Вернуться к М.Л. Каганская, З. Бар-Селла. Мастер Гамбс и Маргарита

Суть дела

Мистифицированы: священная история в двух частях-заветах; первый из них — Ветхий — возникает потому, что в Москве есть Патриаршие пруды: пруды — вода и «...и Дух Божий носился над водою»; Дух Божий присутствует, как и положено, в самом начале Книги под видом остро поставленного вопроса о самом Его существовании («Простите мою навязчивость, но я так понял, что вы, помимо всего прочего, еще и не верите в Бога?..»1); следующий акт Творца — земля: «Земля была безвидна и пуста» — «Пуста была аллея», и, наконец, «Патриаршие», само собой, — патриархи, основатели и родоначальники...* В сторону Нового Ветхий завет качнулся вследствие того, что на Патриарших приключилась «интересная история» (напомним уже подмеченную параллель отрезанной головы Берлиоза с тоже отрезанной Иоанна Предтечи); источником Нового Завета оказались театр и мировая литература (Спаситель — из романа, его заклятый антагонист — из оперы); действительность превращена в грандиозное театральное зрелище, театральное зрелище — в потусторонний мир.

Мистифицирован сам жанр романа, всегда имеющий опору вне себя, будь то коллективный социально-психологический опыт (реалистический роман) или индивидуальный миф романиста (кафкианский роман). Булгаков не реалист (по реалистическим романам говорящие коты не бегают и женщины на метлах и боровах не летают) и не Кафка: роман его прост, ясен, увлекателен и обидно доступен.

Прилагательное «фантастический» — некачественно, поскольку прилагается к чему угодно, но с его краткой формой мы согласимся: с точки зрения жанра «Мастер и Маргарита» фантастичен — он ориентирован только на самого себя.

Принятое композиционное деление на роман объемлющий («московский», о Мастере) и вставной («иерусалимский», Мастера) — неверно, это графическая иллюзия, а не реальность содержимого.

Иерусалим изготовлен в Москве, как луна — хромым бочаром в Гамбурге, но и происходящее в Москве подготовлено в Иерусалиме, а существование обеих столиц гарантируется только воображением породившего их писателя.

Поэтому оба города исчезают одновременно со смертью Мастера, гаснут, как сознание умирающего: «Нет уж давно и самого города, который ушел в землю и оставил по себе только туман»2. Город — Москва, но что обычней выражения «ушел в землю», когда речь идет об умершем человеке? Тем более, что с подобной словесной мистификацией мы уже встречались: квартира на Земляном Валу или убийство барона Майгеля («Не бойтесь, королева, кровь давно ушла в землю. И там, где она пролилась, уже растут виноградные гроздья»3)...

Конец Москвы и впрямь повторяет смерть Миши Берлиоза: Воланд «остановил взор на верхних этажах, ослепительно отражающих в стеклах изломанное и навсегда уходящее от Михаила Александровича солнце»4... — «Так, значит, туда? — спросил Мастер, повернулся и указал назад, туда, где соткался город с монастырскими пряничными башнями, с разбитым вдребезги солнцем в стекле»5.

Правда, в самую последнюю берлиозову минуту «Мелькнула луна, но уже разваливаясь на куски, и затем стало темно»6. Но и к готовому исчезнуть Иерусалиму тянется лунная дорожка, и исчезает он так же просто, как «стало темно»: «...тут Воланд махнул рукой в сторону Ершалаима, и он погас»7.

Заходящее солнце и восходящие луны одинаково сопровождают гибель городов, персонажей и автора: смерть Мастера — это смерть культуры. Не мира, космоса или там вселенной, как принято думать и еще чаще говорить, подчеркивая индивидуальную значимость и неповторимость каждой человеческой жизни, — но именно культуры. Той двухтысячелетней европейской культуры, которой Булгаков распоряжался, как собственным вымыслом. Это не солипсизм и не герметизм — это месть своему времени (Эпохе) и месту (Москве), провозгласившим новую землю, новое небо и нового человека под ним. Глазами Нового Булгаков был атавизмом — этакий «ветхий Адам»; с точки зрения писателя новостью был разве что «квартирный вопрос». Но, как гениально указал Воланд, можно по-разному смотреть на вещи, суть вещей от этого не меняется.

Примечания

*. При переводе романа на язык Ветхого завета Патриаршие пруды правильно названы «אגמי אבות» — «Пруды Праотцев».

1. «Мастер и Маргарита», стр. 428.

2. «Мастер и Маргарита», стр. 793.

3. «Мастер и Маргарита», стр. 691.

4. «Мастер и Маргарита», стр. 427.

5. «Мастер и Маргарита», стр. 798.

6. «Мастер и Маргарита», стр. 463.

7. «Мастер и Маргарита», стр. 798.