Осень уже попрощалась.
И в ближайшие дни совсем уберет уже малый оставшийся цвет.
По пустынной, почти что, Пятницкой шли четверо мужчин и женщина с превосходной собакой на поводке.
Нет, не совсем пустой была улица — редкие прохожие встречались им по пути, все здоровались, улыбались.
— Хорошо, когда мало людей, — сказал кругловатый, в длинном пальто, похожий на бандюка.
— Людей, как раз много, — ответил ему длинный в шляпе с интеллигентным лицом.
Миновали небольшой внутренний скверик у старого особняка.
— Посмотрите, Мессир, — остановившись, проговорил в шляпе интеллигентный, — кто к нам пожаловал.
Статный человек впереди тоже остановился и повернул голову.
— А, неприкаянный.
— Послушаем, или ну его?
— Послушаем, Мессир, — произнесла женщина.
— Отчего же.
Группа повернулась и направилась в сквер, где стоял человек — в сером чуть ниже колен балахоне, опоясанном, трижды, грубой неприятной веревкой, — с опущенной головой, прикрытой подобием капюшона, на голых ногах были только поношенные сандалии.
Группа остановилась в центре скверика в нескольких метрах от человека.
Бандюк в длинном пальто хлопнул в ладоши, и статный человек сел в кресло — черное, офисное, которое его слегка крутануло.
— Мотов, ты доиграешься.
— Виноват, обшибочка вышла.
Он снова хлопнул в ладоши.
Кресло на мгновение потеряло контуры и снова их обрело — темного дерева, строгое, с высокой спиной.
— Ну и зачем ты явился? Он к себе не берет, и здесь знать не хотят? — сказанное, кажется, не очень понравилось ему самому, и следующие слова прозвучали чуть мягче: — Ладно, рассказывай, не зря же ты прибыл.
— Оставь их, пожалуйста, — тихо произнес голос.
— Вот как?
— Ни Он, ни Ты ничего тут не сделаете.
Сидевший поиграл пальцами на деревянной ручке.
Козулинский чуть сдвинул шляпу и потер переносицу.
— Мнение специалиста, Мессир.
Человек борцовского склада сделал шаг вперед из-за кресла.
— Иуда прав, Мессир.
— Ты, Гелла, что скажешь?
— Не знаю.
— А глаза грустные почему?
— Обычные, Мессир.
— Мотов?
— Позвольте мне остаться при своем мнении, Мессир.
— Оставайся, но при каком именно мнении?
— Просто при своем мнении.
Пальцы опять поиграли по ручке.
— Итак, двое «за» при двух «воздержавшихся». Что ж... действуй, Козулинский.
Интеллигентный щелкнул три раза пальцами:
— Лямца, дрица, хоп...
— Цаца, — подсказала, прикуривая, Гелла.
— Ну, цаца, не цаца, а результат будет тот же.
Шум покрыл улицу, люди засновали, обгоняя друг друга... трое подростков-школьников прошли через сквер, говорившие непонятно о чем из-за слишком малого числа нормативных слов.
— Да, — произнес Мотов, — занятно будет потом взглянуть на детей этих детей. — Все на него посмотрели. — М-м, неудачная шутка, согласен.
Сны
Он идет по какому-то ухоженному парку, желтоватый под ногами гравий, в руках поводок, на поводке голый Буш — движется на четырех конечностях рядом внизу.
Что это?
Как неловко...
Хорошо, людей нет.
Он смотрит по сторонам — а людей даже много — стоят на соседних дорожках, наблюдают с газонов.
Буш вдруг поднимается и произносит:
— А теперь поменяемся, как договаривались.
Он видит знакомые лица — Меркель, японцев...
Буш уже расстегивает на нем пиджак, собираясь раздеть...
Фу, хорошо, жена включила громко радио в соседней комнате, и он проснулся до срока.
И сейчас, в середине дня, сон вспоминается с легкими мурашками по спине.
Переутомление явное, надо съездить с визитом куда-нибудь в Гваделупу.
Президент сначала хотел вызвать Буркова, а потом сам решил демократично прогуляться к подчиненному в кабинет.
Вышел в приемную.
Помощник за столом за странным каким-то занятием.
Гоняет серебряную монетку?
Ну да, «ать» — раздается — «ать».
Тот вскинул на шефа голову и хотел приподняться, но монетка оказалась совсем под рукой — «ать»...
Не иначе как Иванов изобретеньице от «оборонки» принес — любит похвастать.
Монета никак не давалась — то отпрыгивала быстро по лягушачьи, то, встав на ребро, катилась зигзагом.
«Любопытно, на что она реагирует? — Президент двинулся дальше. — На тепло? Просто на колебания воздуха?»
Он прошел по коридору, открыл нужную дверь — там, в приемной, секретарь находился за тем же занятием, поздоровался с ним, но даже не приподнялся, устремившись опять за серебряной целью — «ать, ать»...
В кабинете, что за ёлки-моталки, и Бурков гоняет монету.
— Шеф, я ее, проклятую, сейчас достану.
Президент сам заинтересовался всерьез.
— Давай вдвоем.
— Давайте.
Президент скинул пиджак.
— Гони ее на меня.
— Гоню.
— Ать, ать... Ах, ты курва! Ать, ать!
* * *
Народу в холле аэропорта «Шилково» было не очень много, и Дмитрий сразу заметил появившуюся группу с высоким статным человеком впереди — тем самым его банкетным знакомцем.
Тот тоже скоро увидел и подошел.
Остальные — женщина с красивой собакой и трое мужчин стали за ним полукругом.
Обменялись рукопожатиями.
— В Австралию, Дмитрий Игоревич, слышал я? Что ж, неплохая страна.
Митя вспомнил их разговор, будто только вчерашний, свою, бывшую тогда уверенность в том, что всё на своих местах, — это добавило лишь растерянности к его теперешним чувствам.
— Оставили все?
— Вот, кроме нее.
Симпатичная интеллигентная женщина прикоснулась щекой к плечу мужа.
— А разве этого мало? — громко сказала зеленоглазая с собакой на поводке.
— Да! — выдвинулся какой-то подозрительно знакомый в расстегнутом длинном пальто.
Нет, не знакомый — тут только цепи золотой на груди не хватает.
— Да, — продолжил бандюк, — а другим, — он ткнул в себя пальцем, — похуже приходится!
Вдруг по его морде потекли слезы.
— Эх, сиротинушка я, ой, сиротинушка! — кулаки поднеслись к глазам, чтобы вытереть, а слезы текли. — И никто-то меня никог-да-а! И один-то я ве-есь!
Женщина и мужчина борцовского склада переглянулись, быстро придвинулись и дали горемыке, в синхрон, два таких точных пинка, что ноги того понеслись по залу, прямо в направлении регистрационной стойки.
И так, что пришлось притормаживать.
— Сиротинушка, фу-у, здравствуйте. Вот наши паспорта.
Дежурный на стойке взял первый паспорт, раскрыл, посмотрел фотографию.
— Господин Мотов?
— Он. Фамилия древняя очень. Пришла к нам с татарами, и происходит от тещи Чингисхана. Гляньте в профиль, похож я на Чингисхана?
— Мы пропускаем любых потомков в соответствии с визовым режимом. У вас «шенгенская», все в порядке.
Подошла женщина с собакой и еще трое мужчин.
— Нет, ну в профиль, на Чин-гачгука?
— Пропустили, и сваливай, Мотов.
— Мадам, на собаку нам тоже нужен документ.
— Где вы увидели собаку?
Брюнетка с короткими волосами смотрит внимательно на него, и с фотографии такой же — на столе открытый перед ним паспорт.
Служащий встал.
— Извините, ради бога, всю ночь продежурил...
Внимательные глаза, чуть улыбаясь, его извинили.
И у остальных с документами все нормально.
— Счастливого вам полета.
Диспетчер любовался боингом, которому должен дать взлет через пару минут.
Сходство с недоброй, но очень красивой птицей.
«Салон, — подумала Маргарита, — больше походит на номер-люкс в дорогом отеле».
И чуть, очень тонко, пахло духами.
Все, кроме Мотова, сели полукругом в кожаные мягкие кресла, а тот, распевая советский гимн авиаторов — «преодолеть пространство и простор», орудовал в пилотской кабине.
Мессир смотрит на нее, уставшими немного глазами.
— Кем я буду теперь, человеком?
Мессир с легким удивлением кивает в ответ головой.
Козулинский задумчиво произносит:
— Это очень трудно объяснить, Рита, но ты всегда была человеком. — И поворачивает голову к пилотской кабине: — Скоро ты там?
— Счаз!
Немного еще подождали, и появился «пилот».
В шлеме первых лет авиации, с большими очками на лбу.
— Во время взлета и набора высоты прошу не пить, не курить и, э, не мешать пилоту. Эх, прокачу!
Мессир приказал:
— Азазелло, проследи, чтобы без глупых лихачеств.
Диспетчер связался с боингом:
— Борт — ноль три шестерки, разрешаю вам взлет.
— Ужо! — ответили с той стороны.
Турбины сменили «газовку» на активный режим, и самолет заскользил по бетонке.
Диспетчер, было, подумал — у них предусмотрен форсажный взлет, потому что нос сразу задрался и передняя стойка шасси уехала внутрь.
Нет, бежит по взлетке.
То есть — он вгляделся со своей удобной позиции — он бежит!
Ноги-стойки, покачивая самолет, выбрасываются и бьют по бетону, крылья машут в такт, помогая... бег стал быстрым совсем, напряженным, и тяжелое тело оторвалось от земли, взмахи крыльев стали плавнее и шире.
На радаре — он взглянул — в ближнем радиусе нет никакой самолетной точки.
— Борт — ноль три шестерки...
— Кар, кар, — прозвучало в ответ.
Черт! Вчера с другом зашли выпить пива, и водки еще взяли немного, он чувствовал — дерьмо-самопал. Мысль страшная: а если подмешан метиловый спирт?!
Срочно сейчас в медицинский пункт!
Он набегу крикнул в комнату отдыха своему товарищу:
— Замени! — и повторял, прыгая вниз по ступенькам: — дерьмо, а дерьмо.
* * *
Генеральный директор «Шилково» был уже близко к родному аэропорту, когда под днищем их «Лексуса» заскрипело и застучало.
— Кардан не годится — дерьмо, — произнес на это шофер.
— Мы же автомобиль только месяц назад покупали. В салоне.
— И салон этот дерьмо.
Генеральный почувствовал вдруг, что в бедро сквозь сиденье ему давит какой-то стержень.
— Это что ж нам подсунули?
— Дерьмо, — не желая быть многословным, снова сказал шофер.
— Слушай, краткость — только сестра таланта. — Они уже подъезжали. — У тебя гарантийные бумаги с собой?
— В бардачке лежат.
— Ну так отгони эту дрянь и возьми новую.
Возмущенный слегка, он вошел в служебный подъезд, начальник метеослужбы встретился по пути.
— Как погодка?
— Дерьмо.
Тот скрылся за дверками лифта.
Что за чушь — он спросил просто так — сам заметил сюда по дороге, что хорошая видимость — небо вполне нормальное.
Недовольный, он буркнул в приемной — кофе, и прошел к себе в кабинет.
По привычке, и от легкого огорчения, генеральный, раздевшись, сразу налил себе коньяку, выпил и заел шоколадом.
Подошел к окну... небо как небо, и пожалуйста, вон кто-то, издали видно, на посадку идет.
Секретарша принесла кофе, поставила на столик, вышла почти уж из кабинета...
— А кофе у нас дерьмо!
Генеральный застыл.
— Уволить?.. С ума они посходили?.. Или ему и впрямь лечиться пора?
* * *
Катушеву доложили, что «гости», наконец, отбыли.
Ну и что, он сам знал — всё так и будет.
Как знал, с самого начала, что никакого мультимиллиардера Смирнова просто никогда не существовало в природе.
Приятный денек.
Только ни одна прямая кремлевская линия не отвечает — обедают, что ли, дружно?
Помощник вошел и слегка огорчил — банкир Беркман немедленно просится.
Катушев недолюбливал банкиров всех чохом, и этого тоже.
— Ну, давай.
Он поздоровался с гостем и пригласил сесть напротив.
Тот сразу открыл какую-то папку и вывалил на стол кучку сотенных зеленых бумажек.
— Так мало? — иронически произнес Катушев. — И за что вы их мне предлагаете?
— Не смейтесь, пожалуйста, а приглядитесь. Это из наших обменных пунктов. Сдавали крупными партиями.
— И что?
— Как что, собака в овале вместо американского президента.
— Ваши работники собаку от Бенджамена Франклина отличить не умеют?
— Это психотропное оружие какое-то. Или психотронное. Работники принимали как настоящие. На семь миллионов нагрели. Вот, — гость расшевелил кучку, — здесь собака зевает, тут чешется, а здесь... извините, гадит.
— А что вы от собаки хотите?
Откуда эти деньги сразу стало понятно — со вчерашнего бала.
— Да причем тут собака! Это же афера очень опасная, а что они завтра устроят?
— Ничего не устроят.
— Как это ничего?
— А так. Кто-то из ваших валютных менеджеров подговорил персонал, и впарили вам эти фантики под мистическую историю.
— Да?
— Не вы первый.
— Тхе, не подумал. Я ж ноги им повыдергиваю.
— Последних ваших слов не расслышал. Оставьте несколько штук для сувенирчиков.
— Да вот, пожалуйста.
— Нет, которая гадит, не надо.
* * *
В кабинет к генеральному вошел заместитель, проверил, зачем-то, на плотность дверь, а когда подошел, лицо, генеральный заметил, у него бледное очень.
— Слушай, у нас беда.
— Что? Кто разбился?!
— Если бы. На складе весь контрафакт пропал.
— Ты что говоришь, а? Как весь, это же половина склада?!
— Не кричи. Ящики, значит, пустые, и на каждом таком крупный маркировочный штамп: «Дерьмо».
— Охрана наша, как это можно... грузовиками!
— Охрана наша — дерьмо. И ты не кричи. Подумай, лучше, кто на такое способен.
— Да, кто способен?!
— Тихо. Не понимаешь?
— Не понимаю.
— Ну, контрафакт, другое ведь не забрали.
— Ты... что хочешь сказать?
— Да Катушев, его люди.
Генеральный поводил головой, обалдело посмотрел перед собой в воздух, и в нем начертилась решетка.
— Вспомни, кто в долю войти к нам недавно хотел.
— Газпром.
— Вот и прикинь.
— А... а мы почему еще здесь?
— Время дают убраться. Аэропорт себе заберут за копейки, а нам — время за это. Ну, и чтобы на суде не болтали.
Картина стала яснее ясной.
— Когда борт ближайший у нас?
— Через тридцать минут на Женеву. И на него, знаешь, какие «шишки» прут? Надо туристическую группу снимать.
— Ну и сними. Пусть их кормят до следующего борта.
— Кормежка у нас...
— Знаю, пусть больше дадут. Собираемся — ноги в руки.
Генеральный начал вынимать из ящиков самое важное. Да, рог коньячный забрать — там только по обводке коньяк, а внутри одиннадцать килограммов золота. Чуть не забыл про эту мелочь, но сейчас пригодится.
К вылету он явился за несколько всего минут — на уничтожение бумаг время ушло.
Вот стоят стюардессы, и молоденькая старшая стюардесса смотрит на него зовущими глазками.
С глазками этими, с попкой теперь придется расстаться.
А экстрадировать, он сразу понял, это не страшно, это они будут всю жизнь экстрадировать.
Командир корабля — сорокалетний, красивый, подтянутый, асс в полном смысле — приветствует его сразу внутри.
— Да, можно лететь.
В салоне... такое и во сне не приснится — ну все знакомые лица.
Ришельевич тычет в коньячный рог пальцем.
— Угостишь?
— В подарок везу.
Депутат известный жрет «Импазу» как семечки, из правительства люди — кого только нет.
Он не успел сесть в кресло, рядом со своим заместителем, как самолет потянули на взлетку.
— Ну и с богом, — говорит заместитель, — спасибо еще надо сказать.
Командир, проходя по салону заметил — не дожидаясь положенных угощений, многие прихватили с собой, и пить начали загодя.
Этим людям, конечно, замечаний не сделаешь.
Он привычно пустил лайнер по взлетке, привычно оторвался и, набирая высоту, очень мягко начал вираж.
И раньше времени дал команду убрать предупреждающие в салоне огни — если там вообще обратили на них внимание и кто-то пристегивался.
Стюардессы тоже поскорей приступили к работе.
Все шло нормально.
Шестая минута полета.
Восьмая, он уже ложится на курс.
Молоденькая старшая стюардесса вдруг заявилась.
— Там, там, черный петух на правом крыле.
Штурман, бортмеханик, второй пилот уставились на нее...
Командир не очень пришел в удивление.
Но не порадовало — «Колес наглоталась, думает, теперь ей все можно».
— Да вы посмотрите, пойдите и посмотрите!
— Что он там делает? — флегматично произнес командир.
— Обшивку клюет.
Они с бортмехаником обменялись ироничными взглядами.
— Ну, прогуляйся.
Тот лениво отправился.
Стюардесса побежала вперед.
Когда бортмеханик оказался в салоне, почувствовал сразу, что что-то все-таки происходит — люди прилипли к иллюминаторам, а по центру у правой линии кресел их целое скопище.
Стюардесса, и другая с ней вместе, упрашивали расступиться и дать пройти.
— Позвольте, — мягко произносил бортмеханик, — позвольте, пожалуйста.
И когда люди по центру ему уступили, попросил:
— Ненадолго совсем освободите вот это крайнее, у иллюминатора, кресло.
Странно, слово «петух» было произнесено уже несколько раз.
Какой петух при скорости восемьсот пятьдесят километров в час?
Наконец, он сел в кресло...
На крыле — большущий черный петух.
Невозможно.
Прямо перед ним, почти у борта был настоящий петух.
— Невозможно, — вслух произнес бортмеханик.
— Вы посмотрите, чем он занимается! — тревожно произнес женский голос из кресла за ним.
Петух бил клювом обшивку.
От каждого удара в обшивке появлялась новая дырочка.
Петух работал целенаправленно — пробил уже дырки «в линию» от переднего края крыла к концу, где закрылки, и сейчас, в полуметре от первой, добивал вторую такую же линию.
Бортмеханик вдруг понял, что сейчас будет — полоску обшивки сорвет с крыла.
Петух быстро довел работу, обшивку дернуло, загибаясь куском, она поползла.
— Петя, — похолодел бортмеханик, — куриную твою мать! Ты что делаешь?!
Петух скосил на иллюминатор глазом, перескочил дальше и начал долбать новую линию.
— Пустите, пустите! — расталкивая людей, бортмеханик устремился к пилотской кабине.
— Командир, там аппарат какой-то в виде петуха, срывает с крыла обшивку.
Командир сам почувствовал уже легкую, но вибрацию справа.
— При таком темпе у нас три минуты, — бортмеханик стал с трудом выговаривать, — четыре — максимум.
Четыре? Они уже не вернутся на аэродром. Куда?.. На какой-то военный? Переговоры займут больше времени.
— В салон! — приказал он. — Предупреди — это не падение, а резкий сброс высоты. Штурман, где облака?
— На трех километрах.
Так, на прорыв в «видимость» уйдет примерно минута. Там вода где-то, Клязьменское уже прошли, но должна быть Ока.
— Командир, где-то рядом Ока, — говорит штурман, хорошо что спокойным голосом.
Самолет уже идет вниз с приличным ощущением невесомости. Чертовы облака все еще внизу далеко.
Дернуло справа, отчетливо дернуло.
— Закрылки?
Второй пилот отвечает, и тоже спокойно:
— В рабочем, никаких аварийных сигналов.
Надежда теперь на непатерю их управлением. Если задеть воду крылом — конец.
— Скорость четыреста, — сообщает второй пилот.
Да, он сбрасывает, но совсем «до посадочной», скорость сбрасывать нельзя — на малой, самолет нырнет в воду носом, потом вскинется корпусом вертикально — это тоже конец.
Какую выбрать на воду скорость?
Учеба, аварийные тренажи...
Да, двести пятьдесят, где-то, и держать ее три-четыре секунды, потом — отключение двигателей.
Близко совсем облака, штурман взялся уже за бинокль.
— Входим в облака, командир.
Наконец.
Но еще раз дернуло и сразу стало слегка мотать.
Ну, так бы вот только, с этим он справится.
Еще облака... нет, закончились.
— Воду!
Нельзя ему повышать голос.
— Вижу, есть вода!
Он сам что-то видит.
— А хватит?
— Большая, выходи креном на тридцать.
А черт, сильно стало мотать!
Но крен, похоже, ему удается.
Удается, а дальше?
Он не знает, что будет дальше! Спокойней, тверже, удерживать надо баланс.
Всё где-то уже на грани...
Промелькнуло вдруг — если бы мог обменять свою жизнь на эту посадку, на секунду бы не задумался.
Молоденькая старшая стюардесса молилась у входа в кабину.
— Господи, помоги! Мне-то за что?
— Я-то, милочка, очень хорошо знаю за что.
Бывшая «старшая» вошла в салон, там... всё стонало и выло.
— Молчать, сукины дети! Асс за штурвалом! Рылами заставлю вытирать каждого, кто обгадится!
Она присмотрелась — тот вон, мордатый, уже приготовился.
Стюардесса подскочила и сорвала туфлю с длинным каблуком.
— Я тебе нагажу, я тебя научу, сукин сын! Мордатый спрятал в колени голову и заскулил.
В диспетчерской недоумевали.
Вызванный начальник аэродромной службы скоро явился.
— Что тут у вас?
— Женевский борт не выходит на связь. Должны уже пятнадцать минут быть в воздухе. Вон, поглядите, стоят на взлетке, жгут топливо, и ни с места.
Начальник удивился, пожал плечами.
— Сейчас пошлю на бетонку машину, пусть объяснятся как-нибудь знаками через кабину пилота.
Было заметно, небо похолодело, стало выше и строже.
Апокалипсис
«Неправедный пусть еще делает неправду; нечистый пусть еще сквернится; праведный да творит правду еще, и святый да освящается еще... гряду скоро, и возмездие Мое со Мною, чтобы воздать каждому по делам его».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |