Заключение

М.А. Булгаков принадлежит к авторам с ярко выраженным ироническим мышлением. Это обусловлено не только свойствами психики и определенной установкой сознания, но и историческими катаклизмами: войной и революциями. Ощущение трагичности судьбы «лучшего слоя» страны — интеллигенции у «кровно» с ней «связанного» автора усугублялось положением изгоя в новом обществе, декларирующим разрыв традиций и классовый террор. Ясное понимание писателем несовпадения собственной личности и Времени, ощущение этого конфликта как глобального порождают мировоззренческий характер его иронии. Так историческая катастрофа становится причиной крушения личной писательской судьбы, а ирония из привычного свойства умонастроения становится у М.А. Булгакова инструментом миропостижения и позицией сопротивления.

Это позиция иронической личности, противостоящей новому миру: не принимающей его («Грядущие перспективы», 1919), пытающейся игнорировать его появление («Записки юного врача», 1925—1926), или понять, что последовавший крах личной жизни непоправим («Записки на манжетах», 1922, 1923, 1924, «Белая гвардия», 1924, 1925).

Это позиция человека, усмотревшего в произошедших «исторических экспериментах» над человеческой природой насмешку истории («Роковые яйца», 1925, «Собачье сердце», 1925). Срез этого общества, отвергающего героя — alter ego автора, и его различных «миров», иронически оцененных им и потому заинтересовавших, по его мысли, дьявола (Рудольфа/Рудольфи и Воланда), дан и в повести «Тайному другу» (1929), и в «Записках покойника» (1929, 1936—1937), и в «Мастере и Маргарите» (1928—1940).

Трагическая судьба же противостоящего ему независимого художника, в разных вариантах, но с одинаково безнадежно печальным концом представлена в образах Мастера и Максудова. Обстоятельства жизни, обусловливающие этот трагизм, единственно на фоне которых он и становится возможным — это результат повернувшегося «колеса Фортуны», проделок «судьбы — насмешницы». Поэтому «чрезвычайная грандиозность» перемен, начавшихся и сопровождавшихся «опереткой» в «Белой гвардии», приведших в итоге к созданию «московского общества», по мнению М. Булгакова, явно не тот результат, который был задуман. Это рождает трагико-фарсовые интонации, иронию и бурлеск.

«Иронию истории» М. Булгаков пытается «прокомментировать» философской иронией инфернальных героев своих произведений, собственным мистическим прозрением истины, обращаясь к человеческому прошлому.

Иронический автор занимает позицию человека, находящегося внутри общества, но и стоящего как бы над ним, и потому способного оценить результаты и перспективы революционного эксперимента над «собачьим сердцем» в контексте истории поиска человечеством «нравственного закона»: от древних религий, истории Христа и Пилата, времени Грозного, кабалы святош XVII века и фигуру Мольера, философию Канта, до современного нового общества Шариковых, Дараганов, Аметистовых и Берлиозов, до видений будущего: атомной войны и возвращения «нового человечества» в первобытное состояние «изгнанных из рая» Адама и Евы. Это позиция «трижды романтического Мастера» с трагической судьбой и ироническим взглядом.

Поэтому для иронического сознания писателя так важна идея вечного возвращения «на круги своя» и стремление «вмонтировать» современность в культурное пространство истории человечества, оценить ее вечными ценностями. Так, в «Жизни господина де Мольера» оно выступает как «связь времен» и «токов просвещенья». В «Записках покойника» Максудову постоянно снится один и тот же сон, после которого он просыпается в слезах: «родной город, снег, зима, гражданская война» (4, 405) и дом с кремовыми шторами на окнах, со шкафами, полными прекрасных книг. Прошлое его преследует: «И опять те же люди, и опять дальний город, и бок рояля, и выстрелы, и еще какой-то поверженный на снегу» (4, 434). В «Мастере и Маргарите» Мастер пишет роман о Пилате. Такая «странная тема» «окружила собою» весь «ад» «современной» литературы: берлиозов и латунских, рюхиных и бескудниковых и подобных им, высветив их пляшущие фигуры, жующие рты и «покрытые испариной лица» в истинном свете.

Философская ирония М.А. Булгакова, формировавшаяся под воздействием глубокого пессимизма в связи с постигшей Россию катастрофой, выражает отношение писателя к вопросам бытия нового общества и существования в нем творческой личности, к их нравственным ориентирам. Ее специфика обусловлена ясным осознанием неразрешимости конфликта между ними, смертельного для художника. Вследствие несовпадения Личности Творца и Времени, ирония приобретает трагический характер

Выходящая на первый план тема трагической судьбы художника в качестве «уже состоявшегося творца» (М. Чудакова) в этот последний период знаменует собою новый этап работы и жизни, в условиях, враждебных им. Эта тема в романах М. Булгакова связана с ироническим взглядом писателя на мир, на свое место в нем и, в частности, в современной литературе и порождает своего рода «эгоцентризм» его творчества и пристальное внимание к перипетиям собственной жизни. Мы считаем, что «единый текст» (5, 557) булгаковских сочинений и обусловлен этим так называемым «эгоцентризмом». В центре романов или герой — alter ego автора или герой, на которого проецируются собственные черты и обстоятельства жизни. Но осмысляются они в контексте «грандиозного события» эпохи, определяющего судьбу этого героя как трагическую. Совершенно справедливую мысль о том, что М. Булгаков «создал новейший образец трагической иронии», относящуюся лишь к «Мастеру и Маргарите» (Казаркин 1988, с. 31), следует «распространить» на большинство произведений последнего периода и прежде всего на все романы.

Ирония определяет и формирует связь в системе отношений «автор — читатель», основу которых составляет игра, художественная майевтика (специфически скрытый иронический способ «доказательства» идеи или «донесения» до читателя авторской концепции), дистанцированность субъекта, авторское притворство. Булгаковская ирония представляет собою некий синтез, т. к. в сложной взаимосвязи «автор — повествователь (рассказчик) — герой» раскрываются все грани иронии, образуя некий «зазор» точек зрения или прием «маски». Вследствие этого (а также эстетических пристрастий М.А. Булгакова), его романы отличаются обманчивой определенностью авторской позиции и неповторимостью авторского присутствия.

Ирония, в то же время, претворяется в романах и как модус художественности: становясь принципом художественной целостности, ирония подчиняет себе все уровни формосодержательного единства (философско-этический, сюжетно-композиционный, образной системы и т. д.) и определяет весь художественный универсум произведения. Она проявляется на разных уровнях: текста и подтекста, развития фабулы и композиционного построения, повествовательного тона и иронической ситуации, в которой оказывается герой. Ирония выступает во всем многообразии своих видов: как комическая, трагическая, трагикомическая и фарсовая. Его желание «сделать людей лучше» заставляло «выносить приговор самым страшным оружием — смехом» (Гдешинский // Земская 1988, с. 54), и смех этот, в основном, также связан с иронией. Сочетающаяся с «вечным изумлением перед окружающим миром» она духовна и, вследствие этого, подобно иронии Сократа, имеет в своей основе нравственный стержень.

Ирония М.А. Булгакова тесно связана с автобиографической аллюзией. Глубоко личная нота в голосе автора в виду автобиографических проекций (подобие дневниковых вкраплений) позволяет тексту всех его произведений как бы «светиться» изнутри (сквозь чужую просвечивает собственная жизнь), что не только придает его сочинениям скрытую «интимность», но и способствует созданию некой новой разновидности в биографическом жанре.

Будучи «изощренным модусом», ирония зачастую определяет усложненность художественной структуры текста на уровне композиции, Здесь определяющую роль играют ретроспекция и проецирование («Записки покойника», «Мастер и Маргарита», в меньшей степени «Жизнь господина де Мольера»). Тонко завуалированная авторская мысль выстраивает разнообразную игру с читателем, мистификацию его ложными оценками, выдающимися автором за истинные и исходящими от авторской маски. Прячущийся за фигурой рассказчика, его наивностью, легкостью повествовательного тона, автор выражает себя иронически. Поэтому его доверительность в высказываниях подчас обманчива. Диапазон соотнесения образа рассказчика с автором в пределах повествования достаточно широк и разнообразен. Неизменной остается лишь обманчивая определенность авторской позиции. Поэтому следует принимать во внимание некий «зазор» точек зрения в сложной взаимосвязи «автор — повествователь (рассказчик) — герой», а также ироническую игру «автор — читатель» как авторскую стратегию.

Новаторство М.А. Булгакова проявляется в создании образов, в самом принципе иронической типизации, когда образ представляет собою иронический сплав разнополюсных источников, принципиально исключающий однозначность трактовки и выражающий многослойность иронического подтекста. М.А. Булгаков является мастером в создании иронической многозначности, во-первых, как условия образования необычайно глубокого и неисчерпаемого поливариантного подтекста, а во-вторых, как своеобразного эзоповского языка. Именно поэтому иронические аллюзии в его тексте всегда имеют, помимо подтекстного смысла, сюжетное обоснование (как бы параллельное развитие).

Философская ирония и автобиографическая аллюзия определяют в произведениях М. Булгакова наличие подтекста, что поначалу несколько затмевается подчиненной интриге фабулой. Однако литературоведческий анализ открывает поистине неисчерпаемые возможности проникновения в скрытый смысл булгаковских творений, что делает их, по иронии судьбы, в свою очередь, заложниками взглядов самого исследователя.

Стоицизм М. Булгакова и вера в справедливость, в то, что «все будет правильно», сочетающиеся с ироническим мировосприятием, создают неповторимость и своеобразие булгаковского стиля, романтическую грань его иронии и содержат как бы новое знание о мире.