Каждая языковая единица в процессе своего существования в речевом общении «обрастает» определенной совокупностью ассоциативных связей с другими единицами, образуя вокруг себя некоторую семантическую сферу, а совокупность семантических сфер, реализуемых в ассоциативно-вербальной сети речевого общения носителей данного языка, формирует семантическое пространство. Языковая единица является и устойчивой, и мобильной структурой, обеспечивающей и единообразное понимание его в определенной языковой среде, и возможность использования его как метафоры в иных условиях речевого общения.
Слово глаза относится к ключевым словам, способным «образовывать смысловые сгущения, ...в данном тексте, объединенном темой и основной идеей произведения» [Караулов 1992: 158]. Ассоциативное поле данного ключевого слова произведений М.А. Булгакова «Роковые яйца» и «Собачье сердце» позволяет нам расширить границы его значений. Это не только часть человеческого тела, орган зрения на лице человека, но и само зрение — «способность видеть», «взгляд», «пространство, находящееся сейчас перед глазами», «видение», «кругозор», «присутствие», «горизонт», «видимость», «взор», «наблюдение за кем-либо», «мнение» и т. д.
3.6.1. Глаголы со значением зрительного восприятия в языке произведений М.А. Булгакова
С учетом того, что коннотативно маркированная лексика русского языка антропоцентрична, чаще всего при характеристике образа подвергаются анализу действия человека, дающие наиболее полное представление об его личностных качествах. Следовательно, одним из самых важных в системе языка классов слов такого рода, являются глаголы.
Глагол считается самой ёмкой и самой сложной частью речи русского языка. Он наиболее конструктивен по сравнению с другими категориями частей речи. Важной особенностью русского глагола является то, что он занимает центральное положение в семантической структуре предложения в качестве семантического предиката.
Ассоциативно-смысловое поле лексемы может быть представлено любыми грамматическими единицами, в том числе и глаголами. Глаголы, как и слова других частей речи, могут иметь самые разнообразные коннотативные признаки, не связанные с общей семантикой слова. Отдельные стороны значения способны развивать много различных ассоциативных признаков, которые могут выразить любое мыслительное содержание. Вот, например, использование глаголов, характеризующих благоговейное отношение учёных к собственным открытиям в «Собачьем сердце»: «Пожимая плечами, кривя улыбку и хмыкая, Филипп Филиппович пожирал его глазами, как будто в белом нетонущем комке хотел разглядеть причину удивительных событий, перевернувших вверх дном жизнь в пречистенской квартире» [Булгаков 1991: 207], а также в «Роковых яйцах»: «— Очень хорошо, — сказал Персиков и припал глазом к окуляру микроскопа» [Булгаков 1991: 98]. Оба глагола, пожирал и припал, приобретают общее значение зрительного восприятия, пристального внимания к объекту наблюдения только в синтагматических конструкциях с лексемой глаза.
Наибольшую семантическую активность проявляют глаголы с базовым компонентом значения «видеть/смотреть»: «Пришелец вперил в него взгляд, в котором явственно прыгали искры почтения сквозь самоуверенность, никакой бумаги не подал, а сказал:
— Я Александр Семенович Рокк!» [Булгаков 1991: 121]. Нам известно значение фразеологизма: впиваться глазами в кого, во что/ впиться глазами в кого, во что, т. е. «пристально смотреть на кого-либо, на что-либо», который имеет яркую экспрессивную окраску. Разговорный характер придает обороту именно употребленный в нем глагол впиться/впиваться [ТСУ 1996]. В произведении М.А. Булгакова используется синоним данного глагола (вперил), также принадлежащий к разговорному стилю речи и обладающий ограниченной синтагматикой, употребляясь в сочетании со словами взор, взгляд, глаза.
Смотреть человек может по-разному, демонстрируя различные оттенки чувств, и у Булгакова мы находим следующие примеры, подчёркивающие внутреннее состояние субъектов «— Подлец, — выговорила барышня, сверкая заплаканными размазанными глазами и полосатым напудренным носом» [Булгаков 1991: 218]. Глагольно-именное выражение сверкать глазами... и носом помогает выразить гнев и раздражение барышни. «На мгновенье он скосил глаза на морду Шарика, и Борменталь тотчас сломал вторую ампулу с желтой жидкостью и вытянул ее в длинный шприц» [Булгаков 1991: 185]. С помощью сочетания скосить глаза выражены неудовольствие, враждебность доктора.
«Зина, испуганно тараща глаза, ушла с календарем, а человек покрутил укоризненно головой» [Булгаков 1991: 196]. «Бронский сидел, вытаращив глаза, и строчил» [Булгаков 1991: 115]. С помощью фразеологизма со значением удивления, недоумения таращить глаза//вытаращить глаза автор обращает внимание читателя на необычность во взглядах своих персонажей, испытывающих на данный момент определённые внутренние переживания. «Мы таращим глаза от удивления и неожиданности, глаза широко раскрываются, когда мы бессознательно стремимся получить через них максимум информации, мы прищуриваем глаза во время пристального наблюдения или при высокой концентрации мысли...» [Маслова 2001: 133]. «Он прищурился, отсчитал белые бумажки и протянул их укушенному со словами:
— Сегодня вам, Иван Арнольдович, сорок рублей причитается» [Булгаков 1991: 177]. «Впрочем, для него и так никакого шанса нету, — он помолчал, прищуря глаз, заглянул как бы насмешливо в полуприкрытый спящий глаз пса и добавил:
— А знаете, жалко его. Представьте, я привык к нему» [Булгаков 1991: 183].
«— Насчет семи комнат — это вы, конечно, на меня намекаете? — горделиво прищурившись, спросил Филипп Филиппович» [Булгаков 1991: 205].
«Упорный человек, настойчивый, все чего-то добивался в них. Резал, рассматривал, щурился и пел:
— К берегам священным Нила...» [Булгаков 1991: 222].
Приведенные примеры иллюстрируют особенность взгляда профессора Преображенского, как видим, автор не раз рисует портрет учёного, при этом используя не только формы глагола щуриться, но и компоненты его синонимической парадигмы, например: «Филипп Филиппович посмотрел туда, где сияли резкие блики на тупых носках, глаза прижмурил и заговорил» [Булгаков 1991: 195].
Так как воздействие культуры на язык вполне очевидно и разнообразно, мы позволим себе провести параллель между значениями рассматриваемых в предыдущей главе исследования устаревших фразеологизмов и использованными М.А. Булгаковым глаголами зрительного восприятия. Одно из значений устаревшего фразеологизма возводить/возвести очи горе, т. е. поднимать глаза к небу — выражение ложного смирения или притворства. В церковной литературе слово горе приобрело значение просто «вверх» [РФ 2007: 496]. Противоположное значение имеет фразеологизм опускать/опустить очи долу — опускать глаза и как выражение притворной кротости, скромности [ФСРЛЯ 2008]. В древнерусских памятниках слово долу имеет значение «вниз» [РФ 2007: 496].
Окказиональными синонимами названных фразем выступают синтагмы из языка произведений М.А. Булгакова с компонентом глаза, в которых именно глагольные формы несут основную смысловую нагрузку. Перед нами известный образ Шарикова из повести «Собачье сердце»: «Я, может, своего разрешения на операцию не давал. А равно (человечек возвел глаза к потолку, как бы вспоминая некую формулу), а равно и мои родные» [Булгаков 1991: 194].
«Глаза его скопились к шашкам паркета» [Булгаков 1991: 195]. Потолок в данном случае — верх, паркет ассоциируется с низом. Аналогичное противопоставление мы наблюдаем и касаемо образа профессора Преображенского в ситуациях, схожих по внутренним ощущениям персонажей: «Филипп Филиппович растопырил ноги, отчего лазоревые полы разошлись, возвел руки и глаза к потолочной лампе в коридоре и молвил:
— Ну-ну...» [Булгаков 1991: 214]. «Как-то жалко он съежился у притолоки и грыз ноготь, потупив глаза в паркет. Потом вдруг поднял их на Шарикова и...» [Булгаков 1991: 216]. Как подтверждение отмеченной нами особенности языка произведений М.А. Булгакова следующие строки из повести «Роковые яйца», также характеризующие разочаровавшегося в своём открытии учёного: «Желтый и вдохновенный Персиков растопырил ноги и заговорил, уставившись в паркет слезящимися глазами:
— Но как же это так? Ведь это же чудовищно!» [Булгаков 1991: 99].
В данных примерах семантика глаголов с базовым компонентом значения видеть/смотреть соприкасается с характеристиками интеллектуальной, эмоциональной, бытовой сфер жизни конкретных персонажей булгаковских произведений и, будучи в основном отрицательно маркированной, дает соответствующую характеристику персонажам.
3.6.2. Слёзы как компонент ассоциативного поля лексемы глаза
Последний пример, иллюстрирующий использование М.А. Булгаковым глаголов зрительного восприятия, обращает наше внимание на очевидную связь лексем глаза и слезы: «Желтый и вдохновенный Персиков растопырил ноги и заговорил, уставившись в паркет слезящимися глазами: — Но как же это так? Ведь это же чудовищно!» [Булгаков 1991: 99]. В составе деепричастного оборота лексема глаза сочетается с причастием слезящимися.
Учитывая, что слёзы обычно появляются на глазах, мы можем рассматривать данную лексему как компонент ассоциативно-смыслового поля ключевого слова глаза. «СЛЕЗА, -ы, мн. слезы, слез, слезам, ж. 1. мн. Прозрачная солоноватая жидкость, выделяемая слезными железами. Текут слезы. Плакать горькими слезами. Залиться слезами (горько заплакать; разг.). Слезами обливаться (горько, неутешно плакать; разг.). 2. Одна капля этой жидкости. С. покатилась по щеке. Не пролить или не проронить ни единой слезы (не заплакать, оставшись твердым или равнодушным). Пролить или (разг.) пустить слезу (заплакать; ирон.). 3. мм. То же, что плач (в 1 знач.). Довести до слез. Обидно до слез. Говорить сквозь слезы. Счастливые слезы (от радости). Не рыбалка, а слезы (о плохой рыбалке; разг.). 4. перен. Капля влаги на свежем разрезе, разрубе чего-н. Сыр со слезой. || уменьш. слезинка, -и, ж. (ко 2 знач.) и слезка, -и, ж. (ко 2 и 4 знач.). || прил. слезный, -ая, -ое (к 1 знач.). Слезная жидкость (спец.)» [СО 1993]
Слёзы чаще всего могут быть вызваны моментами обиды, горя, отчаяния. Реже встречаются слёзы радости, а иногда можно наблюдать и слёзы притворства, неискренности, определённым образом характеризующие конкретную личность, что нередко используют писатели, рисуя портреты своих персонажей. Кроме дериватов, образованных от лексемы слёзы, М.А. Булгаков также употребляет в языке своих произведений как глагол плакать, так и его производные. «Панкрат ужаснулся. Ему показалось, что глаза у профессора в сумерках заплаканы» [Булгаков 1991: 123]. Это ещё один пример, дающий характеристику душевному состоянию профессора Персикова на определённый момент в повести М.А. Булгакова «Роковые яйца».
«Филипп Филиппович стоял у стола, а барышня плакала в грязный кружевной платочек. — Он сказал, негодяй, что ранен в боях, рыдала барышня» [Булгаков 1991: 217]. Синонимы плакала и рыдала, сменяя друг друга, показывают усиление момента отчаяния и разочарования несчастной жертвы Шарикова из «Собачьего сердца».
Однако мы предполагаем, что особую роль в повести «Собачье сердце» сыграл ассоциативный компонент слёзы для создания образа самого Шарикова Полиграфа Полиграфовича, причём не только его «человеческого» облика, но и в первую очередь — первоначального, собачьего. Благодаря тому, что бездомный пёс Шарик с самого начала повести не только делится с читателем своими бедами, но и при этом плачет, что в общем-то тоже свойственно только человеку, мы имеем возможность посмотреть на происходящее его глазами. «Все испытал, с судьбою своею мирюсь и плачу сейчас не только от физической боли и холода, а потому что и дух мой уже угасает» [Булгаков 1991: 158]. Этот приём своеобразного «очеловечивания» персонажа-животного позволяет автору вызвать к своему герою симпатию и сочувствие со стороны читателя. «На душе у него было до того горько и больно, до того одиноко и страшно, что мелкие собачьи слезы, как пупырыши, вылезали из глаз и тут же засыхали» [Булгаков 1991: 160]. В данной развёрнутой метафоре особенно обращает на себя внимание авторское выразительное сравнение «как пупырыши». Писатель не раз изображает внутренние переживания персонажа посредством синтагматических связей лексемы слёзы. «Пес пополз, как змея, на брюхе, обливаясь слезами» [Булгаков 1991: 160]. «При этом подавился колбасой и снегом до слез, потому что от жадности едва не заглотал веревочку» [Булгаков 1991: 161]. «Глаза его теперь не менее двух раз в день заливались благодарными слезами по адресу пречистенского мудреца» [Булгаков 1991: 178].
При описании операции по «превращению» пса Шарика в человека М.А. Булгаков использует метафору — плачущие кровавой росою: «Выскочили розовые и жёлтые, плачущие кровавой росою ткани» [Булгаков 1991: 184], будто даже на операционном столе весь организм Шарика протестует против бесчеловечного эксперимента, задуманного профессором. Из милого, добродушного пса Шарик превратился в чудовище в человеческом обличии. Однако некоторые черты своего «прародителя» новый персонаж получил в наследство. Например, склонность к излишней плаксивости. Сравним строки из двух эпизодов, в которых оба персонажа сильно провинились перед своими хозяевами. «Пса, прилипавшего к ковру, тащили тыкать в сову, причём пёс заливался горькими слезами и думал: «Бейте, только из квартиры не выгоняйте» [Булгаков 1991: 179]. «...Отчего Шариков долго выл, заливаясь слезами» [Булгаков 1991: 209]. Синтагмы с компонентом слёзы практически стирают разницу между двумя образами. Однако, благодаря мастерству М.А. Булгакова, слёзы Шарикова не вызывают к нему симпатии и сочувствия со стороны читателя, так как причины их появления совсем не связаны с искренними переживаниями героя. «Она (физиономия) была перекошена, глаза плаксивы, а вдоль носа тянулась, пламенея от свежей крови, царапина» [Булгаков 1991: 199]. «Шариков выплеснул водку в глотку, сморщился, кусочек хлеба поднес к носу, понюхал, а затем проглотил, причем глаза его налились слезами» [Булгаков 1991: 203]. «Борменталь несколько пришёл в себя и выпустил Шарикова, после чего тот сейчас же захныкал» [Булгаков 1991: 214].
За семантикой слов, которые создают метафорический смысл в сознании читателя, возникают и чисто субъективные, добавочные ассоциации, связанные со спецификой воспринимающей личности, с ее психическим складом, с характером интеллектуальной жизни. Следовательно, описанные в данной главе моменты — всего лишь малая часть возможных интерпретаций лингвокультурного значения языковых единиц в произведениях М.А. Булгакова.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |