Михаил Булгаков | Публикации | М.Л. Каганская, З. Бар-Селла. Мастер Гамбс и Маргарита

Здесь мы в очередной, и надеемся последний, раз коснемся тайны числа «пять». Для разгадки требуется не новое прочтение манускриптов черной математики, но более внимательное чтение Достоевского:

«На первый план выступали Петр Степанович, тайное общество, организация, сеть. <...> для того, чтобы всех обескуражить и изо всего сделать кашу и расшатавшееся таким образом общество <...> вдруг взять в свои руки, подняв знамя бунта и опираясь на целую сеть пятерок...»¹

Реальность, в которую попал Булгаков, в которой и о которой он писал свой роман, как раз и была реализацией этого фантастического замысла. То, что Булгаков, строя свое пятеричное исчисление новой эры, опирался на утопический роман Достоевского, доказывается текстологией: как удалось установить М. Чудаковой, ранние редакции «Мастера и Маргариты» были настолько ориентированы на «Бесов», что последующая работа над рукописью сводилась во многом к преодолению зависимости, доходившей от стилизации до прямого заимствования?².

Точно так же действовали Ильф и Петров. После «Двенадцати стульев» они уже не прибегают к стилизации. В «Золотом теленке» роман Достоевского («Бесы») превращен в миф, а мотивы и персонажи из прототипов переведены в архетипы.

За смешащей до колик «Вороньей слободкой» раскинулся мировой Скотопригоньевский миф, а поскольку миф этот и политический, он бросает неожиданный и обескураживающий свет на коммунальные склоки квартиры № 3.

«Продолжительная совместная жизнь закалила этих людей и они не знали страха. Квартирное равновесие поддерживалось блоками между отдельными жильцами. Иногда обитатели «Вороньей слободки» объединялись все вместе против какого-либо одного квартиранта и плохо приходилось этому квартиранту»?³.

Когда через двадцать лет после последнего (1938 год) издания романы Ильфа и Петрова вынырнули из небытия, можно было уже не опасаться проведения прямых аналогий между отдельно взятой коммунальной квартирой и обществом в целом^*.

В 1957 году от прошлого остались только коммуналки (правда, повсеместно, что сохранило комическую актуальность «Теленка»), зато прочее — политическая терминология — исчезло безвозвратно. Мог ли кто еще расслышать в патетической фразе о людях, которых закалила совместная жизнь, и которые не знали страха, стальной скок вершащих историю несгибаемых вождей, а в блоках между отдельными жильцами непосредственную цитату из фракционной борьбы тех лет (Сталин — Зиновьев — Бухарин против Троцкого, Сталин — Бухарин против Зиновьева, Сталин против Бухарина, обвиненного в поддержке Троцкого — Зиновьева)? Нет, мы не будем настаивать на том, что правые запечатлены в неприглядном образе Митрича, левые — Пряхина, а фракционная деятельность — в акте совместной порки Лоханкина (припомним Васисуалию «фараонскую бородку» Троцкого!). Нет, мы настаиваем лишь на том, что Сталин И.В. квартирует в романе под партийной кличкой гражданина Гигиенишвили. Только биография И.В. может осветить сложную трансформацию бывшего князя в трудящегося Востока, а роскошного слова «гигиена» — в грузинскую фамилию. Грузинскую фамилию можно сделать из чего угодно (например, Гогенлоэшвили, Вангогашвили, Мараташвили etc.), следовательно, вопрос заключается в том, почему Ильф и Петров не воспользовались ни одной из предложенных нами фамилий, но предпочли гигиену? Ответ: «гигиена» — это чистота; борьба за чистоту рядов именуется «чисткой»; чисткой занимаются специально подготовленные люди — «чистильщики»; «чистильщик» — это прежде всего чистильщик сапог; недоброжелатели всех мастей любили называть И.В. «Гуталинщиком», намекая, с одной стороны, на его пристрастие к чисткам, а с другой — на его происхождение от папы сапожника; но те же недоброжелатели намекали, что истинным папой сына сапожника был горский (осетинский?) князь. Собранные воедино, указанные приметы сочетаются в образе «злого, как черт» бывшего князя, а ныне трудящегося Востока гражданина Гигиенишвили «с дьявольскими глазами». Согласимся, что генезис Воланда-Сталина не менее сложен, но получившийся у Булгакова образ более романтичен.