5. Роль хронотопа и символов в раскрытии основной идеи

Практически никто из исследователей творчества М. Булгакова не писал о том, какую важную роль для понимания основной идеи пьесы «Александр Пушкин» играет хронотоп. Только некоторые авторы мимоходом касаются этого вопроса. Мы постараемся собрать воедино и дополнить все суждения о хронотопе пьесы.

А. Нинов мимоходом заметил: «Контраст бури, закружившей людей в Петербурге, и чистоты и тишины на Черной речке, где звучат два выстрела, заставляют вспомнить о высоком законе вещей»¹. И А. Смелянский, рассуждая о причинах гибели Пушкина, вспоминает слова В.И. Немировича-Данченко: «Пушкин умер от отсутствия воздуха, — говорил Блок. В пьесе Булгакова физически ощущается, как выкачивается этот воздух: сначала в доме поэта, затем, расходясь концентрическими кругами, все шире и шире, захватывая пространство России. Немирович-Данченко, который через три года после смерти Булгакова выпустит спектакль о Пушкине на мхатовской сцене, великолепно почувствовал это «перетекание» пространства пьесы, когда она, начинаясь уютной квартирой, петербургским блеском, балом, завершается глушью, закоптелым потолком избы станционного смотрителя, сальными свечами и пронизывающей ледяной стужей. «В этом какая-то необыкновенная глубина у Булгакова», — говорил на репетиции восьмидесятилетний режиссер»².

Что хронотоп пьесы необычайно широк, отмечает и Ю. Бабичева, проведя параллель между хронотопом данной пьесы и романа «Мастер и Маргарита»: «...действие исторической драмы развивается как бы одновременно в трех временах: конкретно-историческом, в современном драматургу и еще в некоем обобщенном, если не вечном, то долговечном настолько, чтобы объединить нерешенные проблемы нескольких поколений человечества»³. (Кстати, с подобной особенностью булгаковского хронотопа мы сталкивались уже в пьесе «Кабала святош») Поэтому в подтексте, «мобилизуя общественно-исторический опыт читателя и зрителя системой намеков и ассоциациями, выходящими за рамки сюжета, драматург Булгаков то апеллирует к своей современности, то выходит на просторы широких историко-философских обобщений»⁴. О. Долматова указывает на нахождение главного героя пьесы вне времени, где-то в области вечности: «Булгаков поселяет Поэта не на исторической «горизонтали», а на космической «вертикали», тем самым реализуя пушкинское ощущение времени»⁵. Наиболее ценно наблюдение А. Тамарченко, которая заметила, что «пьеса построена по принципу расширяющихся концентрических кругов»: «Сначала это узкий семейный круг, в который из внешнего мира вторгается только ростовщик — подполковник в отставке Шишкин. Во второй картине — это круг литературный и светский. Во втором действии — это высший свет, включая императора. Потом — Пушкин и государство, его охранительные органы: царь, его жандармы и их осведомители разных рангов и социальных положений.

К финалу пьесы — это Пушкин и российская нарождающаяся разночинная интеллигенция (сцены выноса) и, наконец, Пушкин и Россия: русские метели, просторы и морозы, русские совсем простые люди, в числе которых оказывается и этот жалкий маленький сыщик Битков, только смутно чувствующий вину и тревогу...»⁶. Построение пьесы по принципу расширяющихся концентрических кругов показывает отношение к Пушкину родных, светского общества, императора и его приспешников — и, наконец, любовь народную.

Ремарка к I действию переносит нас в гостиную дома Пушкина, но одновременно и в художественное пространство других произведений Булгакова: романов «Белая гвардия» и «Мастер и Маргарита»: «Вечер. Гостиная в квартире Александра Сергеевича Пушкина в Петербурге. Горят две свечи на стареньком фортепиано и свечи в углу возле стоячих часов. Через открытую дверь виден камин и часть книжных полок в кабинете. <...> За окном слышна вьюга» (464). У Булгакова очень устойчивая система лейтмотивов. Фортепиано, книги, свечи — это ведь обстановка дома Турбиных! А камин неизбежно ассоциируется с комнатой мастера, где тот создавал свой роман о Пилате. И тот контраст, о котором говорит А. Нинов, поражает с первых строк пьесы. Уют комнаты, заставленной книгами, в которой горят свечи, тлеют угольки в камине, создает ложное ощущение покоя. Подобно дому Турбиных, что плывет по истории через «мрак, океан, вьюгу», дом Пушкина сотрясает буря, ревущая за окном.

Мотив бури, вьюги, кружения, вихря проходит через все произведение. Александра Гончарова в первом действии поет: «...и печальна и темна... что же ты, моя старушка, приумолкла у окна... Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя... то, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя...» (464) А. Тамарченко считает, что «трудно объяснить, почему как лейтмотив пьесы Булгаков выбрал именно «Зимний вечер». А. Смелянский справедливо связывает это с мотивом русской метели, сквозном для нашей поэзии... Но в этом смысле гораздо ближе к художественной задаче были бы пушкинские «Бесы»: стихийная бесовщина российской жизни там развернута на протяжении всего стихотворения, тогда как в «Зимнем вечере» ей противостоит уют «бедной лачужки», образ няни...»⁷. Но как нам кажется, Булгакову было важно именно это противопоставление неприкаянности и уюта. И.В. Григорай сделала тонкое наблюдение о приеме буквального перехода поэзии в реальную жизнь: «Стихи «Буря мглою небо кроет» являются в пьесе символом поэзии обыденной национальной жизни, которую видит и облекает в материальное слово только большой поэт, без чьих стихов потом немыслимо бытие общества. Впечатление включенности пушкинского слова после его смерти в русскую жизнь Булгаков создает специальным сценическим приемом, венчающим пьесу. Чтение Битковым «Зимнего вечера» прервано на словах «к нам в окошко» появлением станционного смотрителя, который стучит в дверь отдыхающему жандарму, и, хотя слово «стучит» осталось непроизнесенным, «стук» все-таки состоялся. Чтение как бы и не было прервано, поэзия перешла в жизнь и осветила ее новым смыслом — смыслом источника пушкинской поэзии, утверждая их вечное единство»⁸. С нашей точки зрения, такой выбор не случаен: в конце последнего действия старушка — смотрительша молча сидит у окошка и старается что-то разглядеть в мутной вьюжной мгле (словно Арина Родионовна, ждущая возвращения Пушкина из Тригорского от соседей). Кольцо замыкается, и вьюга воспринимается не только и не столько как природное явление, а как образ-символ. По-иному в этом свете воспринимается и фраза Биткова: «...на мосту иду, господи!.. крутит! Вертит! И в глаза и в уши!..» (464) В. Петров указывает на значение данного лейтмотива в пьесе и даже приводит таблицу лейтмотивных образов, что наглядно показывает, какое важное место сам Булгаков отводил символу бури: «Пушкинские строки «Буря мглою небо кроет...», семикратно повторяясь в тексте пьесы, становятся ее лейтмотивом; при этом и в тексте, и в подтексте возникают символические образы бури, метели, вихря, вьюги, мглы и снега, воспроизводящие сложную, напряженную, трагическую атмосферу, окружавшую Пушкина в последние дни⁹:

«Пушкина. ...буря-то какая, господи! Нас засекло снегом.»

«Дантес. Успокойтесь, ничего не случится с вами. Меня же положат на лафет и повезут на кладбище. И так же будет буря, и в мире ничего не изменится.»

«Битков. ...помереть-то он помер, а вон видишь, ночью буря, столпотворение, а мы по пятьдесят верст, по пятьдесят верст... Вот тебе и помер...»

«Дантес. ...Вот уже третий день метель. ...Летит снег, и все белое»

«Строганова. Простите, дорогой барон, что опаздываю к обеду, но послушайте, что делается... Я не помню такой метели».

Соотношение лейтмотивных образов, определяющих общую тональность пьесы, представлено в следующей таблице:

Людей в Петербурге закружила буря так, что они живут по инерции, подхваченные потоком жизни, не предпринимая никаких шагов, чтобы изменить свою судьбу. Так живет Дантес, потакая своим страстям, так живет Натали, не борясь с любовью к Дантесу, хотя ее саму это чувство пугает. Так живет Пушкин. По словам Никиты, у Александра Сергеевича «голова вихрем идет» (467), но, несмотря на это, он не соглашается уехать в деревню, где «покойно, просторно» (467). Деревня противопоставлена Петербургу как место, где человек может отдохнуть от житейской и душевной суеты. Николай I на балу лицемерно вздыхает в обществе прекрасной Натали: «Какая печаль терзает меня, когда я слышу плеск фонтана, и шуршание пернатых в этой чаще! <...> Сия искусственная природа напоминает мне подлинную, и тихое журчание ключей, и тень дубрав... Если бы можно было сбросить с себя этот тяжкий наряд и уйти в уединение лесов, в мирные долины! Лишь там, наедине с землею, может отдохнуть измученное сердце...» (479) Это неудачное прозаическое переложение стихотворения Пушкина «Деревня», сделанное человеком, далеким от поэзии. Натали замечает: «Вы утомлены» (479). И, не зная и не любя стихов Пушкина, не может понять, как смертельно устал душой человек, который живет рядом с ней. Как просто и трагично по сравнению с высокопарной речью Николая I звучат стихи Пушкина, которые читает Никита, еще не зная о смерти барина:

«Никита (читает). «На свете счастья нет...» Да, нету у нас счастья... «Но есть покой и воля...» Вот уж чего нету так нету. По ночам не спать, какой уж тут покой! «Давно, усталый раб, замыслил я побег...» Куда побег? Что это он замыслил? «Давно, усталый раб, замыслил я побег...» Не разберу.

Битков (входит). «В обитель дальнюю трудов и чистых нег» (497).

Пушкину удалось совершить побег, но не в благословенную деревню, о которой мечтал. Вновь в нашем восприятии происходит расширение хронотопа: «обитель дальняя» — может, сродни тому самому «покою», которым вскоре наградят усталого мастера Воланд и Иешуа Га-Ноцри, вечная жизнь после смерти в блаженном саду, где вечные сумерки, тишина, шуршание песка под ногами и простор для творчества. Только, в отличие от мастера, Пушкин и там будет одиноким. О. Солоухина в статье «Образ художника и время», анализируя роман «Мастер и Маргарита», указывает: «Именно у Пушкина можно найти ответ на самые таинственные, но и излюбленные булгаковские антитезы: покой — счастье, свобода — неволя, художник — толпа. Более того, осмелимся сказать, что и понимание предназначения художника у Булгакова совпадает с пушкинским»¹⁰. А. Блок в статье «О назначении поэта» (1921) очень точно раскрывает пушкинское понимание таких категорий, как «покой» и «воля»: «Они (покой и воля) необходимы поэту для освобождения гармонии. Но покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю, тайную свободу»¹¹. Именно эту тайную свободу пытается сохранить каждый настоящий художник.

Во втором действии буря в природе утихает (чтобы вновь разразиться в четвертом действии). Нас завораживает великолепие бала у Воронцовой: «Великая роскошь. Зимний сад. Фонтан. В зелени — огни, меж сетками порхают встревоженные птицы» (479). Но «Долгоруков подслушивает разговоры в Зимнем саду» (479). И продает Пушкина за 300 рублей — «30 червонцев». Евангельские параллели и отзвуки пронизывают пьесу насквозь: Дубельт выдает своим агентам все те же Иудины 30 серебренников, ученики и друзья предают учителя (как в «Мастере и Маргарите» и «Кабале святош»). В связи с такими особенностями драматических (и прозаических) произведений Булгакова А.М. Смелянский находит в них нечто общее с симфоническими произведениями и мифами, что характерно для модернизма: «Прозрачная легкость драм Булгакова, как и его прозы, обнаруживает музыкальную по сути технику проведения главных и боковых тем, образующих многослойность и бездонность текста, характерную для симфонической музыки или мифа. Отсюда же идет излюбленная «художественная комбинаторика», то есть игра на постоянных мотивах и образах христианской культуры в сложном пересечении с темами и мотивами советского быта и миропорядка»¹². О параллелях событий пьесы с современностью Булгакова было сказано выше.

Итак, хронотоп пьесы «Александр Пушкин» очень широк, и именно благодаря этому конфликт приобретает глобальный масштаб.

Примечания

1. Там же. — С. 686—687.

2. Цит. по: Смелянский А.М. Статья — послесловие к 3 тому... — С. 597.

3. Бабичева 10. Жанровый канон... — С. 69.

4. Там же. — С. 69.

5. Долматова О. Указ. раб. — С. 15.

6. Тамарченко А. Указ. раб. — С. 61.

7. Там же. — С. 64.

8. Григорай И.В. Указ. раб. — С. 8—9.

9. О. Солоухина. Образ художника и время. Традиции русской литературы в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Москва. — 1987. — № 3. — С. 173—181.

10. Блок. А. Указ. соч. — С. 545.

11. Петров В.Б. Аксиология Михаила Булгакова. — Магнитогорск: Издательство Магнитог. Гос. ун-та, 2000. — С. 134.

12. Смелянский А.М. Статья — послесловие к 3 тому... — С. 576.