Представителем абсолютной власти в пьесе «Александр Пушкин» является император Николай I. Конфликт между Пушкиным и царем носит, по замыслу Булгакова, непростой характер, поэтому в критической литературе возникли разночтения образа Николая I. Рассуждая о природе образа, В. Петелин, например, утверждает: «Царь не может быть злодеем. Николай и не считает себя таковым. <...> Он хочет иметь историю, остаться в памяти потомков добрым и справедливым царем. Вот почему и происходит такой разговор с подтекстом, происходит борьба между человеком и властителем: человек в нем ненавидит Пушкина, а властитель должен быть справедливым, соблюдать гуманные нормы отношения к другому человеку»1. Нам кажется, что такое понимание образа противоречит авторскому замыслу. Николай чувствует внутреннюю свободу и независимость поэта — поэтому ненавидит его. Но ненависть искусно прикрыта маской сурового милосердия, а это вовсе не означает, что царь — великий гуманист. В случае необходимости он может лицемерно сослаться на закон, создавая видимость объективности своего отношения к Пушкину:
«Жуковский. Ваше императорское величество, не гневайтесь на него и не карайте.
Николай I. Нехорошо, Василий Андреевич, не первый день знаем друг друга. Тебе известно, что я никого и никогда не караю. Карает закон» (480).
Николай хотел бы видеть в Пушкине прирученного придворного историографа и одописца, потому что, несмотря ни на что, вынужден признать его огромный талант. А если нет возможности обратить этот талант на службу себе, можно заключить: «Этот человек способен на все, исключая добра. Ни благоволения к божеству, ни любви к отечеству» (490). Несмотря на уверения Жуковского, император не верит ни в то, что Пушкин изменился, ни в то, что поэт стал вдруг его «восторженным почитателем»: «Любезный Василий Андреевич, я знаю твою доброту. Ты веришь этому, а я нет» (481). До конца жизни Булгаков не уставал творить в надежде, что снова произойдет перелом в его судьбе. Последним ударом, от которого он не смог оправиться, было запрещение пьесы «Батум» осенью 1939 года, за несколько месяцев до смерти писателя. Пьеса о Сталине пришлась Сталину не по душе. Скорее всего, он не верил (и был прав!), что творчество Булгакова может пойти «по правильному пути». Так же Николай I не верит, что Пушкин мог сделаться пламенным его поклонником, и в пьесе «Александр Пушкин» поэт и царь не встречаются: им нечего обсуждать. Нам кажется, такие параллели в биографии и творчестве Булгакова не случайны.
Если не удается обратить талант Пушкина «на благо царствования», то лучше от него избавиться. Тем более что император неравнодушен к жене поэта. Но на наш взгляд, это второстепенный мотив в пьесе. Главное для Булгакова — описать ту главную силу, которая, с благословения Николая I, уничтожила великого поэта. Силу, на которую абсолютная власть опирается во все времена. В. Немцев в своей работе «Трагедия истины» пишет: «...на глазах Булгакова становление новой власти происходило за счет небывало мощного развития внутренней разведки в стране — говоря «старорежимным языком», тайной полиции, говоря же на советском «новоязе», «внутренних органов» (или просто «органов»). «Солдаты партии» вместе с партийными работниками составили костяк советского государства»2. Доносительством занимались даже люди, не состоящие на службе в органах. Так и в пьесе о Пушкине. Кроме агентов III Отделения есть Богомазов — доносчик «не по должности, а по велению души». Он приносит Дубельту черновик письма Пушкина Геккерену, а также отчет о бале у Воронцова.
А. Нинов пишет: «Наиболее расчетливой силой, включенной в интригу против Пушкина, оказывается III Отделение. Наглость Дубельта, зловещая фигура Бенкендорфа, фактически отдающего приказ об убийстве, лицемерие Николая, который, по словам Булгакова, «ничем себя не выдав, стер его [Пушкина] с лица земли», создают ошеломительную картину всевластия тайной полиции»3. Гениально разработана сцена Бенкендорфа и Дубельта, когда молчание красноречивее слов:
«Бенкендорф. Извольте послать на место дуэли с тем, чтобы взяли их с пистолетами и под суд. Примите во внимание, место могут изменить.
Дубельт. Понимаю, ваше сиятельство.
Пауза.
Бенкендорф. Дантес каков стрелок?
Дубельт. Туз — десять шагов.
Пауза.
Бенкендорф. Императора жаль.
Дубельт. Еще бы» (492).
Дубельт прекрасно понял, что Бенкендорф отдал ему приказ об убийстве Пушкина: Тайная полиция не станет предотвращать дуэли. Но начальник III Отделения на всякий случай еще раз намекнет: «Примите меры, Леонтий Васильевич, чтобы люди не ошиблись, а то поедут не туда...» (492).
Нами приводились воспоминания Е.С. Булгаковой о том, как воспринимали сцену в III Отделении современники Булгакова. Первоначально провести параллели было еще проще. Начиная рукопись пьесы, Булгаков написал сбоку: «На необработанном языке», а в специальном разделе первой черновой тетради собирал характерные выражения николаевского времени. В тексте пьесы современный язык и построение фраз сказались прежде всего в сцене III Отделения. ...Современная лексика в речах костюмированных персонажей, рубленые фразы, просторечный стиль, в котором разговаривают с подчиненными Николай I и Дубельт, придает сценам в III Отделении неистребимый налет современности. В окончательном тексте речь императора звучит более сдержанно и плавно4.
Заседание в Тайной канцелярии в уменьшенном масштабе повторяет заседание Черной Кабалы: та же зловещая атмосфера, тьма. Эту точку зрения высказывает В. Боборыкин и сопоставляет величественную обстановку готического собора в пьесе о Мольере с подвальным помещением в пьесе о Пушкине5.
«Тьма.
Потом из тьмы — свечи за зелеными экранами. Ночь. Казенный кабинет. За столом сидит Леонтий Васильевич Дубельт. Дверь приоткрывается, показывается жандармский ротмистр Ракеев» (485).
Но отличие в том, что Кабала во времена Пушкина измельчала. Это видно хотя бы из такой комической сцены. Император жалует Кукольнику перстень:
«Долгоруков. Рука всевышнего вас наградила, господин Кукольник.
Салтыков. Неважный перстенек. <...> В бытность мою молодым человеком император Павел пожаловал мне звезду, усеянную алмазами необыкновенной величины. ...А такой перстень я сам могу себе купить за двести рублей или полтораста» (473—474).
Еще одно тонкое замечание, что в «Кабале святош» сам монарх не принимает непосредственного участия в грязных интригах, но даже до поры до времени поддерживает Мольера. Пушкина же травят все, включая и самого императора6.
Даже после смерти Пушкина Тайная полиция не хочет оставить поэта в покое. Оказывается, мертвый противник тоже может представлять собой опасность. Гроб с телом Пушкина к месту захоронения тайно сопровождают жандармы:
«Смотрительша. Да ведь теперь-то он помер, теперь то вы чего же за ним?..
Битков. Во избежание!..» (510)
Кроме этого, император поручил Жуковскому разобрать бумаги Пушкина. Когда Жуковский собирается запечатывать кабинет, оказывается, что Дубельт явился с таким же поручением. Все бумаги Пушкина должны быть отданы на прочтение графу Бенкендорфу:
«Жуковский. Помилуйте, зачем же другая печать?
<...>
Дубельт. А разве вам неприятно, Василий Андреевич, ежели печать корпуса жандармов станет рядом с вашей печатью?
Жуковский. Как? Но там же письма частных лиц! Помилуйте, ведь меня могут назвать доносчиком! Вы посягаете на единственное ценное, что имею, на доброе имя мое... Я доложу государю императору.
Дубельт. Вы изволите полагать, что корпус жандармов может действовать вопреки повелению государя императора? Вы полагаете, что вас осмелятся назвать доносчиком? ...Неужели вы думаете, что правительство может принять такую меру с целью вредить кому-нибудь?» (505) Власть, задача которой — охранять личную жизнь своих подданных, напротив, грубо вторгается в нее. Пушкин пал жертвой заговора власти, которая ощущала поэта враждебным себе. Собственно светское общество, олицетворяемое Строгановым, Салтыковым, Долгоруковым и др., в том числе поэтами-завистниками Бенедиктовым и Кукольником, играет в пьесе подчиненную роль.
Самое страшное, что «никто из главных виновников гибели Пушкина не осознает свершенного. Только Битков, менее других виновный в злодеянии, постигает не разумом, но чувством, тяжесть содеянного и тщетно пытается найти оправдание для себя: «Только истинный бог, я тут не при чем. Я человек подневольный, погруженный в ничтожество» (511). Именно Битков, покоренный силой и властью гения Пушкина, оказывается маленьким Пилатом, против своей воли ставшим соучастником преступления, искупить которое ему не дано. <...> Всего удивительнее в образе Биткова непостижимое слияние — пусть до предела уменьшенных — черт Иуды и Пилата»7. В тексте есть прямые параллели этого образа с образом Иуды. Дубельт, выплачивая филеру жалование, говорит ему: «Иуда искариотский иде к архиереям, они же обещаша серебреники дата... И было этих Серебреников, любезный друг, тридцать. В память его всем так и плачу» (488) Но, как ни парадоксально, именно Битков интуитивно чувствует силу стихов Пушкина. Узнав, что стихотворение «Буря мглою небо кроет» — сочинение Пушкина, Битков восхищается: «Скажите! Ловко. Воет в трубе, истинный бог, как дитя... Прекрасное сочинение» (464).
По долгу службы выучив многие стихи, Битков с упоением цитирует для себя понравившиеся строки, восхищаясь их напевностью. Никита пытается разобрать, что написано в тетради:
«Никита. «Давно, усталый раб, замыслил я побег...» Не разберу...
Битков (входит). В обитель дальнюю трудов и чистых нег.
Никита. Ты откуда знаешь?
Битков. Вчера в Шепелевском дворце был у господина Жуковского, подзорную трубу починял. Читали гостям эти самые стихи.
Никита. А. Ну?
Битков. Одобрительный отзыв дали. Глубоко, говорят» (497).
С образом Биткова в пьесе связана тема судьбы. Маленький человек не понимает, почему поэт умер, а ему, Биткову, все еще надо куда-то следовать за ним по вьюжной дороге:
«Что же это такое, а? Пресвятая богородица... пятьдесят пять верст... Вот связала!
Смотрительша. Кто это связала?
Битков. Судьба» (509).
В его уста Булгаков вкладывает слова, заставляющие вспомнить концовку «Кабалы святош»: причиной гибели Мольера явилась судьба. Как и причиной гибели Пушкина. Спасти его было невозможно. Битков понимает, что его беспокоило в день гибели Пушкина: «Ведь никуда его одного не пускали, куда он, туда и я... А в тот день меня в другое место послали, в среду-то... Я сразу учуял. Один чтобы!... Умные! Знают, что сам придет туда, куда надо. Потому что пришло его время» (511).
Литературовед В.Б. Петров справедливо утверждает трагическую закономерность гибели Пушкина, такой же закономерной, как распятие Христа. Но несмотря ни на что, поэт остается трагическим победителем: «Художественная мысль автора создает в пьесе некую оценочную шкалу, где на одном полюсе — интриги, низость, зависть, предательство, а на другом — величие гения и бессмертие его стихов. Раскаяние Иуды — верное тому подтверждение»8. Интриги императора и его приспешников физически убили поэта, но все предосторожности, запреты и козни не смогли умалить и уничтожить силу его слова.
Примечания
1. Петелин В.В. Михаил Булгаков. — М.: Худож. лит., 1990. — С. 396.
2. Немцев В.И. Трагедия истины. — Самара: Самар. научн. центр РАН, 2003. — С. 79.
3. Нинов А.А. Комментарии к пьесе М. Булгакова «Александр Пушкин». — С. 686.
4. Там же. — С. 682.
5. Боборыкин В.Г. Указ. раб. — С. 118.
6. Там же. — С. 119.
7. Гозенпуд А. Указ. раб. — С. 166—167.
8. В.Б. Петров. Аксиология Михаила Булгакова. — С. 135.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |