Известно, что когнитивная деятельность человека базируется на конкретно-чувственном способе освоения мира, на основании которого формируются абстрактные представления о мироустройстве. Чувственное восприятие может быть рассмотрено как первый этап в познании окружающего мира, его осмысления и категоризации. В процессе когнитивного освоения действительности, в том числе благодаря чувственному ее восприятию и интерпретации, человек придавал отдельным ее предметам символическое значение, наделял определенным тайным смыслом.
Исследователи отмечают, что по сравнению с другими способами: слуховым, обонятельным, тактильным, вкусовым, — зрительное восприятие разработано в русском языке достаточно подробно, т. к. именно посредством зрительной деятельности человек воспринимает мир и отражает в языковых единицах. Процессы номинации, как первичной, так и вторичной, основаны во многом на зрительных ассоциациях.
Языковые единицы со значением восприятия, используемые при репрезентации зрительной деятельности, отражают особенности осмысления человеком окружающей действительности и связаны с мифологическими представлениями об устройстве человека и мира в целом. «Человек живет не просто в физической среде, он живет в символической вселенной» [Маслова 2010: 95].
Вера в таинственную магическую силу глаза формирует в языковом сознании противоборство добра и зла, светлого и тёмного. В повести М.А. Булгакова особое место занимают образы птиц и искусственно выведенных змей. Птицы в мифопоэтических традициях выступают как классификаторы верхней сферы, а змеи, наоборот, как классификаторы низа. Птица и змея — зеркальные образы, традиционно связанные со зрением/слепотой [Успенский 1982: 90—92; 162—163]. Следовательно, принцип зеркальности можно рассматривать как системообразующий структурный принцип булгаковского текста. В повести «Роковые яйца» соматизм глаза обретает концептуальное значение, ведь глаза становятся как исходной точкой научного заблуждения, положенного автором в основу произведения, так и его трагического завершения: «Необозримые пространства земли ещё долго гнили от бесчисленных трупов крокодилов и змей, вызванных к жизни таинственным, родившимся на улице Герцена в гениальных глазах лучом, но они уже не были опасны, непрочные созданья гнилостных, жарких тропических болот погибли в два дня, оставив на пространстве трёх губерний страшное зловоние, разложение и гной» [Булгаков 1991: 144].
Уже в самом начале произведения при описании глаз умирающей от бессмысленных опытов лягушки от её имени писатель даёт грубую, но точную характеристику его главных героев-экспериментаторов: «Лягушка тяжко шевельнула головой, и в её потухающих глазах были явственны слова: «Сволочи вы, вот что...» [Булгаков 1991: 98]. Этот приём контаминации фразеологизмов: в глазах чьих-либо, кого-либо и читать по глазам — Булгаков использует и в другом, созвучном по своей теме произведении «Собачье сердце», где также наделяет животных способностью «по-человечески» оценивать ситуацию: «Бешеная зависть читалась в глазах у всех встречных псов, а у Мёртвого переулка какой-то долговязый с обрубленным хвостом дворняга облаял его «барской сволочью» и «шестёркой» [Булгаков 1991: 179]. Образная метафора с компонентом глаза помогает собаке «говорить» глазами и в следующем контексте: «Повар — каторжник, повар!» — жалобными глазами молвил пёс и слегка подвыл» [Булгаков 1991: 164]. Таким образом, в произведениях Булгакова природа «разговаривает» с людьми глазами живых существ. Известно, что животное тоньше чувствует фальшь, негатив по отношению к нему, чем человек.
Истории с куриным мором и размножением «гадов» в повести «Роковые яйца» развиваются параллельно. ««Эр... рр... ург... го-го-го», — выделывала хохлатка и закатывала грустные глаза на солнце так, как будто видела его в последний раз» [Булгаков 1991: 108]. В описании предсмертных мук курицы автор использует в сравнении «как будто видела его в последний раз» образ солнца, что является очень символичным накануне последующих страшных событий. Смерть курицы также обозначена лексемой глаза: «Она вдруг кувыркнулась на бок, беспомощно потыкала клювом в пыль и завела глаза» [Булгаков 1991: 108]. Затем появляется образ умирающего петуха, птицы, которая всегда первой сообщает миру о восходе солнца, о рождении нового дня. «Он зверски выкатил на них глаз, потоптался на месте, крылья распростёр, как орёл, но никуда не улетел, а начал бег по двору, по кругу, как лошадь на корде. На третьем круге он остановился, и его стошнило, потом он стал харкать и хрипеть, наплевал вокруг себя кровавых пятен, перевернулся, и лапы его уставились к солнцу, как мачты» [Булгаков 1991: 108]. Метафора с компонентом глаз в данном контексте выглядит как своеобразное предупреждение людям об ответственности за свои деяния, а образ солнца — единственно верное направление к источнику жизни и света.
Солнцу как символу вечной жизни противостоит мрачный, с опущенными шторами кабинет профессора. Холодом и одиночеством веет даже от рабочего стола, та дальнем краю которого в сыром тёмном отверстии мерцали безжизненно, как изумруды, чьи-то глаза. Холодом веяло от них» [Булгаков 1991: 121]. Сравнение глаз с драгоценными камнями традиционно, особенно, когда речь идёт о необыкновенной красоте, что обусловлено внутренней формой лексемы, о которой шла речь в главе 2. В приведенном выше примере автор подчёркивает, что мерцание глаз пупырчатой жабы сравнивается с изумрудами как с безжизненными, холодными камнями.
Внутренняя форма лексемы глаз еще не раз используется автором как в повести «Роковые яйца», так и в «Собачьем сердце». Например, прямое сравнение мы встречаем при описании внешности одного из постоянных пациентов профессора Преображенского: «Левая нога не сгибалась, ее приходилось волочить по ковру, зато правая прыгала, как у детского щелкуна. На борту великолепнейшего пиджака, как глаз, торчал драгоценный камень» [Булгаков 1991: 166]. В другом эпизоде драгоценный камень исполняет дополнительную роль глаза, являясь окказиональным синонимом лексемы глаз в известном фразеологизме, усиливая степень возмущения персонажа (Шарикова) и придавая сатирический оттенок характеристике образа: «— Что я, каторжный? — удивился человек, и сознание его правоты загорелось у него даже в рубине» [Булгаков 1991: 195]. Далее совершенно иная интерпретация значения булгаковской метафоры с компонентом глаз, характеризующей образ журналиста Бронского в повести «Роковые яйца»: «Бриллианты загорелись в глазах молодого человека, и он в один взмах исчеркал еще одну страницу» [Булгаков 1991: 105]. Можно предположить, что бриллианты как самые дорогостоящие драгоценные камни неслучайно появляются во взгляде молодого человека, а именно как предчувствие возможного обогащения за счет великого открытия, о котором в данный момент узнает персонаж повести.
Представления наших предков о глазе связывалось с божественным началом. Как уже говорилось ранее, в языческой религии глаз «используется для обозначения всепроникающего знания солнечных богов» [Тресиддер 1999: 57]. Так как возможность видеть даёт солнечный свет, понятия зрения и света родственны [Афанасьев 1995: 78—79]. Эта связь обнаруживается и в Евангелии: «Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло; Если же око твое будет худо, то все тело твое будет темно». [Матфей: 6, 22—23].
Ситуация научного эксперимента, перенесённая на почву социальных отношений, делает естественным для поэтики повести фантастический гротеск. Глаза считаются важнейшим из органов, им приписывается таинственная магическая сила. Существует поверье о неравноценности магического действия правого и левого глаз. Традиционно именно правый глаз считается символом активного, солнечного начала. Пучочек света или таинственный цветной завиток, мешающий наблюдению, попавший в правый глаз Персикова, снова отправляет нас к Евангелию: «Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя; ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было брошено в геенну» [Матфей: 5, 29]. Предположим, что вовсе не случаен и своеобразный перенос ответственности за научное открытие Персикова на его правый глаз, который будто живёт своей жизнью, отделившись от своего хозяина: Причиной этого был правый глаз Персикова, он вдруг насторожился, изумился, налился даже тревогой» [Булгаков 1991: 98]. С одной стороны, в основе данной метафоры лежит олицетворение. С другой — слово глаз приобретает смысл главного орудия проводимого эксперимента, объекта формирования «гениальной» идеи: Нет, сидел профессор Персиков! Вся жизнь, его помыслы сосредоточились в правом глазу... Минут пять в каменном молчании высшее существо наблюдало нисшее, мучая и напрягая глаз над стоящим вне фокуса препаратом [Булгаков 1991: 98]. Когда профессор приблизил свой гениальный глаз к окуляру, он впервые в жизни обратил внимание на то, что в разноцветном завитке особенно ярко и жирно выделялся один луч [Булгаков 1991: 100]. Персиков как учёный будто трансформировался в образ своего собственного глаза. Возможно, совсем не случайно автор использует здесь образ глаза, подчёркивая нежелание самого главного героя нести ответственность за страшные последствия своего научного открытия: Необозримые пространства земли ещё долго гнили от бесчисленных трупов крокодилов и змей, вызванных к жизни таинственным, родившимся на улице Герцена в гениальных глазах лучом... [Булгаков 1991: 144].
В «Роковых яйцах» постоянно прослеживается связь света и зрения: в появлении чудо-луча повинно искусственное (электрическое) освещение. «Самое же интересное в том, что «луч жизни» Персикова искусственный. Плод кабинетного ума, он не может родиться от живого солнца и возникает лишь в холодном электрическом сиянии. От такого луча могла произойти лишь выразительно описанная Булгаковым нечисть» [Сахаров 2008: 34]. «Лишённые век, открытые ледяные и узкие глаза сидели в крыше головы, и в глазах этих мерцала совершенно невиданная злоба» [Булгаков 1991: 132]. Приём олицетворения по отношению к соматизму глаза наблюдается и в следующем примере: «Голова сделала такое движение, словно клюнула воздух, весь столб вобрался в лопухи, и только одни глаза остались и, не мигая, смотрели на Александра Семёновича» [Булгаков 1991: 132]. Зоркость и дальность птичьего взгляда обеспечивается возможностью полёта и парения. Но соблазн взгляда, способность к прозрению и проницанию — змеиная тема [Афанасьев 1995: 276—277, 296]. Змея — ветхозаветный символ соблазна, поэтому пристальный взгляд чудовища заставляет героя повести восхищаться глазами, несущими смерть всему живому: «Настолько хороши были эти глаза между листьями» [Булгаков 1991: 132]. Последующие олицетворения с компонентом глаза последовательно развивают тему ужасной трагедии: «Глаза в зелени тотчас же загорелись непримиримою ненавистью к этой опере» [Булгаков 1991: 132], «Голова из зелени рванулась вперёд, глаза её покинули Александра Семёновича, отпустив его душу на покаяние» [Булгаков 1991: 133]. Подобно тому, как Рокк Александр Семёнович поддался коварному змеиному взгляду, профессор Персиков тоже подчинился зрительному соблазну, который его и погубил. «В повести каждому воздаётся по делам его и вере его» [Сахаров 2008: 35]. «А весною 29-го года опять затанцевала, загорелась и завертелась огнями Москва, и опять по-прежнему шаркало движение механических экипажей, и над шапкою храма Христа висел, как на ниточке, лунный серп...» [Булгаков 1991: 144].
В результате семантического взаимодействия языковых средств с компонентом глаза, автор выражает идею торжества справедливости, символизирующую победу светлых сил над тёмными, жизни над смертью, добра над злом, осуществляет обогащение ведущей мысли новыми оттенками. Происходит кумуляция концептуального содержания текста, концентрация его идейного смысла, что определяет специфику развёртывания повествования.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |