Судьба Максима Горького — писательская и человеческая — живая иллюстрация к известному ленинскому тезису: литература де часть общепартийного дела, всего лишь звено, маховичок и прочая прагматика, поставленная на службу пролетариата.
С большевиками Горький сблизился в начале девятисотых годов, будучи уже известным русским писателем. Что побудило его стать на скользкую и опасную тропу революционера-практика? Ведь бездумный юношеский романтизм к 30 с лишним годам, наверняка, выветрился. Не будем долго гадать, а последуем совету французов: «шерше ля фам». Такая роковая женщина — настоящая «пиковая дама» — возникла в жизни Горького в самом начале века: актриса Художественного театра Мария Андреева. Из-за нее Алексей Максимович оставил жену с двумя детьми — семилетним Максимом и трехлетней Катей. Надо сказать, что брак дворянки Екатерины Павловны с нижегородским «цеховым» продлился почти восемь лет. Они расстались добрыми друзьями. Новая, уже гражданская жена, актриса МХТ Мария Федоровна Андреева оставила ради Горького мужа, тайного советника Желябужского с десятилетней дочерью Катей и восьмилетним Юрием. Она, как тогда говорили, ушла в революцию, вступила в большевистскую партию и стала личным другом Ленина. Вместе с ней пришел к большевикам и Горький. «К ним я и "примазался", — сообщал он о себе много лет спустя, — еще в 1903 году».
Вот их-то вдвоем Ильич и направил в США для выполнения важного партийного задания. В 1906 году Горький и Андреева отправились в далекий заокеанский вояж.
Мало кто знает, что самый наипролетарский роман «Мать» был написан не в Нижнем Новгороде, как мне всегда казалось, а в горах Адирондака, что в штате Нью-Йорк на границе с Канадой, в имении супругов Мартин, приютивших у себя гостей из России.
Однако Максим Горький приезжал в Америку вовсе не для того, чтобы заниматься творчеством. По предложению Красина Ленин направил его в Соединенные Штаты для сбора денег в кассу большевиков. Автор «Песни о соколе» страстно разоблачал реакционную политику царизма и просил денег на поддержку революции в России, но странные американцы почему-то больше интересовались статусом сопровождавшей Горького дамы, нежели проблемами всероссийского бунта. Пуритански настроенным американцам совсем не нравилось, что незамужняя актриса и неженатый писатель пытались поселиться вдвоем в одном гостиничном номере. Их то и дело изгоняли из отелей — из одного, другого, третьего... Тогда Алексей Максимович и Мария Федоровна поселились у дочери знаменитого врача, у которого они консультировались по поводу туберкулеза, — у Джона Мартина. Где уж там добывать средства на революцию. Правда, немного все-таки собрали — около 10 тысяч долларов. Но зато блестяще справились с другой партийной задачей: после ряда обличительных выступлений Горького в американской прессе США отказались предоставить царскому правительству заем в полмиллиарда долларов. Именно в это время в далекой России умирает его пятилетняя дочь...
Интересно, как бы мы сегодня отнеслись к писателю, добившемуся отмены очередного транша МВФ? Рискнул бы он вернуться на Родину? Ну, вот и Горький почел за благо не возвращаться в Россию и отправился прямо в Италию на благословенный остров Капри. Туда приезжали к нему в гости Дзержинский и Шаляпин, Луначарский и Бунин, Плеханов и Станиславский... Люди, придерживавшиеся разных политических взглядов, но тяготевшие к Горькому то ли в силу его литературного дара, то ли в силу человеческого обаяния, которым Алексей Максимович несомненно обладал.
Там же в добровольном изгнании Горький по-настоящему подружился с Лениным. В Берлине в 1906 году они не только вели политические разговоры, но и хаживали вместе то в зоопарк, то в театр. Когда же Ленин приехал на Капри, они ловили рыбу, осматривали Помпею, ходили в Неаполитанский музей. Размолвка же между ними вышла, когда Горький написал повесть «Исповедь», герой которой, послушник Матвей, выходец из крестьян, разочаровался в религии и решил, что отныне его божеством станет рабочий народ. Ленин же сказал, что нельзя придавать научному социализму характер религиозного верования. Философ В.В. Розанов характеризовал буревестника пролетарской революции довольно зло: «Сам Горький, человек совершенно необразованный, едва только грамотный, или ничего не думал или очень мало думал: за него думали другие... указывали предметы писания, а он только эти темы и предметы облекал в беллетристическую форму, придумывал для них "персонажи", придавал им слог, размашистость и подписывал свое имя...» Луначарский, например, подсказывал Горькому мысль о создании совсем новой, «пятой религии», которой должна была стать вера в коммунизм.
В пылу теоретических споров Владимир Ильич не забывал о главном предназначении пролетарского писателя — пополнять партийную кассу.
Одна из ранних пьес Горького «На дне» обрела огромную популярность не только в России, но и за рубежом, в частности в Германии. С большим успехом она прошла в Дрездене, Мюнхене, Берлине... Именно в Берлине в театре Макса Рейнхардта спектакль проходил с полным аншлагом более шестисот раз. И неудивительно, что денег от постановок и изданий произведений Горького в Германии набежало очень и очень много. Поэтому решено было нанять специального агента для их сбора. Выбор пал на проверенного революционера Александра Лазаревича Парвуса. Еще в 1904 году у него в Мюнхене обретался Троцкий с женой. А год спустя все трое перебрались в Петербург с фальшивыми паспортами, в надежде на скорый революционный переворот. Именно у него, у Парвуса, Троцкий позаимствовал теорию «перманентной революции»...
Большевики распорядились деньгами своего соратника так: 20 процентов — агенту, то есть Парвусу, 40 процентов — в кассу большевиков, а остальные суммы решено был переводить на имя Горького в банк.
Надо сказать, что Ленин недооценил революционный азарт Александра Лазаревича. Потому что все гонорары писателя и еще деньги забастовочного комитета Парвус пускал в дело, которому придал всеевропейский размах. Никакие партийные комиссии, никакие третейские суды уже не могли его остановить. Начиная с 1914 года, «литературный агент» Горького стал ворочать крупными заказами для Германии зерна, угля, оружия. В Турции он представлял интересы заводов Круппа и наладил поставки оружия в эту страну. Этот «борец за свободу пролетариата» разбогател настолько, что потом в одном из его роскошных особняков жил не меньший любитель красивой жизни рейхсмаршал нацистской Германии Герман Геринг. А тогда, после революции, Троцкий, а за ним и Ленин просто не знали, как откреститься от былой дружбы с «перманентным революционером». Пока же с проворной руки Парвуса деньги Горького работали на кайзеровскую Германию, которая вполне успешно воевала с Россией. И никого из его товарищей по партии это обстоятельство не смущало: ведь чем скорее Россия потерпит поражение, тем быстрее война империалистическая перерастет в войну гражданскую.
Злые языки поговаривали, что Горький в Италии жил со всеми своими чадами и домочадцами на широкую ногу. Но это было не совсем так. Мария Федоровна Андреева, гражданская жена Алексея Максимовича и соратник по большевистской борьбе, не забывала о нуждах партии, и потому львиная доля писательских гонораров уходила на нужды РКП(б).
«Тащите с Горького сколько можете», — наставлял Ленин своего соратника А. Богданова в конце 1904 года. И тащили все, кому не лень. Но долго это продолжаться не могло.
Однажды Горький встретил другую женщину, которая родила ему прелестную дочку и заменила Андрееву, став его новой невенчаной женой. То была Варвара Васильевна Шайкевич, бывшая жена заведующего издательством «Всемирная литература» А.Н. Тихонова. Именно она села в доме писателя за обеденным столом на то место, которое занимала до нее товарищ Андреева. Дочь Горького и Варвары Васильевны, Нина, выросла и стала во Франции известной балериной.
В феврале 1913 года в связи с 300-летнем дома Романовых была объявлена политическая амнистия, и Горький вернулся в Россию, поселился в Петербурге. А вскоре началась большая война. Алексей Максимович резко выступал против «мировой бойни». Тогда же он создал издательство «Парус». Первой вышедшей в свет книгой «Паруса» стал сборник стихов Маяковского «Простое, как мычание». Поэт был в восторге. Радовался и издатель, который предрекал Маяковскому большое будущее. Но уже через восемь лет в Берлине в октябре 1922 года в кафе «Ландграф» на диспуте о «литературе и кинематографе» при упоминании имени Горького Маяковский встал и громовым голосом объявил, что «Горький — труп, он сыграл свою роль и литературе больше не нужен». Возможно, это была реакция «беспартийного большевика» на отъезд Горького из Советской России. Знал ли Маяковский, что решению писателя покинуть страну победившего пролетариата весьма поспособствовал председатель Петрокоммуны Зиновьев? Трудно сказать, за что тот возненавидел Горького (уж не за острейшие ли «Несвоевременные мысли»?), но хорошо известно, как часто досаждал главный большевик Питера главному пролетарскому писателю. Предел терпению положил чекистский обыск на квартире писателя. Горький сел в поезд и поехал в Москву жаловаться Ленину. В столице он пригласил Владимира Ильича и Феликса Эдмундовича в дом своей первой жены Екатерины Павловны, сподвижницы Дзержинского, председателя «политического красного креста», и выразил свой протест против зиновьевского произвола. Горького обнадежили, что подобное впредь не повторится. Зиновьев был срочно вызван из Питера «на ковер» к предсовнаркому. Ему пришлось долго оправдываться и клятвенно обещать, что Горький будет оставлен в покое. Казалось, конфликт был исчерпан, но Зиновьев надолго затаил обиду и продолжал мстить исподтишка. Вмешательство старого приятеля по каприйским рыбалкам мало что изменило в питерской юдоли Горького, и Алексей Максимович был вынужден уехать, как было официально объявлено, лечить и в самом деле пошатнувшееся здоровье подальше от вредного севера.
В это время к власти в Италии пришел лидер фашистов Муссолини, и только он мог позволить Горькому жить под благодатным небом этой прекрасной страны. Дуче с разрешением не спешил, но все же почти через два года классик пролетарской литературы получил въездные визы, и Горький со всем своим обширном семейством отправился из поднадоевшей Германии в солнечный Сорренто. Бывшая гражданская жена Мария Федоровна Андреева тоже обосновалась за границей, став сотрудником советского торгпредства вместе с недавним секретарем Горького Петром Петровичем Крюковым — по-домашнему Пе-Пе-Крю. Этот сравнительно молодой человек делал неплохую карьеру в доме писателя. Экс-любовница Горького Андреева стала любовницей его экс-секретаря, который был младше ее на семнадцать лет. И очень похоже, что для обоих торгпредство было лишь прикрытием в их нелегкой службе.
С Горьким же осталась Мария Игнатьевна Закревская-Бенкендорф, арестованная в 1918 году вместе с английским разведчиком Локкартом. Чекисты поставили ей тогда условие: или к стенке, или на агентурную работу в их ведомство. Несомненно, Горький прекрасно понимал, зачем появилась в его доме эта авантюрная особа, но полагал за лучшее иметь дело со знакомым чертом, чем с незнакомым ангелом. Марии Бенкендорф, владевшей пятью языками, поручали деликатную «работу» и с другими знаменитостями. Например, с английским фантастом Гербертом Уэллсом, когда тот надумал приехать в Россию в гости к пролетарскому писателю. Одним словом, чекистская машина тоталитарной слежки работала на полную мощь, и Горький оказался под ее колпаком, несмотря на все свои заслуги перед партией большевиков.
С гонорарами за границей становилось все труднее. Госиздат платил мало, Горький стал опасаться за будущее. Он очень исхудал, одно легкое совсем не действовало, в другом шел разрушительный процесс. Алексей Максимович уставал от малейшего усилия, почти не спал и не ел. Его давний должник Парвус внезапно умер, оставив за собой изрядную сумму неотданных германских гонораров. Все бывшие жены Горького — и не только они, но и официальные лица — в один голос уговаривали его ехать в Советский Союз. Что ему оставалось делать?
Большевики устроили ему помпезную встречу. Горькому доверили стать организатором Союза советских писателей. И он стал чем-то вроде наркома по делам литераторов. Поселили его в роскоши — в бывшем особняке миллионера Рябушинского. Но... Его поездки по стране очень скоро стали ограничивать врачи: Москва — Горки или поднадзорные санатории на юге. «Устал я очень, словно забором окружили, не перешагнуть, — бормотал Горький, по словам очевидца, как бы про себя. — Окружили... обложили... ни взад, ни вперед! Непривычно сие!»
Да, это был род домашнего ареста. Но за что? Чем он так провинился перед партией?
Надо полагать, в том, что Горький частенько вступался перед Сталиным за старых большевиков Каменева, Рыкова, Бухарина, в том числе и за своего старого обидчика Зиновьева. Разумеется, генсека это раздражало, мешало вести борьбу против «правоцентристского блока». Первое предупреждение не соваться в дела ВКП(б) прозвучало через статью Д. Заславского в «Правде», организованную Ежовым. «Статья была грубо-оскорбительна для человека, именем которого были названы улицы в каждом городе Советского Союза. Горький потребовал заграничный паспорт. Ему ответили отказом. Сталин больше ему не звонил и к нему не приезжал».
Все надежды писателя на возвращение в милую сердцу Италию натыкались на железные «нет». Да и кто бы смог выпустить в фашистскую страну «старого большевика», который так много знает и о прошлом партии, и о ее нынешней репрессивной практике. Тем не менее Горький продолжал публиковать восторженные статьи о «великих переменах в Советской стране», призывал собратьев по перу дышать бодрящим воздухом революционной действительности. Однако судьба его уже была предрешена. Сначала — такая внезапная и нелепая смерть сына Максима, молодого здорового человека. В убийстве М.А. Пешкова сознался шеф чекистской охранки Генрих Ягода. Американский посол в Москве Джозеф Эдвард Дэвис в своей книге писал: «Ягода был влюблен в жену Максима Пешкова, это ни для кого не было секретом». В официальном отчете Народного Комиссариата юстиции в 1938 году сказано: «На закрытом заседании подсудимый Ягода Г.Г. дал показания, в которых полностью признал организацию им умерщвления М.А. Пешкова, сообщив при этом, что наряду с заговорщицкими целями он преследовал этим убийством личные цели». Максима, любителя выпить, кто-то из его окружения, возможно, даже и бывший секретарь Горького Крючков, крепко напоил и 2 мая 1934 года забыл на улице. Ночь была холодная, и Максим заболел воспалением легких. Утром ему дали шампанского, затем слабительного, чем и ускорили смертельный исход болезни.
В последний год жизни, которую ему тоже старательно сокращали, у Горького появились подозрения, что смерть Максима подстроена. Старый писатель здорово занемог и слег. По версии Нины Берберовой, именно тогда и появилась у постели больного дорогая конфетная бонбоньерка с шелковой лентой — знак внимания из Кремля. Конфетами угостился не один Горький, с ним еще двое санитаров. Через час все трое были мертвы... Профессор Плетнев, лечивший Алексея Максимовича, был сначала приговорен к расстрелу за убийство знаменитого писателя, потом смертную казнь ему заменили двадцатью пятью годами лагерей. Это было гуманно по отношению к человеку, который и понятия не имел о коробке с роковыми конфетами. Пе-Пе-Крю — Крючков, сотрудник НКВД, признал виновным себя. Так или иначе, но Горького постигла участь тех самых «старых большевиков», с которыми он начинал «великое дело освобождения пролетариата» еще в 1903 году и которым поставил на службу свой литературный талант по всем канонам ленинской директивы «Партийная организация и партийная литература».
Парадокс истории: Михаил Булгаков, ненавидимый Горьким и не ставший «колесиком» в машине партийного агитпропа, почил своей смертью в своем доме.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |