения они как будто на некоторое время теряли разум, буквально пускаясь «во все тяжкие». Постоянный риск делал их «адреналиновыми наркоманами», и они уже не в состоянии были адекватно оценивать действительность, забывая порой об осторожности и необходимости хоть как-то скрывать свои порочные увлечения.

Поэтому, несмотря на ограниченность доступа к весьма «специфическим» развлечениям, сведения о происходящем все-таки просачивались «за ограду Кремля». По Москве тридцатых годов ходили слухи, один поразительнее другого. Обыватели шепотом пересказывали друг другу подробности развлечений и разгулов власть имущих. При этом очень трудно было отделить вымысел от реальности, потому что правда зачастую была гораздо «круче» выдумки. Москвичи обсуждали меню, которое было на очередном «торжественном» обеде в Кремле, как выдержки из сказок «Тысячи и одной ночи»: таких продуктов на столе не мог себе позволить ни один рядовой рабочий или служащий.

Но меню — не единственно, что поражало воображение в рассказах о пиршествах советской элиты. О том, что происходит на частных и поэтому полностью закрытых вечеринках для «посвященных» ходили легенды. Однако даже само присутствие на такого рода сборищах было иногда опасно для жизни. Один неверный шаг, непродуманный поступок, и утро для гостя могло уже не наступить. Каким же образом сведения об этом просачивались за пределы четко очерченного круга?

Очень просто — от обслуги, без которой не обходилось ни одно, даже самое закрытое мероприятие. Особенно же в курсе дел своих хозяев были водители персонального транспорта. А как говорил «папаша Мюллер», где знают двое, знает и свинья. Поэтому некоторые подробности «малых балов Сатаны», становились известны почти всей Москве. Довершало дело воображение голодных и измученных недавней гражданской войной людей. Особенно часто обсуждались пикантные подробности в среде «творческой интеллигенции». Словосочетание это намеренно взято в кавычки, ибо к настоящему этому термину люди, о которых идет речь, не имели никакого отношения. Скорее их можно было бы назвать французским словом «богема», имевшем в прошлом веке весьма оскорбительный смысл. Сам Булгаков старался с этими людьми не общаться, но наверняка, пусть и косвенно, был в курсе циркулирующих слухов.

Сохранились свидетельства, что Михаил Афанасьевич отзывался об этой ситуации вполне определенно. Знакомый писателя В. Шеньдин вспоминал:

Когда зашел разговор об очередном непотребном слухе, всколыхнувшем город, М. А. высказался в том духе, что эти продавшие душу дьяволу люди даже после смерти не удостоятся внимания своего хозяина, столь они ничтожны.

Вот он, настоящий смысл подтекста, заложенного в залатанную, грязную и рваную рубаху, в которой Воланд появляется на балу. Сатана, принимающий на своем балу отравителей, висельников и убийц, на самом деле презирает их за ничтожность, суетность и корыстность тех поступков, которые они совершили в свое время. Такая трактовка текста позволяет сделать вывод о том, что в понятия «теней» и «зла» Булгаков вкладывал совершенно разный смысл. Но почему же тогда Маргарите Коровьев советует проявить к гостям максимум внимания? Очевидно, это происходит оттого, что у Маргариты на этом балу тоже есть своя корысть, она согласилась стать хозяйкой бала лишь на определенных условиях и тем самым лишила себя преимущества перед остальными гостями. А равный должен оказывать равному внимание в строго оговоренной протоколом мере. Так что получается, что никакого противоречия уже не существует.

На основании всех выводов, которые сделаны в этой главе, можно сказать, что стержневой идеологией описания бала у Сатаны могло стать то чувство презрения и брезгливости, которое испытывал автор романа «Мастер и Маргарита» к тем людям, чье мелкое и низменное зло не заслуживает даже внимания сил тьмы.

Но достаточно уже рассуждать только о тьме. Пришло время поговорить о свете. И, конечно же, о тех персонажах, которые представляют этот свет в романе.