Вечный дом, которым Воланд вознаградил за труды и муки булгаковских Мастера и Маргариту, стоит в... Коктебеле.
Этот дом так и не стал музеем в мемориальном смысле этого слова. Скрипят ли его лестницы под ногами толп экскурсантов, или стоит в нем глухая ночная тишина, он продолжает жить своей жизнью, налаженной давным-давно ушедшим хозяином. Так идут часы с долгим надежным заводом...
Как и семь десятилетий назад, ставни высоких окон впускают в комнаты шум моря и свет солнца, блики которого ровно в полдень ложатся на отмеченную хозяином половицу. Чуткой каменной раковиной вторит дом шуму прибоя. Воют в его трубах и дребезжат в стеклах весенние фёны.
В Москве они жили вдвоем — мать и сын. Мать работала в конторе железной дороги. Сын учился в казенной гимназии. У сына была астма, и мать мечтала увезти его к морю. Однажды она узнала, что в Крыму продаются недорогие участки земли. И вот в 1893 году они перебрались из Москвы в Коктебель, купив кусочек волшебного края — яркое солнце, синие горы и сверкающее море.
Этот край стал второй родиной для будущего поэта и живописца, переводчика и литературоведа Максимилиана Волошина. Он был покорен красотой Восточного Крыма — Киммерии, совершая дальние походы в прекрасные и суровые в своей первозданности горы, солончаковые степи с крохотными озерцами. Много раз шагал он по выжженной солнцем тропе, через холмы из Коктебеля в Феодосию.
На клочке земли, купленном у вдовы профессора Юнге, мечтавшего создать из безводной пустыни цветущий сад, начали строить дом, ставший впоследствии знаменитым «домом Волошина».
За неимением достаточных средств дом строили по частям почти десять лет. К стенам из дикого камня постепенно прилепились пристройки, терраски, балкончики, отчего здание приобрело вид маленького ажурного замка. Волошин строил его по образу и подобию своей души — широкой, щедрой, сложной, — со множеством неожиданных комнат, приделов, лестниц, переходов, площадочек для многочисленных и всегда желанных гостей. Он и был так задуман, как «приют муз», студия художника, мастерская поэта, келья философа — этот причудливый особняк на берегу киммерийской бухты...
Этот дом завораживал всех, кто переступал его порог. Летом 1925 года сюда, в гости к поэту-отшельнику, едва ли не за руку привезла Михаила Булгакова его новая жена Любовь Евгеньевна Белозерская. Пусть недолгая, но весьма экзотическая жизнь в отрешенных от московской суеты пенатах на берегу безлюдного моря весьма впечатлила писателя. Жилище поэта, подобно храму, обращенное своей апсидой с венецианскими окнами на восток, и в самом деле было для заезжих литераторов храмом творчества, где слагали свои строки Марина Цветаева и Валерий Брюсов, писали Иван Бунин и Алексей Толстой... Вот и Михаил Булгаков увидел в нем тот самый «вечный дом», который был дарован в конце концов Мастеру и Маргарите за их труды, испытания и верность друг другу.
«Смотри, вон впереди твой вечный дом... Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он поднимается к самой крыше. Вот твой дом, твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем интересуешься и кто тебя не встревожит».
Так вот, этот дом существует отнюдь не только на страницах романа. Увитый виноградом, с венецианскими окнами, он высится на холмистом берегу. Здесь многое наводит на мысль об истоках самого главного булгаковского романа. Кто знает, не древняя ли земля Киммерии с ее бурыми выжженными холмами навеяла писателю пейзажи Голгофы?
Теперь на первом этаже волошинского особняка разместилась литературная экспозиция: фотографии поэта и его друзей, допотопная пишущая машинка — с двойной клавиатурой; киммерийские акварели, подарки гостей.
Главенствующее место в двухэтажном доме занимала и занимает мастерская художника — престранный гибрид алтаря и лаборатории. Рядом комната матери — Елены Оттобальдовны, а выше — в мансарде — кабинет поэта.
Здесь все сохранилось в неприкосновенности, чувствуешь себя неловко, будто вошел в незапертый дом, куда вот-вот вернется хозяин. Еще не выветрился из «татарских» ковров терпкий запах красок, и порой под треск пылающих свечей звучат в мастерской стихи, родившиеся в здешних стенах. На самодельных деревянных полках корешки тысяч томов на русском, немецком, французском языках; банки и тюбики с красками; фотопластинки и кисти в глиняном стакане; самодельные шкатулки и выброшенный морем обломок старинного корабля с остатками бронзовой обшивки; изумрудные раковины и сухой букет из степных цветов — лунарий и дроков — в керамической вазе. В углу большой мольберт и рядом крохотные этюдники, с которыми Волошин ходил в горы, и горы, запечатленные на полотне в виде лазурного колодца.
Из терракотового алькова смотрит на входящих гипсовый лик воспетой в стихах египетской царицы Таиах — своеобразный талисман этого дома.
Однажды в парижском музее восточных искусств Гиме появился новый работник — крупный человек с густой гривой русых кудрей и окладистой бородой. Им оказался один из восторженных русских посетителей. Красота статуи египетской царицы так поразила его, что, не имея денег на приобретение копии, он готов был отрабатывать ее стоимость. Этим ценителем был Максимилиан Волошин. Вернувшись домой в «пустыню Меганома», он привез с собой гипсовую копию головы Таиах. Поэт поставил ее так, чтобы ровно в полночь единожды в году — 17 августа — в день рождения возлюбленной через узкие окна лунный луч, повинуясь астрономическому расчету хозяина-архитектора, дотягивался до губ прекрасной царицы, освещая ее загадочную улыбку. Улыбка Таиах напоминала мастеру улыбку Маргариты. Нет, нет, речь идет не о булгаковских героях, а о реальном мастере — поэте Максимилиане Волошине и его возлюбленной Маргарите Сабашниковой.
Грустна улыбка Таиах, ибо та любовь не стала счастливой. Однако память о ней сохранилась в волошинском доме навсегда: она застыла в прекрасных фотопортретах, сделанных художником, в его стихах:
Любить без слез, без сожаленья,
Любить, не веруя в возврат...
Чтоб было каждое мгновенье
Последним в жизни...
Личные переживания не отдалили его от людей. Со временем его дом стал чем-то вроде летнего убежища для столичных литераторов, художников, композиторов, артистов, ученых... Не сочтешь всех, кто живал тут и хаживал Карадагскими тропами над синим морем: Грин, Горький, Пришвин, Белый, Эренбург, Леонов, Лентулов, Петров-Водкин, Спендиаров, Бенуа...
В 1925 году у Макса, как звали Волошина друзья, гостило около четырехсот человек. Буйноволосый, похожий на античного грека, хозяин — энергичный остроумный, обаятельный — был душой гостеприимного крова. Устав этого удивительного дома излагался в простых заповедях: «Прислуги нет. Воду носить самим. Совсем не курорт. Свободное дружеское сожитие, где каждый, кто придется "ко двору", становится полноправным членом. Для этого же требуется: радостное приятие жизни, любовь к людям и внесение своей доли интеллектуальной жизни».
В поэтической форме девиз Коктебеля звучал так:
Дверь отперта. Переступи порог.
Мой дом открыт навстречу всех дорог...
Строгая мебель в этом доме была сделана руками самого хозяина; деревянные топчаны, столы, табуретки, инкрустированные самоцветами, найденными здесь же на берегу... Но никогда больше не ляжет на столешницу, сработанную его руками, белый листок будущего сонета, и никогда не станет на мольберт лист будущей акварели. И уже подернулась прозрачным льдом музейного стекла библиотека поэта, похожая на затихший орган. Человек, извлекавший из него гармонию мысли, обратился в оливу над гранитной плитой и с высоты горы Кучук-Енишар взирает на свой добрый дом и свою землю.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |