Использование оценочно маркированного слова в художественном тексте полностью подчинено идейному замыслу писателя. Исследователи языка художественных произведений неоднократно отмечали тот факт, что слово «общенародного языка способно «жить особой жизнью» в мире художественного текста. В соответствии с замыслом автора у многозначного слова способны появиться новые лексико-семантические варианты; в тексте может актуализироваться определенное субъективно-прагматическое отношение автора к реалии, обозначенной лексемой. Г.Н. Скляревская отмечает: «Художественный текст пронизан оценочными компонентами (и в этом одно из его принципиальных отличий от текста научного, который в идеале должен быть свободен от субъективности)» [Скляревская 1997: 175]. Оценка часто выражается прилагательным, реализующим синтагматические возможности лексемы в аспекте авторской задачи, что может дополняться и усиливаться изменением формы самого ключевого слова. Проследим это на примере использования синтагматики лексемы глаза в произведениях М.А. Булгакова «Собачье сердце» и «Роковые яйца».
Рисуя портрет профессора, Владимира Ипатьевича Персикова, Булгаков дважды обращает внимание читателя на его глаза: На красном носу старомодные маленькие очки в серебряной оправе, глазки блестящие, небольшие, росту высокого, сутуловат. Говорил скрипучим, тонким, квакающим голосом и среди других странностей имел такую: когда говорил что-либо веско и уверенно, указательный палец правой руки превращал в крючок и щурил глазки [Булгаков 1991: 96]. Писатель использует вместо слова глаза производное — глазки. Данный дериват, бесспорно, выполняет эмоционально-экспрессивную функцию. С его помощью выражается авторская оценка образа персонажа, а именно: подчёркивается неприятное впечатление, производимое уже самим внешним видом профессора. Суффикс в наибольшей степени является семантически нагруженной морфемой русского языка, нередко суффикс придает слову экспрессивность. Так, уменьшительно-ласкательными к слову глаз в первом значении [БАС 2005: 138] являются лексемы глазочек, глазоньки, глазёнки, глазки. Но две последние лексемы могут носить и противоположную коннотацию — выражение пренебрежительного отношения к называемому предмету [БАС 2005: 147], что и является авторской задачей в данном случае. В пространстве художественного текста оценочный компонент значения могут приобретать слова, которые собственно в языке никакими оценочными потенциями не обладают, а слова, маркированные с точки зрения оценки, способны по воле автора менять или уточнять знак оценки. Лексема глазки с отрицательной коннотацией, характеризующей тот или иной персонаж у М.А. Булгакова, на наш взгляд, может считаться особенностью языка писателя, его идиостиля.
В следующем ниже контексте характеризуются действия другого профессора, Филиппа Филипповича Преображенского из «Собачьего сердца»: «Филипп Филиппович, опершись ладонями на край стола, блестящими, как золотые обода его очков, глазками наблюдал за этой процедурой и говорил взволнованно: ...» [Булгаков 1991: 183]. «Наклоняясь, он блестящими глазками исследовал голый живот пациента» [Булгаков 1991: 167]. Перед нами те же блестящие глазки, что и в описании внешности профессора Персикова. Можно предположить, что данным образным выражением Булгаков объединяет самодовольных и тщеславных персонажей своих произведений, решивших, что они вправе вторгаться в природу существования и даже менять ее по своему усмотрению. Цепочку подобных образов продолжает Александр Семенович Рокк: «Персиков хотел выразить иронию и презрение, но пришелец их не заметил, внимательно блестящими глазками всматриваясь в камеру» [Булгаков 1991: 122]. «Маленькие глазки смотрели на весь мир изумленно и в то же время уверенно, что-то развязное было в коротких ногах с плоскими ступнями» [Булгаков 1991: 120]. «Судя по глазкам, его поразил прежде всего шкап в двенадцать полок, уходивший в потолок и битком набитый книгами» [Булгаков 1991: 120].
Разнообразные синтагматические связи оценочно маркированного существительного глазки мы наблюдаем в повести «Роковые яйца» при описании внешности скандального журналиста Бронского: «Из-за спины Панкрата тотчас вынырнул молодой человек с гладко выбритым маслянистым лицом. Поражали вечно поднятые, словно у китайца, брови и под ними ни секунды не глядящие в глаза собеседнику агатовые глазки» [Булгаков 1991: 104]. «— Я занят, — сказал профессор, с отвращением глядя в глазки гостя, но никакого эффекта не добился, так как глазки были неуловимы» [Булгаков 1991: 104]. «Вместо ответа молодой человек поклонился профессору два раза на левый бок и на правый, а затем его глазки колесом прошлись по всему кабинету, и тотчас молодой человек поставил в блокноте знак» [Булгаков 1991: 104]. «В глазках молодого человека мелькнула хищная радость» [Булгаков 1991: 105]. Именно благодаря деривату глазки читатель всего лишь по нескольким фразам безошибочно определяет отрицательный знак данного типажа.
В.В. Виноградов считал, что «нет слов и языковых форм, которые не могут стать материалом для образа. Необходимо лишь, чтобы применение их в целях художественной образности было стилистически и эстетически оправдано» [Виноградов 1963: 119]. В системе языка есть слова и выражения, образность которых является их постоянным и естественным свойством. Например, адъективы — это те добавляемые или «приложенные» слова к предметам, которые наиболее точно характеризуют самый предмет, наиболее ярко его показывают. «Осмысленная, деятельная, значимая для окружающих людей жизнь — важный аксиологический ориентир национального русского языкового сознания. Эта ценностная установка подкрепляется оценочной маркированностью прилагательных, дающих общую характеристику личности человека» [Смирнова 2008: 199]. Для определения почти каждого значимого органа человека, воспринимаемого как деталь его внешности, в языке есть специфические прилагательные с положительной и отрицательной оценкой. «В соответствии с общеязыковой оценочной асимметрией среди прилагательных, характеризующих отдельные части тела человека, слов с отрицательной оценкой представлено приблизительно в два раза больше, чем слов с положительной оценкой» [Смирнова 2008: 200]. Прилагательные с компонентом оценки являются основным языковым средством, с помощью которого в деталях характеризуется внешний облик человека, в том числе его глаза: Никаких у меня детишек нету, сукины дети, — заорал Персиков и вдруг попал в фокус чёрного аппарата, застрелившего его в профиль с открытым ртом и яростными глазами [Булгаков 1991: 107]. Он совершенно бешеный, с красными глазами, метался, не зная, что делать, и посылал всех к чёртовой матери. Персиков разноцветный, иссиня-бледный, с сумасшедшими глазами, и, задыхаясь, начал кричать... Профессор сорвал одним взмахом галстук, оборвал пуговицы на сорочке, побагровел страшным параличным цветом и, шатаясь, с совершенно тупыми стеклянными глазами, ринулся куда-то вон [Булгаков 1991: 140]. Ничего этого профессор не читал, смотрел остекленевшими глазами перед собой и курил [Булгаков 1991: 142]. Очевидно, что адъективы сумасшедшие, тупые, остекленевшие и т. п., — по отношению к характеристике глаз «гениального» учёного в гневе и ярости, используются автором явно с целью создания соответствующего образу сатирического эффекта. Перед нами человек, который провёл эксперимент, нарушивший естественное течение жизни, высвободивший страшные силы, поэтому, в первую очередь, ужасен он сам, ужасны его глаза.
Кстати, в повести «Собачье сердце» появляется неожиданный образ чучела совы, который очень раздражает Шарика. Здесь нам встречается прилагательное — дериват от лексемы глаза: «Посередине кабинета на ковре лежала стеклянноглазая сова с распоротым животом, из которого торчали какие-то красные тряпки, пахнущие нафталином» [Булгаков 1991: 179]. По отношению к чучелу совы сложное прилагательное стеклянноглазая не несет в себе никакой оценочной коннотации. Но, если предположить, что образ «мудрой» птицы появился в повести вовсе не случайно, а в качестве своеобразного символа, проводящего параллель между ним и образом самого профессора Преображенского, то маркированность прилагательного стеклянноглазая становится вполне очевидной. «В механизмах номинации ведущая роль принадлежит сравнению. В основе вторичной номинации также лежит скрытое сравнение предмета или явления, уже имеющего вербализованную форму, с новым, номинируемым, и сближение их по каким-то признакам. «Познавая окружающий мир, себя в этом мире, человек издавна проводил ассоциации с миром животных и растений, его окружавших. Перенос по модели «животное» → «человек» является универсальным и широко распространенным» [Маркова 2013]. «— Вон, я говорю, — повторил Филипп Филиппович, и глаза у него сделались круглые, как у совы» [Булгаков 1991: 199].
С помощью оценочных прилагательных можно дать подробную и ранообразную характеристику не только отдельным деталям внешности человека, но и внутреннему состоянию человека, его чувствам, душевным качествам. В повести «Роковые яйца» встречается ещё один портрет Персикова: Ошеломлённый Персиков развернул газету и прижался к фонарному столбу. На второй странице в левом углу в смазанной рамке глянул на него лысый, с безумными и незрячими глазами, с повисшею нижнею челюстью человек, плод художественного творчества Альфреда Бронского. «В.И. Персиков, открывший загадочный красный луч», — гласила подпись под рисунком [Булгаков 1991: 106]. Эпитеты безумные и незрячие отражают не столько характеристику глаз на портрете героя повести, сколько самого Персикова, совершившего своё ужасное открытие.
В произведениях М.А. Булгакова достаточно много примеров синтагматических комплексов, характеризующих глаза персонажей при разных обстоятельствах, описываемых автором, например в «Собачьем сердце»: «Пес сегодня больше всего возненавидел тяпнутого и больше всего за его сегодняшние глаза. Обычно смелые и прямые, ныне они бегали во все стороны от песьих глаз. Они были настороженные, фальшивые, и в глубине их таилось нехорошее, пакостное дело, если не целое преступление» [Булгаков 1991: 182]. «Тяпнутый, не сводя с пса настороженных дрянных глаз, высунул из-за спины правую руку и быстро ткнул псу в нос ком влажной ваты» [Булгаков 1991: 183]. «У Зины мгновенно стали такие же мерзкие глаза, как у тяпнутого» [Булгаков 1991: 182]. «Человек у двери мутноватыми глазами поглядывал на профессора и курил папиросу, посыпая манишку пеплом» [Булгаков 1991: 193]. «Старуха указательным и большим пальцем обтерла запавший рот, припухшими и колючими глазами окинула кухню и произнесла с любопытством: — О, господи Исусе!» [Булгаков 1991: 199]. «Затем ослаб, полежал, а когда поднялся, шерсть на нем стала вдруг дыбом, почему-то в ванне померещились отвратительные волчьи глаза...» [Булгаков 1991: 182].
М.А. Булгаков достаточно свободно обращается с оценочной маркированностью слов, представленной в языке, поэтому в художественном тексте появляются нестандартные и парадоксальные соединения слов с противоположными оценками: «Отвалив спинку винтящегося кресла, Персиков в изнеможении курил и сквозь полосы дыма смотрел мертвыми от усталости, но довольными глазами в приоткрытую дверь камеры, где, чуть-чуть подогревая и без того душный и нечистый воздух в кабинете, тихо лежал красный сноп луча» [Булгаков 1991: 120]. Такое сочетание можно отнести к оксюморонному типу. Вот описание глаз нечисти, полученной в результате чудовищного эксперимента в «Роковых яйцах», упоминавшееся выше как пример развернутой метафоры: «Лишённые век, открытые ледяные и узкие глаза сидели в крыше головы, и в глазах этих мерцала совершенно невиданная злоба» [Булгаков 1991: 132]. Несмотря на явную негативную оценку автором неизвестного существа, тут же появляется совершенно противоположное высказывание в адрес все тех же глаз: «Настолько хороши были эти глаза между листьями» [Булгаков 1991: 132]. Такая парадоксальность несет в себе глубокий символический смысл: соблазн часто мешает разглядеть жестокую истину (как говорилось выше, змея — символ соблазна).
Слова с оценочным компонентом значения чрезвычайно важны в плане характеристики прагматического аспекта высказывания. Ю.Д. Апресян писал о том, что в процессе конкретного речевого акта, говорящий, используя слово, включенное в оценку, направляет адресату скрытый императив «отнесись хорошо» или «отнесись плохо» к объекту, названному данным словом [Апресян 1995: 159]. Многочисленные и многообразные ассоциации рождают тот особый строй булгаковских произведений, когда за сиюминутным и временным угадывается вечное. При этом важна каждая лексическая единица языка, потому что именно она является сигналом, функция которого — пробудить человеческое сознание, затронуть в нем определенные концепты, готовые откликнуться на этот сигнал.
Исследуя синтагматику лексемы глаза в текстах М. Булгакова, можно сделать вывод о наиболее частой сочетаемости данной лексемы с именами прилагательными и причастиями не только в разговорной речи, но и в языке художественных произведений.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |