Алексей Толстой

30 мая 1923 на квартире Коморского был устроен вечер в честь вернувшегося из-за границы Алексея Толстого.

Здесь Булгаков увидел его —

...ВЫСОКОГО И ПЛОТНОГО КРАСАВЦА СО СВЕТЛОЙ ВЬЮЩЕЙСЯ И ХОЛЕНОЙ БОРОДОЙ, В РАСЧЕСАННЫХ КУДРЯХ.

...ДОБРОТНЕЙШЕЙ МАТЕРИИ И СШИТЫЙ ПЕРВОКЛАССНЫМ ПАРИЖСКИМ ПОРТНЫМ КОРИЧНЕВЫЙ ОБЛЕКАЛ СТРОЙНУЮ, НО НЕСКОЛЬКО ПОЛНОВАТУЮ ФИГУРУ ИЗМАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА. БЕЛЬЕ КРАХМАЛЬНОЕ, ЛАКИРОВАННЫЕ ТУФЛИ, АМЕТИСТОВЫЕ ЗАПОНКИ. ЧИСТ, БЕЛ, СВЕЖ, ВЕСЕЛ, ПРОСТ БЫЛ ИЗМАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ. ЗУБЫ

ЕГО СВЕРКНУЛИ, И ОН КРИКНУЛ, ОКИНУВ ВЗОРОМ ПИРШЕСТВЕННЫЙ СТОЛ: — ГА! ЧЕРТИ! (ЗП, 5).

«Когда из-за границы Алексей Толстой вернулся, то Булгаков с ним познакомился и устроил ужин. У нас было мало места, и Михаил договорился с Коморским, чтоб в их квартире это устроить. Женщин не приглашали. ...Но Зина [жена Коморского] заболела и лежала в постели, и они решили меня позвать, потому что нужна была какая-то хозяйка, угощать этих писателей. Народу пришло много, но я не помню кто. Катаев, кажется, был. Слезкин... <...> Может быть, еще Пильняк был, Зозуля... Не помню. Алексею Толстому все прямо в рот смотрели...

— А что он рассказывал?

— Это я не помню. Мне надо было гостей угощать. С каждым надо выпить, и я так наклюкалась, что не могла по лестнице подняться. Михаил меня взвалил на плечи и отнес на пятый этаж, домой» (Т.Н. Кисельгоф; ЧАП, с. 100—101).

Редактор «Литературного приложения» к газете «Накануне», А. Толстой сразу отметил и оценил Булгакова. Из Берлина он требовательно писал в Москву: «Шлите побольше Булгакова!» (Э. Миндлин; ВМБ, с. 145).

А Булгаков?

ИЗМАИЛ АЛЕКСАНДРОВИЧ ПИСАЛ С НЕОБЫКНОВЕННЫМ БЛЕСКОМ, НАДО ОТДАТЬ ЕМУ СПРАВЕДЛИВОСТЬ... (ЗП, 7).

Из дневника:

«Из Берлина приехал граф Алексей Толстой. Держит себя распущенно и нагловато. Много пьет» (24.V.1923).

Из письма:

«Трудовой граф [в тон определению Ю. Слезкина: «сиятельный пролетарий»] чувствует себя хорошо, толсто и денежно. Зимой он будет жить в Петербурге, где ему уже отделывают квартиру, а пока что живет под Москвой на даче» (М.А. Булгаков — Ю.Л. Слезкину. 31.VIII.1923).

Они двигались навстречу друг другу, «писатель из Киева» и «писатель из Парижа»: один вернулся оттуда, куда другой всей душой стремился; один уже был согрет славой и мог позволить себе снизойти на грешную советскую землю, другой — только начинал свое восхождение.

Можно предположить, что какое-то время они связывали друг с другом определенные планы: Булгаков нуждался в сильных литературных покровителях, Толстой — в верных соратниках и последователях.

«Толстой говорил о литературе, упомянул в числе современных писателей меня и Катаева» (Дн, 27.VIII.1923).

«Сегодня я с Катаевым ездил на дачу к Алексею Толстому (Иваньков). Он сегодня был очень мил. Единственно, что плохо, это плохо исправимая манера его и жены богемно обращаться с молодыми писателями.

Все, впрочем, искупает его действительно большой талант» (Дн, 2.IX.1923).

Не знаю, вспоминал ли потом Михаил Афанасьевич тот вечер, у плотины. Наверное, вспоминал. Время, когда он, полный надежд и ожиданий, не зная еще, что ждет его впереди, входил в открывшийся перед ним мир...

«Когда мы с Катаевым уходили, он проводил нас до плотины. Половина луны была на небе, вечер звездный, тишина. Толстой говорил о том, что надо основать школу. Он стал даже немного теплым.

— Поклянемся, глядя на луну...

Он смел, но он ищет поддержки и во мне и в Катаеве. Мысли его о литературе всегда правильны и метки, порой великолепны» (Дн, 2.IX.1923).

Почему же не образовался творческий союз «Толстой — Булгаков — Катаев»?

— Субъективных причин нет, — отвечает Л.Ф., — объективные.

Смотрит их совместимость:

Толстой — Булгаков — 60%,

Толстой — Катаев — 20%,

Булгаков — Катаев — 20%.

— Скорее всего Катаев сюда не вписывался, — заключает Л.Ф.

А может, были и субъективные причины, по которым Толстой и Катаев смогли, а Булгаков не смог стать на посту советской литературы? Не зря же Булгаков записывает в дневнике:

«В[асилевский] же мне рассказал, что Алексей Толстой говорил:

— Я теперь не Алексей Толстой, а рабкор-самородок Потап Дерьмов. Грязный, бесчестный шут» (23—24.XII.1924).