Салон «мадам Лубянки» в «бисовом доме»
«Стоял тот дом, всем гражданам знакомый»... Впрочем, он и сейчас стоит на Садовом кольце неподалеку от театра Сатиры. Дом, в котором Михаил Булгаков получил свою первую комнату в Москве и который перенес в свой последний роман, поселив в «нехорошей квартире» нечистую силу. Но почему он выбрал для князя тьмы и его свиты именно этот дом? Может быть, потому, что табачный фабрикант Пигит построил его для производства «чертова зелья»? Впрочем, устраивать папиросную фабрику «Дукат» в пределах Садового кольца Пигиту запретили, и тот перестроил предприятие под комфортабельный и весьма престижный доходный дом. Почему-то именно в нем останавливалась эсерка Фанни Каплан, ставшая позже известной после своего выстрела в Ленина. В роковом «бисовом» доме «на Садовой 302-бис», в квартире 38, в мастерской художника Георгия Якулова, Сергей Есенин познакомился с американской танцовщицей Айседорой Дункан...
Дом был весьма богемный. В нем бывали и живали Шаляпин и Рябушинский, Суриков и Коненков, Прокофьев и Алексей Толстой, Качалов и Москвин, Нежданова и Мейерхольд. Здесь же сошлись непостижимым образом пути Сергея Есенина и Михаила Булгакова. Но об этом чуть позже...
Среди известных жильцов дома Пигита особо выделялась семья художника Г.Б. Якулова. Младшая сестра Лили Брик Эльза оставила такие воспоминания о художнике-авангардисте «...в 15-м году мы справляли Володины (Маяковского) именины в гостинице на углу Столешникова и Петровки, вчетвером, с Георгием Якуловым...» И дальше следует ее едкий комментарий о «появлении черноволосого, юркого и пучеглазого, как ящерица, Якулова». В 20-е годы студию Георгия Богдановича, живописца и театрального художника, посещали не только талантливые и яркие люди, но и всякие сомнительные личности, каких немало развелось в период НЭПа. И потому апартаменты Якулова очень быстро снискали себе скандальную известность. Однако мастерская Якулова претендовала еще и на статус литературного салона, тон в котором задавала жена художника — Наталья Юльевна Шифф. «Женщина странной, броской внешности, — описывал ее сосед Булгакова по замечательному дому Владимир Левшин. — Есть в ней что-то от героинь тулуз-лотрековских портретов. У нее великолепные золотистые волосы, редкой красоты фигура и горбоносое, асимметричное, в общем, далеко не миловидное лицо. Некрасивая красавица». Несколько иную характеристику дала ей первая жена Булгакова Татьяна Николаевна: «Когда она шла или на машине подъезжала, за ней всегда толпа. Она ходила голая... Надевала платье прямо на голое тело, и шляпа громадная. И всегда от нее — струя очень хороших духов. Просыпается: "Жорж, идите за водкой!" Выпивала стакан, и начинался день... У них всегда какие-то оргии, люди подозрительные...» Знатоки булгаковского творчества считали и считают, что именно Наталья Шифф послужила прототипом Зойки Пельц из пьесы «Зойкина квартира». Да и сам Михаил Афанасьевич это подтверждал в «Театральном романе»: «...сизый дым, женщина с асимметричным лицом, какой-то фрачник, отравленный дымом, и подкрадывающийся к нему с финским отточенным ножом человек с лимонным лицом и раскосыми глазами...» После блестящего спектакля в театре Вахтангова, декорации которого во многом напоминали интерьеры дома на Садовой, за студией Якулова утвердилось прозвище «Зойкиной квартиры». Артист театра имени Вахтангова Л.Д. Снежницкий, описывая декорации спектакля, вспоминал, что в глубине возвышался «пятиэтажный московский дом, стены которого образуют колодец». Нетрудно угадать в нем Садовую 302-бис.
Вот в этой «Зойкиной квартире» № 38, точно так же, как и в квартире небезызвестной Лили Брик, собирались люди искусства, обсуждали новости, высказывали взгляды на события и факты новой — советской — жизни. Напрасно сетовал Осип Мандельштам — «наши речи за десять шагов не слышны», где надо было — их очень хорошо слышали... Трудно представить себе, что держательница литературного салона Анна Шерер, героиня толстовского романа «Война и мир», проводив гостей, садилась писать подробные отчеты в Третье Отделение о том, кто, что сказал и кто как настроен по отношению к властям. Но именно этим занимались многие хозяйки салонов-студий Москвы двадцатых годов. ОГПУ нашло прекрасную форму работы среди творческой интеллигенции столицы. И салон Натальи Шифф, надо полагать, не был исключением в этом плане. Сюда, как и на огонек к Брикам, охотно заглядывали «искусствоведы» с Лубянки, разве что переодетые в партикулярное платье. Догадываясь об этом, Булгаков не преминул сказать это и в пьесе с весьма характерным для него прозрачным иносказанием: в «Зойкиной квартире» появляются чекисты, обозначенные автором как «неизвестные» персонажи: Первый неизвестный, Второй неизвестный. Муж Зойки, содержательницы полусалона-полупритона, Абольянинов восклицает при виде пожаловавших в гости «неизвестных»:
«— У меня мутится рассудок... Смокинги... Кровь... (Второму неизвестному). Простите, пожалуйста, я хотел вас спросить, отчего вы в смокингах?
Второй неизвестный. А мы в качестве гостей к вам собирались.
Абольянинов. Простите, пожалуйста, к смокингу ни в каком случае нельзя надевать желтые ботинки».
За шутливой, воистину гоголевской, но все же такой булгаковской фразой, на первый взгляд малозначащей, кроется очень многое. В оные годы чекисты, дорвавшиеся до власти, любили собираться на вечеринки и междусобойчики с красотками, особенно актрисами. Безграничная и бесконтрольная власть давала им возможность устраивать оргии в веселых домах типа Зойкиной квартиры. Потому вполне верится в благополучное будущее Зойки Пельц, несмотря на происшедшее убийство в ее квартире. Шли-то огепеушники в веселый салончик посмотреть-послушать, что да как, а случайно наткнулись на труп Бориса Семеновича Гуся, большого советского чиновника, которого зарезал китаец из прачечной...
Эти две комические с виду фигуры китайцев появляются в пьесе отнюдь не случайно. «Китайские интернационалисты» приняли активнейшее участие в гражданской войне.
«А знаете, что такое "китайское мясо?" — вопрошала в 20-м году Зинаида Гиппиус. — Это вот что такое: трупы расстрелянных, как известно, "чрезвычайка" отдает зверям в Зоологический сад. И у нас, и в Москве. Расстреливают же китайцы...» Идейные соображения им во многом заменяли червонцы.
Командарм 1-го ранга Иона Якир писал в своих мемуарах о китайских «интернационалистах», которых он лично нанял на службу: «На жалованье китайцы очень серьезно смотрели. Жизнь легко отдавали, а плати вовремя и корми хорошо».
Вот и в пьесе «Зойкина квартира» возникает в финале китаец с ножом: «А, цервонцики, цервонцики, милые... (Внезапно ударяет Гуся под лопатку финским ножом. Гусь затихает без звука.) Цервонци... и теплый Санхай!»
Такова психология интернационалиста-наемника по Булгакову.
Михаил Афанасьевич, живший в соседнем подъезде, не посещал модных салонов и не стремился туда даже как начинающий литератор. Во-первых, оставался верен традициям русской классики и своими наставниками считал Гоголя и Салтыкова-Щедрина. А во-вторых, не принадлежал ни к одному из модных литературных течений, которые наводняли тогда столицу: имажинисты, футуристы, «Серапионовы братья», ничевоки, эвфуисты... Да и не до салонов ему тогда было, он просто выживал, как мог. Его жена Татьяна Николаевна вспоминала: «Хуже, чем где бы то ни было, было в первый год в Москве. Бывало, что по три дня ничего не ели, совсем ничего. Не было ни хлеба, ни картошки. И продавать мне уже было нечего. Я лежала, и все».
Зато в подворотне дома Пигита автор «Белой гвардии» мог запросто столкнуться с представителями всех тогдашних новомодных течений. «Знакомых у меня в Москве очень много, — писал Михаил Афанасьевич своей сестре Вере, — (журналистский и артистический мир), но редко кого вижу, потому что горю в работе и мечусь по Москве исключительно по газетным делам». И хотя в литературных салонах он не бывал, однако наслышан о них был немало.
В конце 1925 года среди прочих частенько заходил в гости к Якуловым Сергей Есенин. Он дружил с Георгием Богдановичем. Поэт посвятил ему «Балладу о двадцати шести», созданную под впечатлением якуловского проекта памятника бакинским комиссарам. По молодости поэт играл в революцию, славил комиссаров. Но когда в «Правде» появилась гнусная поэмка Демьяна Бедного (Ефима Алексеевича Придворова) «Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна» Есенин был глубоко оскорблен, собственно, как и Булгаков, да и многие русские люди, чьи сокровенные чувства православных христиан были цинично осмеяны. Именно эти провокационные вирши стали той каплей, переполнившей чашу долготерпения и окончательного разочарования новой властью. Тогда-то и появились те строки, обращенные в письме к Александру Кусикову: «Я перестаю понимать, к какой революции я принадлежал. Вижу только одно, что ни к Февральской, ни к Октябрьской». Есенин начал понимать, что «не было омерзительнее и паскуднее времени в литературной жизни, чем время, в которое мы живем... Уже давно стало явным фактом, как бы ни хвалил и ни рекомендовал Троцкий разных безыменских, что пролетарскому искусству грош цена...» Есенин пишет «Послание "евангелисту" Демьяну», которое в списках расходится по Москве, и участь инакомыслящего поэта уже предрешена.
Я часто размышлял,
за что Его казнили
За что он жертвовал своею головой?
За то ль, что враг суббот,
Он против всякой гнили
Отважно поднял голос свой,За то ль, что разорвав на части лишь себя,
Он к горю каждого был милосерд и чуток.
И всех благословлял, мучительно любя
И маленьких детей, и грязных проституток.Я знаю, что, стремясь по чудному пути,
Здесь, на земле, не расставаясь с телом,
Не мы, так кто-нибудь ведь должен же дойти
Воистину к божественным приделам.Ты сгусток крови у креста
Копнул ноздрей, как толстый боров.
Ты только хрюкнул на Христа,
Ефим Лакеевич Придворов.
Так получилось, что дом «№ 302-бис» стал последним московским адресом Есенина. Он пришел попрощаться с друзьями, да вот только с друзьями ли. Понимал, что надо бежать, не простят ему его отповеди.
Владимир Левшин, будущий математик и писатель, а в то время еще совсем молодой человек, вспоминал: «Я жил тогда временно в квартире 35, в том самом подъезде, где помещаются студии. В конце декабря 1925 года поздно вечером слышу громкие голоса на лестнице. Выхожу на площадку: сверху спускаются несколько человек, среди них — Шифф и Есенин. Он — в тяжелой распахнутой шубе, в бобровой шапке. Явно навеселе: возбужденно разговаривает, размахивает руками, подолгу останавливается на ступеньках. Его уговаривают поторопиться ("На поезд опоздаешь!").
А через несколько дней его уже хоронили...».
Поэт наивно полагал, что сбежав из Москвы, он сможет скрыться от преследования чекистов. Не скрывал он от «друзей» своих планов: перебраться за границу, а если точнее — в Англию. Но сначала в Финляндию... Так что не поминайте, други, лихом! Когда еще свидимся?...
Наталья Шифф поторапливала его к поезду, точно зная время отправления. В Ленинград уже была послана телеграмма другому «хорошему другу» поэта Вольфу Эрлиху — сотруднику ВЧК-ОГПУ, с просьбой срочно снять квартиру.
Последние изыскания говорят о том, что поэт был арестован либо в поезде, либо на Московском вокзале, откуда его и препроводили в чекистский дом близ «Англетера»...
Теперь не для кого не секрет, что Есенина избили до смерти, после чего мучители бездарно инсценировали самоубийство.
Смешные поначалу события, происходившие по пьесе в квартире Зойки Пельц, кончаются тоже кровопролитием.
Пьесу «Зойкина квартира» Михаил Булгаков закончил писать в конце 1925 года. В театре Вахтангова ее читали в январе 1926 года сразу после Нового года и похорон Есенина.
Делом Есенина, точнее, его «Посланием...» занимался следователь секретного отдела ОГПУ специалист по литераторам Семен Гендин. В его задачу входило всеми правдами и неправдами скрыть, что автором отповеди Демьяну Бедному — это самому-то гражданскому зятю Ленина — был поэт Сергей Есенин. Поэму приписали некоему Николаю Горбачеву, редактору военно-исторической комиссии высшего военно-редакционного Совета Реввоенсовета, который по необъяснимым чекистами причинам потянулся к Христу. Одним словом, свой своим подыграл. Но специалист по литераторам не дремал: следующей жертвой должен был стать Михаил Булгаков. У писателя был произведен обыск, изъяты дневник, рукопись «Собачьего сердца», «Послание "евангелисту" Демьяну» и пародию Веры Инбер на Есенина. Если помните роман «Мастер и Маргарита», Михаил Афанасьевич начал с разговора председателя МАССОЛИТа Михаила Берлиоза с молодым поэтом Иваном Бездомным, которому «редактор заказал поэту для очередной книжки журнала большую антирелигиозную поэму». Если поэма Ивана Николаевича редактора не удовлетворила, то поэма Ефима Придворова заказчиков вполне устроила, но до глубины души оскорбила русских людей. Есенин ответил «клеветникам» «Посланием...», Булгаков — «Мастером и Маргаритой»...
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |