Министр начал утреннее заседание почти что с разноса: в двух циркулярных письмах месячной давности были некорректные формулировки, а одна — так просто содержала двусмыслицу; по трем департаментам реально не выполняется график работ — министр разложил по полочкам что и почему не будет выполнено в сроки; кадровые перестановки с учетом профессионального соответствия — словно он помнил десятки личных дел наизусть...
Подчиненные сидели прижавши уши и в совершеннейшем обалдении.
— И поросятину надо хорошую в столовую закупать, — закончил министр.
А оставшись один, еще раз удивился поразительной ясности, с которой память сразу представляла ему любой фрагментик, любую деталь из ближнего или дальнего прошлого: память просто восстанавливает любой кусочек жизни, и оказавшись там, можно повернуться в любую сторону, взять и рассмотреть каждый предмет.
Какое пронзительное удовольствие!
Тот лекарь вчера взял всего лишь три сотни зеленых.
Хороший мужик.
И никакой тебе магии, кроме лягушки.
Странная, правда, икона висит на стене — он такого сюжета не видел: Георгий Победоносец, он не Победоносец еще, стоит без обычных доспехов, просто в коротком плаще — круглый маленький щит в левой руке и копье в правой; змей одноглавый с крупным телом и мощными лапами метрах в трех от него — ощущение движенья какого-то, примеривания перед схваткой.
— Дмитрий Игоревич, сейчас сообщили: Большой Кубанский казачий круг вынес решение перейти в партию «Эх, Россия». И «яицкие» собираются сегодня по этому же поводу.
— То есть как, выходят из Конгресса?
Помощник полу утвердительно качнул головой.
— Чепуха какая-то, уточни еще раз.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Монет, отчеканенных в самых разных местах и в самые разные годы, было огромное множество, Иуда и раньше знал, что некоторые ловкие менялы делают себе целые состояния, а их семьи живут в богатых домах. Теперь, оказалось, он сам должен освоить эту науку.
Легче было с золотом и серебром, но и там случались подделки или подмешанный к основному металл.
Учителю не нравилось, что он слишком вникает, тратит на это время.
А как?
Если надо покупать пищу, менять рвущиеся у братии сандалии, платить за ночлег. Надо давать иногда самим милостыню, потому что нельзя смотреть в глаза человека, который знает, что ляжет спать без еды и не будет иметь ее утром проснувшись. Он ловил в таких случаях взгляд Учителя, а иногда не ловил, а давал сам. Надо и давать и просить, и спорить с менялами, потому что у него на счету каждая денежка.
Как же он опечалился, когда сам собою просился прибыток, но Учитель ему запретил: они ходят по Иудее, Самарии, Галилее, дорогам Сирии — сколько разного товара, который можно взять в одном месте и потом с пользой перепродать. Нет, Учитель запретил — если денег мало совсем и не дают подаяний, часть братии просто должна несколько дней поработать. Иуда сам работает в таких случаях, стараясь усердьем подать пример.
И научился уже чувствовать тех, кто подаст ему милостыню или не подаст. Есть богатые дома, к которым, он уже знает, не надо и подходить — зря тратить время. А где-то точно дадут, но нельзя являться навязчиво часто.
В лицо, обзывая бездельником, тоже плевали.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Бушуют?
— Уж третий день стоят. И Кучерена там среди них бегает.
«Высокое лицо» мэрии призадумалось.
Но ненадолго — думай не думай, а ехать все равно надо — репортажи уже по чертову телевидению начались.
Люди заняли все пространство между входом в метро «Полянка» и магазином «Молодая гвардия» пространство — позволявшее вместить человек триста — тех самых выселенцев из домиков, построенных лет сто с лишним назад.
Лозунги передавали ясные настроения: «Замоскворечье — наша родина», «Предоставьте жилье в родных нам местах», было кое-что порезче.
Люди научились считать — рынок есть рынок, и сколько стоит тут квадратный метр земли под застройку, знали даже малые дети. «Рассчитайтесь по-честному» — справедливо царило в умах.
Первой на место выехала техническая бригада — надо было смонтировать площадку для выступления «высокого лица», поставить микрофоны и усилители.
Через полчаса отправился сам кортеж.
О прибытии его кто-то узнал заранее, и толпа ожидала.
Детки стояли с плакатиками: «Я хочу учиться в своей школе».
«Высокое лицо» ласково взглянуло на деток и, сопровождаемое, поднялось.
Кашлянуло, пробуя микрофон.
— Дорогие сограждане...
— Дорогие, конечно, — прервал сразу округлый мужик из первого ряда в какой-то махновской папахе на голове, — ты на каждом сколько рассчитываешь заработать?
Охрана внизу шевельнулась в ту сторону.
— Давайте, прежде всего, соблюдать корректность. Дома ветхие, вы это прекрасно знаете. И я вам скажу чистую правду...
— Чистую?! — ехидно рассмеялся мужик. — Давай чистую, послушаем правду-матку!
Воздух стал чистым, и очень легко задышалось, внутри снялось напряжение, свободной показалась каждая в организме клеточка.
Свобода — она же, правда.
«Высокое лицо» почувствовало освобожденье души, радость неизъяснимую, оттого что можно быть полностью самим им собой!
— Вон, Кучерена, я вижу блокнотик держит — циферки посчитал, что здесь почем. Сунь их знаешь себе куда? Циферки эти «по-белому», а по-настоящему, не заглядывая в твой сраный блокнотик, сразу скажу: как минимум вдвое больше. Каждый из вас, в гребаных этих квартирках, почти что — долларовый миллионер. — Его разобрал смех: — Только... хе-ха-ха... только хрен вы и десять процентов получите. Выселим всех к чертовой матери за Окружную. Я вам больше скажу — снесем тут старину на фиг всю. Что старину — Военторг, а, Военторг? В каталогах мира среди памятников модерна, и сто лет бы еще простоял. Французы приезжали, говорили: «Что вы де-елаете». А нам хреном по деревне — снесли и всё! И тебе, мужик, — он поискал глазами наглого мужика, тот не попался, но фраза уже полетела, — снесем башку вместе с папахой!
В подтверждение «высокое лицо» подняло руку, чтоб врезать хотя бы по воздуху, рука чуть двинулась вниз и застыла, словно схваченная вся гипсом.
Он попробовал ей двинуть еще... воздух тяжелый, он часто дышит, ноги отекли — неприятно стоять...
Что он тут наговорил, а? Что с рукой?
Телекамеры были?..
Вон, две проклятые.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Иуда всегда искренне благодарил человека, давшего любую монетку. И молился за него, чтоб Бог снискал ему благодать. Сколько глаз хороших, и таких, порой, бесконечных.
А братья недолюбливают его.
Как же, один шаркает сандалиями по камням, другой не замечает, что рубаха цепляет шипастый куст — а за все надо деньги платить.
Он досматривает за каждым, делает замечания — кто-то морщится или глупо шутит в ответ.
И посмотрели на него с укоризною, когда он хотел отогнать мальчишек от смоковницы, богатой спелыми ягодами. Мальчишки из соседней деревни — он знает эту деревню, достаточную очень и зерном, и скотом. Мальчишки сильные, не голодные, а со смоковницы он набрал бы полный мешочек.
Учитель шел впереди, повернулся и приказал оставить мальчишкам дерево.
Царствие небесное, о котором говорит Учитель, а братья задирают головы вверх — оно не там, оно в человеке. В которых-то точно есть. Он долго стоял у входа на рынок на солнцепеке, долго — и никто не давал. Солдат-римлянин скучающе смотрел на него, стоя в тени на посту. А когда Иуда, вздохнув тяжко, собрался уже уходить, сделал знак подойти. Рука протянулась и сунула ему монету с профилем Римского Императора — крупная денежка для простого солдата, и глаза — чуть улыбающиеся и ласковые. Иуда низко поклонился, и слеза упала на землю.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С утра профессор Рождественский отправился по приглашению в Академию, а днем, вернувшись, узнал от Зины, что «барышня» полдня провела сидя за Интернетом.
— Денис Денисович, она мясное отказывается есть. Говорит: люди не звери.
— Э, собственно... а рыбу?
— Рыбу не отказывается, говорит, нельзя есть теплокровных, они нам братья.
— Формально она права. Да-с, — профессор подумал, что можно самому иной раз заскочить в ресторан, а здесь, дома... — Зинуля, ты готовь нам всем теперь рыбные блюда, ну, икорки, там, красной-черной давай.
— Яйца ведь тоже можно?
— Можно, это у тебя идея полезная.
* * *
Толстяк зашел в недорогую пивную и вышел оттуда уже через две минуты, утирая рукавом губы.
А через десять секунд джип с очень темными стеклами отъехал от тротуара.
— Вы что ребята?
Двое с боков.
По ушам судя, — продукция «сделанная со стаканом». Старший на переднем сиденье рядом с шофером.
— Молчать!
— А далеко едем? Я деньжат-то с собой на пивко только взял.
— Заткнись, урод.
С боков для убедительности надавили.
* * *
Министр испытывал, что называется, кайф, ныряя в разные уголки памяти, но что-то стало происходить и другое — посещённое, сменяясь другим, не уходило совсем, а отступая несколько вглубь, продолжало маячить, куски находили друг друга, монтировались между собой и складывались.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Иуда, посмотри эту монету. Золотая, попробуй на зуб?
— И пробовать не буду, я знаю эту чеканку — там половина медь.
Другие лепятся.
— Некогда мне с вами.
— Ну эту вот только взгляни.
Он берет в пальцы крупную монету и недолго рассматривает.
— Карфагенская она, ей двести лет.
— А за сколько менять?
— Ни за сколько, она у тебя год пролежит без движенья.
— Эх, беда-то! Всучили мне.
— А ты вот что сделай. Монета хорошо сохранилась, подойди к римлянам, не к солдатам, а из начальников. И меньше чем за два серебряника отдавать не соглашайся.
— Неужто, два серебряника?
— Попомни мои слова.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Большой «полуофициальный» совет под руководством представителя администрации — человека не из самых главных, но немаленького, и тесно связанного с бизнес-кругами, — проигнорировать было никак невозможно.
Главный «Торговый» не зря совсем приехал туда с тяжелым чувством — первый же вопрос от председательствующего прозвучал до примитивности безобразно:
— Ну и как будем вынимать у этой суки деньги?
Лёня сразу же предложил глупость: нарисовать ей на бумаге всякие привлекательные инвестиционные планы — нефть, газ, алмазы — втянуть, а потом — дело техники.
Молодой шустрый на всё депутат, редкая даже среди них пройда, предложил «еще лучше»: обвинить в пособничестве экстремистской партии «Эх, Россия», взять под стражу вместе с ее опекуншей, прессануть — сами на все согласятся.
«Торговый» встретился глазами с умным Катушевым, и оба друг друга поняли.
— Ну а вы что молчите, Евгений Матвеевич? — спросил председатель.
— Я, во-первых, предлагаю не называть женщин суками.
— Хм...
— Во-вторых, нужно представить ей несколько крупных реальных проектов с эффективными результатами финансирования. Пусть закажет международную экспертизу и принимает решение.
— Вы что же, всерьез полагаете, что мы вынем у нее таким способом четыреста миллиардов?
— Вынимают из карманов, и я в этой области не специалист.
«Не будет он на старости лет срамить себя участием в шайке. Нет, не будет».
Ответ, разумеется, не понравился, и в его сторону больше уже не смотрели.
Нервного разговора хватило всего лишь на полчаса, выбрали все-таки предложение обвораживать сказочными планами и отправить на это министра финансов, администратора... Лёня, видимо вспомнив про танцы с цветком в зубах, нашел предлог отвести свою кандидатуру, третьим вызвался известный всем «Энергетик».
Готовиться к сказочным планам было незачем, ехать договорились почти не откладывая.
Администратор отозвал к себе Катушева.
— Конфеты-бараночки я еще понимаю, но они же по всей стране поросят раздают. Откуда у них такое количество поросят? Наши специалисты просчитали внутренние ресурсы, таможенный ввоз за три последние месяца — нет в стране такого количества поросят!
— Совершенно верно.
— Тогда как вы это объясняете?
— Да просто. Мои люди проследили эту схему: приезжает грузовик с поросятами, отдают двух-трех и обещают скоро приехать и раздать остальным, а молва по областям идет, что у каждого уже есть дармовой поросенок.
Что-то не понравилось администратору в этом флегматичном ответе.
— Да?
— Ну, не из воздуха же они их берут.
* * *
— Вон, машина с нашими поросятками пошла. Желаете, остановлю, вам дадут одного?
— Будет тебе сейчас поросятина, — проговорил с переднего сидения старший.
— Ну, будет так будет. А это что?
— Где?
— Вон, коллектор прорвало.
Все увидели, как из какой-то дрянной трубы мерзкая жижа хлещет потоком в реку.
— Нужно вам это?! — зло проговорил мужичок. — Вот это вам нужно?!
— Не нужно, но ты все равно заткнись.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Иуда давно заметил, какие разные люди.
Когда Учитель говорит с ними, у одних свет возникает в глазах — но потому что их души и так это знали, их радует подтверждение, выраженное собственное их чувство чужим сильным словом. У других — только недоумение, им любопытно, как если бы показали какую диковину, а головы потом возвращаются к своему кругу мыслей.
Разве Учитель не понимает?
Разве не сказано: все возвращается на круги своя.
И еще: у кого много есть — преумножится, а у кого мало — отнимется то, что имеется.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
— Да, уютненько тут у вас, хороший подвальчик.
Человек сидел за столом, а те трое вошли и остались стоять.
— Садись.
— Благодарствуйте.
Мужичок расположился на стуле напротив.
— Ты на кого работаешь?
— О!
— Что, о, хозяина называй. ...Что молчишь, жить хочешь?
Мужичок призадумался.
Потом улыбнулся:
— Другой раз радость от жизни берет, счастье какое-то... — и погрустнел: — а иногда и не очень.
— Ваньку валяешь, сукин сын.
— Насчет происхождения вы, извините, не правы.
— А понимает твой хозяин, на кого замахнулся? Ришельевич с Полуниным мне, понимаешь, мне платят.
— Много?
— Не твое дело, собачье.
— Опять, извините, ошиблись с происхождением.
— Значит, хозяина своего ты не сдашь?
— Нет.
Их глаза сошлись, и тот первый вдруг ясно понял, что орех этот можно раздавить-размозжить, но вынуть из скорлупы ничего не удастся.
Стало быть, и время терять больше не за чем.
Взгляд, брошенный за спину мужика, все сказал, старший двинулся, но двинулось еще что-то.
Двинулся слегка, вроде, воздух и пол, лестничный ход ухнул, проседая под гигантским черным медведем — невероятная черная туша лишь задела по пути слегка старшего, и того пушинкою отнесло к стене. Двое других, было, сунули к кобурам руки, но каждый сразу же понял — стрелять в эту страшную тушу, всего в нескольких метрах, из их «пуколок» — это сразу подписать себе приговор.
Медведь легко достиг другой стороны стола, встал в рост... зверь не ударил, а просто дернул лапой, и оторванная голова полетела на стол.
Кровь стала стремительно растекаться.
Гость слегка отстранился, чтоб не запачкаться, и встал.
— Ну, я поеду?
— Можем подвезти, — любезно предложил с пола старший.
— Не надо, — добродушно улыбнулся мужик, — я на попутках.
И двинулся вверх по лестнице.
Медведь, прихватив голову, затрусил за ним на задних лапах, словно за дрессировщиком в цирке.
* * *
На секретарский телефонный звонок энергичный женский голос ответил, что Их Высочество готово предоставить представителям власти аудиенцию.
Поехали, как положено, каждый в своей машине и со своей охраной.
* * *
Сообщения шли чередой.
С личными извинениями позвонил атаман от Донского войска.
— Ты, Игоревич, прости. Сам я был против, но донцы единогласно почти решили вступить в «Эх, Россию».
Другие звонки... ближе к вечеру Митя понял, что от Русского конгресса — его любимого детища — осталась только кучка татар и евреев.
* * *
Представитель администрации, выходя из машины, сразу заметил некоего в плаще с поднятым воротником и надвинутой низко шляпе.
Тот совался в подъезд, и подъехавших заметил слишком поздно.
Администратор сделал знак другим подождать и подошел к человеку.
— Борис Абрамович, но это уже безобразие. Вы нарушаете основные договоренности.
— А как я мог, как я мог не сделать визит любимейшему существу своего близкого друга, не выразить соболезнование, — быстро заговорил тот, — щенком держал ее на руках, — он показал, как держал и баюкал.
— Где остановились?
— Как где, на старой московской квартире. Там, кстати, при шмонах свинтили со всех дверей золотые ручки, ну хоть бы обычные взамен них поставили. Свинство какое-то.
— Слушайте, правила надо соблюдать — после нас.
— А что вы тяните? — он взялся пальцами за рукав и приблизил голову: — Есть один очень простой способ.
— Какой способ?
— Ну-у...
— В пай хотите войти?
— Хочу. Двадцать пять процентов... хорошо, двадцать.
— Нет, заранее не обещаю. Мы сначала сами попробуем.
* * *
— Вадим Робертович, а вы уверены, что никакого скандала не будет?
— Какого скандала?
— Ну, как у Иры.
— Ты с кем меня сравниваешь?
— Я не сравниваю, но она, между прочим, на нервной почве в психушке.
— Вон как.
— Да, полное отсутствие памяти. Помнит только ранний период — когда была пионервожатой, про дедушку Ленина все время плетет.
Ведущий Соколов рассмеялся, это только добавило ему азарта.
— Ладно, я в гримерную. Не бойся, нам черт не брат.
* * *
Госпожа Маргарита Вейлер слушала их внимательно: и про нефть на шельфах, и про газ, про грандиозную евро-азиатскую магистраль, которая возьмет на себя большую часть мировых грузоперевозок...
Насторожило в первый раз, когда увлекшийся «Энергетик» был остановлен словами:
— У вас более тридцати миллиардов долларов отвлеченных средств из самой энергетики, вы их куда дели?
А через некоторое время последовало:
— Вы ведь самоотказники, господа. Выкинули старость на улицы. Так не поступают даже в собачьей стае. Я прокатилась в метро. Днем, когда инвалиды могут просить, двигаясь по проходам. Страшной формы калеки. Кто мешает выделить для строительства удобных инвалидных домов с уходом два-три миллиарда всего, из тех трехсот с лишним, что вы держите за рубежом под крошечными процентами.
Администратор первым понял: все, что они тут мололи, ушло, как вода в песок.
Дальше речь полностью перешла к хозяйке.
— Я просмотрела действующие на настоящее время налоги. На каждый рубль... доллар, неважно, вы получаете от НДС, ЕСН, и подоходного налога более пятидесяти процентов в казну. Это без налога на прибыль. Два процента и свыше пятидесяти процентов — кто-нибудь может мне объяснить причину предпочтения не второго, а первого?
Взялся, было, министр финансов.
— Сударыня, вы забываете о сроках окупаемости...
— Совсем не забываю. Во-первых, бюджетные доходы с этим никак не связаны, я же считала без прибыли, во-вторых...
Разобралась «зараза», подумал Администратор, и манера её — поворачивает не глаза, а голову, неприятно упирая в собеседника взгляд.
— Во-вторых, господа, через два-три года нормально организованное предприятие может быть выставлено на торги, с сохранением профиля деятельности, разумеется. Вот вам и инвестиционный объект, не в чистое же поле вкладывать. Вы мировую практику сколько-нибудь изучали? А шельфовые и прочие запасы разумнее поберечь.
Министр и «Энергетик» хотели, было, еще что-то провякать, но в комнату вошла дама — стройная, высокая в черном блестящем брючном костюме с изумрудным колье — в одной руке дама держала бутылку шампанского, в другой — полуотпитый бокал.
— Милая, — обратилась она к хозяйке, — Зина уже приготовила устрицы и к ним отварной рис с красным перцем. Аудиенция закончена, господа. Все вы получите vip-приглашения на назначенный на послезавтра бал в Нарышкинском дворце. А сейчас ступайте к чертовой матери.
В прихожей двери были открыты, демонстративно назначенные им для выхода, но ступив за них, трое все почувствовали сперва непонятную пустоту, затем — никакой лестничной площадки — комнатка, освещенная подвешенной к потолку керосиновой лампой, образок в углу, маленькое с темнотою оконце — вроде кельи, что-то такое. Женщина сидит у другого края стола, старая, с белой с прозрачностью кожей, старость уже последняя, у которой совсем мало времени.
Глаза... в них горе.
И переполняются горем, глядя на них.
Администратор заволновался вдруг, а «Энергетик» торопливо проговорил:
— Мама, ну мы ж как все люди.
В глазах старой женщины появились слезы, и Администратор почувствовал, что ему больно как-то везде.
— Если бы я знала, — рот остался полуоткрытым, — если бы я только знала...
Наваждение просто — они стоят на большой лестничной клетке, два охранника дожидаются их у лифта, «Финансовый» осторожно посматривает, а «Энергетик» встряхивает головой, двери большого лифта уже открыты.
* * *
Диктор объявил: «Вадим Соколов, господа!», и на площадке появился известный всей стране ведущий.
До этого были представлены два оппонента-участника: мужичок крепкий-округлый, представитель малого бизнеса и член партии «Эх, Россия», и представитель партии власти — заместитель председателя генерального секретариата.
— Зампредгенсек, — сразу прокомментировал Соколов, — вас вызвали, вам первый вопрос.
— Вопрос простой: что означает приставка «эх» в названии вашей партии?
— Прощеньица просим, это не приставка, а частица. Частица богатая любым выражением: радостным, грустным, разочарованным, каким хотите.
Соколов: Россия, так сказать, во всем ее многообразии, понятно. Ваш вопрос?
— А у меня не очень простой. Россия разная сейчас — старики бутылки собирают, чтобы, значит, купить для желудка кефира, доктора наук получают по триста долларов, а секретутка любая в крупной фирме — шестьсот и больше, бандиты всё поделили, чиновники Куршевелем не стесняют себя и островами разными, мэры удачно на миллиардершах женятся, журналистики разные или ведущие на телевидении, — он скосился на Соколова, — лопатой деньги гребут, а хирургическая медсестра перед операцией ест бутерброд с маргарином. Это как же ваша партия «Единая» все это объединяет?
Соколов: Любопытный вопрос.
— Ну, во-первых, наша партия никаких бандитов не объединяет.
Соколов: Ой, ли.
— За голословные обвинения, хочу предупредить, можно привлечь к суду.
Соколов: Мне страшно.
— Во-вторых, наша партия объединяет именно тех, кто желает процветания России.
— Хе, процветание, любезный, это заводы и фабрики. Я, вот, челночил по разным странам в девяностых и на рыболовецких судах подрабатывал.
Соколов: Повидали мир, значит?
— Пришлось. И куда не приедешь, к политикам на выборах только два вопроса — трудовые места и социальная защита. Процветание — это и есть трудовые места. Много их создали?
Соколов: Да, чиновничьих мест они создали много.
— Не надо огульно, и без знания дела.
Соколов: Ну, расскажите со знанием.
* * *
— Молодец, Мотов, хорошо его шьет. Милая, может быть, ты все-таки запьешь немного устриц этим сухим шампанским?
— Нет, алкоголь человеку совершенно не нужен.
— М-м, человеку, пожалуй. Зиночка, достань, будь любезна, вторую бутылку.
* * *
Разместиться для краткого обсуждения решили в машине у «Энергетика» — у него там отличный бар.
— Провал полный, ребята, — начал хозяин машины, разливая всем в рюмки. — Нужны какие-то радикальные меры.
— А к кому, — поинтересовался «Финансовый», — переходит ее состояние, если в случае...
— К опекунше, — сообщил Администратор, — а та еще похлещи, пожалуй, будет. Но у «Березы» есть план, говорит — очень простой.
«Энергетик» сразу налил по второй.
— Сколько за него хочет?
— Двадцать процентов, и чувствую, не уступит.
— Восемьдесят миллиардов долларов? Вот пи-дараз!
* * *
Зампредгенсек нес ахинею.
Мужичок пару раз сбил его народными шуточки, и к окончанию первого раунда связно весьма изложил, что страна с бесконечным земельным ресурсом не способная себя прокормить и не страна вовсе, а недоразумение.
Счет зрительских симпатий шел не в пользу зампредгенсека один к десяти.
В перерыве Соколов рассказал про очередную дуэль:
— Помещик Кашкин стрелялся со своим соседом — убежденным толстовцем и пацифистом. Первой пулей Кашкин попал в верхнюю крупную мундирную пуговицу, расплющил ее, не причинив противнику ничего, кроме синяка. Сосед выстрелил в воздух. Второй пулей Кашкин угодил с тем же результатом в среднюю пуговицу. И наконец, третьей пулей расплющил нижнюю. По требованию уездного дворянского собрания Кашкин не только купил три новые пуговицы, но и самолично пришил их к мундиру соседа.
Соколов всегда заканчивал дурацкие истории про дуэли с видом человека, открывшего, как минимум, новый «замечательный предел» математики.
Прикинули, кому лучше ехать к «Березе» на переговоры, и вышло на «Энергетика».
Когда шли к своим машинам, Администратор сказал «Финансовому»:
— Вот посмотришь, он опустит его процентов на пять, и себе в откат заберет.
«Финансовый», собственно, и не сомневался.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Друг Иуды, с которым вместе росли, работал у Каифы прислужником и сообщал кое-что время от времени.
Каифа не добрый, но и не злой — он обычный приспособленец. А Пилат, вот, злой и алчный. Каифа собирает каждые три месяца для него незаконную дань, но того все равно не умаслишь. И сегодня дружок сообщил ему — Пилат хочет как-то покончить с Учителем. И еще он сказал: «Берегись, Иуда, вас всех бросят в темницу».
Иуда не очень боялся темницы, и не это сейчас занимало его.
Позавчера, когда они шли к Иерусалиму и остановились на отдых, женщина принесла большой сосуд с маслом. Безумно дорогим. И обмыв Учителю ноги, стала натирать этим маслом.
Он, было, сказал, что лучше продать... но Учитель не велел мешать женщине в ее хорошем порыве.
Иуда почти не спал ту ночь — монетки, кучками и по одной, будто он запомнил выпрошенную им каждую, мелькали и мелькали перед глазами. Это не было сном, он мог повернуть любую или дотронуться пальцами. Только под самое утро удалось заснуть, и он поднялся с больной совсем головой.
А от потерянного сна крепко проспал этой ночью.
Только пробудился совсем другим человеком.
Он перестал любить Учителя.
Это непривычное чувство он еще продолжает переживать.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Второй раунд начали секунданты.
Известная всей Москве дама и представитель молодежного движения пятого транша с рекомендующим названием: «Ваши!». Оба в наглую заявили, что «Эх, Россия» профашистская организация, и дама — сама, правда, не слышала, но знает, — что это партия провозглашает лозунг: Россия для русских!
Призванный ответить, тяжело вздохнув, укоризненно посмотрел на даму, но той — как с гуся вода.
— Лозунгов таких у нас никогда не было, а про фашизм, извольте, поговорим. Слово происходит от итальянского fascia — по-нашему куст. Кустовой способ существования, значит. В нашей политической географии это какой способ? Известно, кланово-этнический. И когда же это русские таким способом существовали? Я вот, хотя времени мало совсем, но книжки почитываю, приходится, иной раз, извиняюсь, и в туалете.
— А в туалете хорошо читается, — нестеснительно поддержал Соколов.
— Да-с, философ наш Иван Александрович Ильин подчеркивал — наоборот, не солидарные мы русские люди, не корпоративные. А вы про фашизм. И как практик могу сказать: вот люди с Кавказа, я против, лично, ничего не имею, вот у них семьи-кланы огромные — деньги соберут, здесь в Москве магазинчик откроют, без кредита всякого. Поработают там сами, не отрицаю, поначалу здорово поработают. Еще раз накопят-соберут — второй магазинчик. Глядишь, в третьем уже работают девчонки из Молдавии, с Украины, а машины у хозяев с битых жигулей на иномарки поменялись. А мне где взять на мои пирожки?
Соколов: Пирожки печете?
— Да, этими, вот, самыми, — мужичок поднял слегка когтистые руки, — коммерческий кредит мне не по силам, а эти вот, — он ткнул пальцем на оппонента, — денежки за границей держат под два-три процента. Я б с удовольствием взял под три валютных процента, — он ткнул туда же, — так не дают. Рынок это что? — он посмотрел на ведущего. — Я вот Кейнсов-Фридманов не читал, но знаю, рынок — это условия равных возможностей. А вы фашизм, да фашизм.
Мужичок махнул рукой и совсем огорчился.
Однако тут вступили его секунданты.
— Гелла, как ты можешь быть в двух местах сразу?!
— О, милая, это совсем не сложно. Вот в трех-четырех сразу, бывает иногда затруднительно.
— Нарколог, — представилась пушистая брюнетка с зелеными глазами. — Вашей партией был принят закон, согласно которому любой человек мог иметь с собой до десяти порций сильного наркотика. Этого вполне достаточно для мелкооптовых торговцев, которые орудуют на дискотеках, да и повсюду.
— Этот закон больше не действует.
— Знаю, но когда тот принимали, чем руководствовались?
— Мы исправляем ошибки на марше.
У ведущего Соколова перекосило физиономию.
— А куда маршируете?
Не дожидаясь ответа, он предоставил слово второму секунданту.
Мужчина в строгом темном костюме и галстуке, глаза странно разные — темный и серебристый.
— Руководитель охранной фирмы ОГПУ.
Соколов: То самое?
— Охрана Граждан и Правовые Услуги.
Соколов: Фу, отлегло.
— Не буду рассказывать, как легко проводить селекцию мигрантских потоков через наши представительства в странах ближнего зарубежья.
Соколов: Действительно легко?
— Небольшой дополнительный штат и элементарное сотрудничество с местными МВД. Последний закон, позволяющий регистрировать трудовых мигрантов просто в канавах, которые они роют, это издевательство над человеком. Могу сказать, что кроме профессиональных криминальных элементов огромную часть преступлений совершают люди, доведенные до края свинским состоянием и нуждой.
— Этот закон сейчас корректируется.
— Но повторю вопрос коллеги — по каким соображениям принимался тот первый?
— Я уже говорил, мы исправляем ошибки на марше.
Соколов: Да слышали. Перерыв. В конце восемнадцатого века графиня фон Вейн обвинила свою кухарку в систематической краже сахарной пудры. Та, обидевшись, вызвала ее на дуэль. Умевшая хорошо фехтовать графиня, благородно предложила сразиться на сковородках. — Соколов опять принял вид человека, сообщающего важную новость: — И победила в этом бою.
Поначалу редакция передачи извлекала истории про казусные дуэли из всевозможной литературы, но скоро и казусы истощились, и сама редакция поняла, что выдумывать истории проще и гораздо удобней.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Он перестал любить Учителя, и не понимает сейчас, ради чего все это было. Разве он стал бы хуже душой, если бы зарабатывал, например, как меняла. Мог не милостыню просить, а сам помогать.
И не видит он разницы в людях за те три года, что Учитель ходит и проповедует — всё столько же тех, кто любит добро, всё столько же тех, кто к нему равнодушен.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
«Энергетик» позвонил Администратору и сказал только два слова:
— Вариант подходящий.
В третьем раунде вопросы задавал сам Соколов.
Как-то не очень ему хотелось спрашивать что-то у этого туфтуна — бывшего комсомольского и райкомовского проныры — поэтому он приступил к мужичку.
— Трудно в малом бизнесе? Скажите честно, обирают со всех сторон?
— Так, без штанов оставляют.
Мужик начал грамотно излагать — что и как, а Соколов сочувственно кивал головой.
Через две минуты в аппаратную позвонили, знакомый голос генерального директора канала, задыхаясь, проговорил:
— Вы там с ума сошли?!
— Почему? — очень удивился режиссер передачи.
— У вас человек без штанов стоит!
— Какой человек? — режиссер перевел взгляд с мониторов в зал.
— Мужик этот, булочник!
Он опять посмотрел — все нормально, мужик недорого, но прилично одет, вот опять тычет на оппонента, и Соколов что-то у того переспрашивает.
Он вдруг понял — Васька Безуглов — талантливый, сукин сын, который озвучивает на телевидении почти все известные голоса. Когда они с Соколовым зашли выпить кофе, группа с Безугловым, отснявшая очередной сериал, сидела за сдвинутыми столами, и Васька хитро на них посмотрел. Болтает, значит, сейчас из кафе по мобильнику.
— Кончай, Васька, мы работаем.
— Ка-кой я тебе Васька!
Режиссер положил трубку и нажал кнопку режима «молчание».
Передача откровенно шла «в одну сторону», выслушав, безразлично, очередные декларации про «стабильность» и «шаг за шагом», Соколов хотел обратиться к симпатичному мужичку-работяге, но услышал в заключение деклараций:
— На том стояла и стоять будет наша партия!
— Ну, — улыбнулся мужик, — будет стоять или не будет, мы еще поглядим.
— А с чем пирожки печете?
— Разные: с капустой, со сладостями.
— И мясные?
— А как же — с кот... с которыми много хлопот. Да вон, попробуйте, я прихватил несколько ящичков.
Он хлопнул в ладоши, и в зале появились молодые румяные молодцы во всем белом от колпаков до бахил.
Пошла быстрая раздача пирожков публике — каждый в оберточке, чтобы не пачкались пальцы, — румяный молодец одарил также экспертов-судей, поднес оппоненту и Соколову, оппонент демонстративно отказался, а Соколов, почувствовав приятный аромат мяса и хорошего теста, взял сразу два.
Кажется, он взял потом еще два.
Передача закончилась с огромнейшим перевесом в пользу хорошего мужика, зал пустой, режиссер вышел из аппаратной.
— Робертыч, ну хватит жрать. Нам бы оставили.
— А вкусные!
«Сделал дело — гуляй смело».
Смело еще потому, что семья сейчас купается в Красном море, и на удобном таком расстоянии, ну, не может он не позволить себе эту журналисточку — интеллектуалочку с умными игривыми глазками.
Рабочие разбирают сцену, и говорят между собой, что кошатиной очень воняет.
С интеллектуалочками как-то иначе совсем, элегантно это переходит у них — от умного к очень приятному.
Она ждет у машины, и Соколов заспешил.
Еще ему нравилось, что она зовет его на ты и по фамилии, и с хорошим юмором девочка.
Опоздал не он, а она — ах, простительно!
Он включил зажигание...
— Соколов, что это?
— Что?
— Вонь кошачья.
Откуда в салоне его автомобиля вообще какая-то вонь? Или масло где-нибудь подтекает?
— Фу, Соколов, ты нарочно?
— Что нарочно?
— Намазался чем-то, я не знаю. От тебя кошатиной невозможно прет.
Он опять удивился такой нелепости и услышал:
— Соколов... я никуда не поеду.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |