Заключение

Характеризуя специфику инсценирования известных прозаических произведений, В. Хализев подчеркнул, что жизнь литературы в веках отмечена определенной амбивалентностью, «утраты и приобретения здесь неизменно сопутствуют друг другу», при этом «ранее созданное должно не умереть, а полной жизнью жить во вновь созданном» [Хализев 1986, 226, 220]. Именно это, на наш взгляд, и произошло в процессе осмысления Булгаковым сюжета о Дон Кихоте, который завершился созданием оригинального драматического произведения по мотивам знаменитого романа. Взявшись за переложение романа Сервантеса, то есть включившись в открытый диалог традиций, драматург, называвший собственную театральную деятельность «чистейшим донкихотством» [Булгаков 2002, т. 8, 577], не мог не сказать свое слово в вечном споре о Рыцаре Печального Образа. Традиционное для русского донкихотства отвержение существующего порядка вещей в творчестве Булгакова обрело форму личностно переживаемого отрицания несвободы художника в условиях жесткого диктата и контроля извне. Мечтатель и сумасброд Сервантеса в пьесе Булгакова превратился в творца, протестующего против несправедливости мира, околдованного злом приспособленчества, и мужественно стремящегося реализовать творческое «я» даже в удушающем плену существующей реальности.

Проведенный анализ образа Дон Кихота с точки зрения типологии характеров, позволяющей наиболее полно раскрыть ценностный мир персонажей как целостную систему, позволил сделать вывод о том, что герой Булгакова предстает в пьесе героическим романтиком, который ориентируется на возвышенный идеал в качестве доминирующей ценности. При этом Дон Кихот стремится к активным действиям, направленным на изменение мира в соответствии со своим идеалом. Как романтика героической мироориентации рыцаря отличает недоверие к существующему миропорядку. Герой Булгакова, избравший путь свободного художника, верит в прекрасный идеал до конца, но лишенный цели, сил и возможности бороться умирает, так как не смог воплотить его в жизнь. Образ Дон Кихота синтезирует решительную воинственность героика и ответственность романтического поэта перед миром. Смерть Дон Кихота, обнаруживающая черты внутренне свободного творческого акта художника-бунтаря, можно назвать и последним боем не свернувшего с «крутой дороги» рыцаря, поэта и воина. Утверждение необходимости рыцарского служения творческой личности реализуется в верности Дон Кихота-художника своему идеалу, неразрывному единству слова и поступка.

Значимую роль в булгаковской интерпретации донкихотовской ситуации играет отмеченное нами пародийное юродство как составляющая образа Дон Кихота. Отчужденность главного героя от «опрокинутого» мира проявляется в мнимом безумии, которое помогает «юродствующему» художнику освободиться от ложной правды существующей реальности. Юродство, с одной стороны, дает герою возможность активного обличения несправедливости, а с другой — близко Дон Кихоту-поэту в силу своей повышенной эмоциональности. В отношении Дон Кихота можно говорить об интеллигентном юродстве как форме интеллектуального протеста одинокого художника. Как творческая игровая форма защиты юродство оберегает душу романтического творца. Девиантность творческой личности становится своеобразным «зеркалом», пародийно обличающим действительность. Самоотверженность подвижника преломляется карнавальным чудачеством «иного», которое через искажение существующего миропорядка заставляет вспомнить о возвышенном идеале.

Осмысление традиции донкихотства в пьесе осуществляется благодаря ряду смыслообразующих структурных принципов поэтики, характерных для творчества Булгакова в целом. Одним из средств интерпретирования донкихотовской ситуации является двойничество, основная функция которого заключается в раскрытии психологии творческой личности, вынужденной в условиях неприятия и гонения бороться за свободу творческой самореализации. Симметричная система двойников Дон Кихота, оказавшегося между носителем освобождающей карнавальной правды (Санчо Панса) и представителем общепринятых социальных норм (Сансон Карраско), способствует не только выявлению драматического конфликта в пьесе, но и демонстрирует внутреннюю двойственность художника Булгакова, поэта и воина, смыслом жизни которого становится рыцарское служение в творчестве.

Система двойничества наиболее ярко проявляется в диалогических отношениях главного героя и его двойников как представителей мира «других». «Событие» Дон Кихота и Санчо Пансы принимает форму диалога-со-чувствия и со-переживания, душевной близости, позволяющей оруженосцу эмоционально приблизиться к пониманию внутреннего мира художника. Образ карнавального «шута» Санчо, сменяющего в пьесе циничную, сентиментальную и эпическую маски, помогает испытанию и утверждению идеи рыцарского служения поэта. Являясь носителем преодолевающего зло смеха, Санчо-трикстер пародирует рыцарский идеал, комически снимает противоречие ценностей искусства и жизни в карнавальной правде, возрождающей и обновляющей вечные истины.

Рациональный двойник Сансон Карраско выполняет в пьесе функцию «другого», способствуя испытанию идеала Дон Кихота и самого героя как носителя идеи рыцарского подвига в творчестве, осознающего отчужденность своего «я» от мира «других», без диалога с которым не может существовать ответственный художник. Персонифицирующий иронико-аналитическое начало Сансон, способный рационально понять ценность прекрасного идеала, но не принять идею Дон Кихота, высвечивает образ булгаковского рыцаря как образ романтического творца.

Переакцентуируя миф о Дон Кихоте, Булгаков связывает донкихотство с творческим процессом. Булгаковский художник, свободно ступая на путь творения, всегда так или иначе обречен на непонимание, а значит — на страдание. И только настоящий творец, ответственно относящийся к своему творчеству и осознающий его возможное влияние на мир, способен на бескомпромиссную борьбу за свое творчество, в широком смысле за то, чтобы прекрасный идеал воплотился в жизнь. Все творцы Булгакова по-своему донкихотствуют, пытаясь вступить в обреченный на крах диалог с миром «других». Стремясь к тому, чтобы быть услышанными и понятыми, они неизбежно вступают в конфликт, оказываясь перед роковым выбором. Смирение приводит к потере творческой свободы и ответственного отношения к творчеству и жизни, то есть герой перестает быть истинным художником, бунт заканчивается трагически — сумасшествием или смертью творящего. Вынужденное молчание также оборачивается гибелью. Но лишь на этом пути возможна нравственная победа художника, утверждение вечных истин.

Именно Дон Кихот, главный герой одной из последних пьес Булгакова, реализует активный творческий путь, воплощает, в сущности, идеализированный образ художника-рыцаря, готового на подвиг во имя творчества.

Анализируя художественное своеобразие «Дон Кихота» и специфику булгаковской интерпретации русской донкихотовской традиции, особое внимание мы уделили исследованию идеализированного донкихотовского образа творца и только в общих чертах охарактеризовали второй противоположный и дополняющий его тип смиренного поэта-пастуха. Более подробное системное рассмотрение творческих типов поэта-рыцаря и поэта-пастуха, как нам кажется, позволит в дальнейшем по-новому раскрыть проблему судьбы художника в творчестве Булгакова.

Еще одним основополагающим принципом поэтики, системно организующим булгаковскую интерпретацию донкихотства, является взаимное проникновение и влияние одновременно нескольких хронотопов не только в качестве подражательных пространственно-временных единств, но и как смысловых сфер художественного мира пьесы. Как показало наше исследование, в «Дон Кихоте» происходит взаимопроникновение бытового и бытийного хронотопов. То есть в пьесе пересекаются враждебное Дон Кихоту «времяпространство» несвободы, осмеяния и диктата общепринятых норм и открытое большое время культурной традиции, зовущее художника к свободному творческому диалогу. Герой, находясь в смысловом пространстве творения, воспринимает идеал как должное мироустройство и программу действий. Потерпевший поражение и не реализовавший мечту в действительности Дон Кихот воплощает идеал и свободно реализует творческое «я», одержав символическую победу романтика, только в пространстве деятельного и ответственного творчества, преображающего быт.

Важную роль в системе поэтики пьесы играет карнавализация, которая становится формой мениппейного испытания донкихотовской идеи, заключающейся в утверждении героического служения творческой личности. Основным художественным принципом при создании «Дон Кихота» можно назвать карнавальное «переворачивание» карнавального романа Сервантеса. В духе серьезно-смеховой эстетики, синтезирующей ренессансную и романтическую традиции, Булгаков-драматург «разрушает» историю сервантесовского идальго, чтобы создать собственный миф о Дон Кихоте.

Уяснение специфики карнавализации и пространственно-временных особенностей в ходе работы позволило перейти к анализу жанрового своеобразия «Дон Кихота». Признавая сложный синтетический характер булгаковской пьесы, присущий всем драматическим произведениям XX века, считаем возможным определить пьесу как романтическую драму самоосуществления Дон Кихота-художника, судьбой которого становится сознательно избранный путь самореализации своего «я» в мире «других». Драма «Дон Кихот» характеризуется слиянием трагического и комического начал, синтезирующих драматическую целостность пьесы. Художественный мир романтической драмы самоосуществления творца, созданный средствами карнавализации, системы двойничества, диффузии хронотопов и жанрового синтеза, строится на пародийном удвоении. В его основе лежат актуализация и переосмысление «чужого слова» традиции, своеобразный диалог с ней. Пародия Булгакова, переводящая роман Сервантеса в иную систему ценностей, приводит к трагикомическому эффекту, в результате которого происходит драматическое взаимопроникновение комизма буффонады и мистерийности трагического начала.

Проведенный анализ пьесы, раскрывающий ее жанровую специфику и художественное своеобразие, свидетельствует о самостоятельности драматического произведения Булгакова по отношению к «Дон Кихоту» Сервантеса. Соотносясь с испанским романом как с источником вечного сюжета и культурного мифа о Рыцаре Печального Образа, булгаковская пьеса, по нашему мнению, является не инсценировкой, а оригинальной драмой, написанной по мотивам знаменитого романа и ориентированной именно на миф о ламанчском рыцаре, то есть совокупность существующих интерпретаций бессмертного сюжета. Проведенный сравнительный анализ двух опубликованных окончательных редакций «Дон Кихота» подтверждает предположение о том, что наибольшей художественной глубиной обладает именно третья редакция, во всей полноте отражающая своеобразие булгаковской переакцентуации донкихотовского мифа. Проведение же более глубокого текстологического анализа существующих редакций пьесы, как нам представляется, требует отдельного исследования.

Осмысление русского мифа о Дон Кихоте в пьесе Булгакова приобретает форму пародирования классической и неклассической традиций донкихотства, точнее — пародийной трагикомической вариации. Основой многоуровневой по определению вариации является синтетическая природа трагикомичной булгаковской интерпретации донкихотства, отразившейся в многогранном образе поэта и воина Дон Кихота. На пути своего творческого осуществления, испытания и реализации идеи рыцарского служения художника герой Булгакова примеряет творческие «маски»/образы чудака, странствующего рыцаря, самозванца, бунтаря, «бедного рыцаря», «лишнего человека», «юродствующего» странника. И тем самым реализует свое «я» как поэт Рыцарь Печального Образа.

В процессе переакцентуации донкихотовской ситуации драматург переосмысливает романтическую традицию философской драматизации судьбы художника, синтезируя в образе своего героя романтическую мысль эгоистичного мечтателя Гамлета и героическую волю Дон Кихота-энтузиаста, по мнению И. Тургенева, в одиночку отчаянно сражающегося за великую мечту. Пародирование донкихотства жертвенно служащего идеалу «рыцаря бедного» А. Пушкина в пьесе происходит в травестийном смешении трагического и комического. Роднит рыцарей Булгакова и Пушкина возвышающая их над миром «других» необычность, которую окружающие принимают за сумасшествие. Именно в этом романтизированном пространстве поэтического безумия герои по-настоящему свободны и счастливы. В жестокой реальности их ждут лишь пустота и плен. Дон Кихот Булгакова и донкихотствующий пушкинский Герой из одноименного стихотворения 1830 г. предстают инвариантами героического романтика, воплощающего единство дополняющих друг друга воинственного и поэтического начал. Дон Кихот одновременно является сострадающим чужому горю героиком и сражающимся за свою идею мыслителем-романтиком.

Булгаковского Рыцаря Печального Образа можно отнести к творцам моцартианского типа, который характеризуется гармоничным слиянием комического и трагического, сиюминутного и вечного, неудержимой фантазии и безупречной логики, эмоциональности и рационализма, стремительностью поведения, самоиронией, театральностью мышления и ощущением внутренней свободы художника. Вслед за Ф. Достоевским Булгаков делает «рыцаря бедного» Пушкина своеобразным связующим звеном, обыгрывая данный образ на мотивном уровне. Если у Достоевского пушкинский рыцарь связывает Дон Кихота Сервантеса с прообразом Христа, который должен воплотиться в образе «положительно прекрасного человека» Мышкина, то в пьесе пушкинский образ закрепляет связь булгаковского Дон Кихота, поэта, пророка, жреца и жертвы в одном лице, и «очеловеченного» Христа Иешуа Га-Ноцри. Сближает Мышкина и рыцаря Булгакова и своеобразное пародийное юродство как форма противостояния несправедливости.

Значительное влияние на переакцентуацию донкихотства в пьесе оказали также ключевые идеи Серебряного века, влияние которых на творчество Булгакова в целом не раскрыто в достаточной степени и по сей день. Центральное место в пародийном замысле драматурга отводится творческому мифу о Дульцинее Ф. Сологуба, который является наиболее оригинальной концепцией неклассического этапа переосмысления донкихотства в России, связанной с проблемой творчества. Булгаковский Дон Кихот и донкихотствующий художник Сологуба занимают по отношению к действительности активную позицию преображения жизни искусством. Преодолевая сопротивление грубой материи существующей реальности, героический романтик Булгакова творит свой идеал, то, что должно быть. «Неутомимой фантазией» поэта он создает из грубой Альдонсы прекрасную Дульсинею. Трагикомическое пародирование в пьесе, по сути, выворачивает миф о Дульсинее наизнанку. Булгаковский «демон поэта» Сансон Карраско не искушает Дон Кихота величием творца, а, разоблачая «безумного» рыцаря, низвергает мечту героического романтика. Очищающее испытание-отрицание, приобретающее форму признания поэтом действительности, укрепляет веру Дон Кихота в идеал. При этом Альдонса превращается в Дульсинею Рыцаря Печального Образа, оставаясь «околдованной» зримой крестьянкой Альдонсой от начала до конца пьесы.

В драме Булгакова обнаруживается преломление донкихотовской традиции Д. Мережковского, раскрытой в стихотворении «Дон Кихот» 1887 г. Героев Мережковского и Булгакова роднит евангельски-мессианская убежденность в истинности прекрасного идеала, но донкихотовскую ситуацию оба писателя определяют как трагически безнадежную. На земле всем пророкам и поэтам остается лишь вера в непреходящую ценность мечты и «безумное» ожидание прекрасного. Героико-романтическая интерпретация образа Дон Кихота в пьесе дополняется пародированием концепции Вяч. Иванова о новом индивидуализме в поэтическом творчестве. Его миссия, по мнению автора, состоит в теургическом жизнестроительстве. Булгаковский рыцарь наследует как героическую гордость и богоравную щедрость вечного типа, названного Ивановым Дон Кихот-Лир, так и бунтарство и стремление к самоутверждению типа Гамлет-Макбет. В амбивалентной двойственности булгаковского Дон Кихота в качестве трагикомической вариации также отражается тип рыцаря-монаха, охарактеризованный А. Блоком как тип одинокого странника, кажущегося окружающим опасным чудаком, нерасторжимые доброта и воинственность которого дополняют друг друга, так как этого требует служение рыцаря-монаха, отстаивающего свой идеал и словом, и делом. В своем творческом подвиге Дон Кихот Булгакова приближается к символистскому «нарциссическому пигмалионству». Преображая грубую материю в идеал, «дульцинируя» мир, герой реализует поэтическое «я», осуществляется как художник, творя собственный мир.

Таким образом, переакцентуация донкихотства осуществляется в пьесе Булгакова через призму русского мифа о Дон Кихоте. Создавая собственную концепцию донкихотства творческой личности, драматург пародирует романтическую традицию русской литературы XIX века, переосмысливая амбивалентные концепции И. Тургенева и А. Пушкина, связь с творчеством которых неоднократно подчеркивалась исследователями. Кроме того, в донкихотстве Булгакова обнаруживается значительное влияние символистских идей о жизнетворчестве и теургической деятельности художника, представления о мессианстве и ответственности творческой личности перед жизнью и искусством. Обнаруженные типологические связи позволяют предположить, что более детальное исследование влияния русской религиозной философии начала XX в. и художественных концепций Серебряного века на проблему судьбы художника помогут в дальнейшем по-новому взглянуть на общие художественные особенности творчества Булгакова в целом.

Осмысливая проблему донкихотства творческой личности, Булгаков, как показало наше исследование, избрал наиболее свободную художественную форму, перейдя от пародийной стилизации, дистанцирующейся от «чужого слова» традиции, к травестийной вариации, предполагающей смешение различных стилей и широкий простор для переакцентуации вечного сюжета. Такая свобода переосмысления в свою очередь предоставила драматургу возможность не только авторской оценки и актуализации культурной традиции, но и достраивания мифа о Дон Кихоте. Вступив в диалог с русской традицией донкихотства, в пьесе «Дон Кихот» Булгаков не только развил всегда волновавшую его проблему о судьбе художника, акцентировав значимость творческой составляющей в образе Дон Кихота и обогатив собственный художественный мир донкихотовскими мотивами. Он смог сказать новое слово/реплику в открытом диалоге «большого времени» культуры, навсегда преобразив миф о Дон Кихоте. Булгаков-драматург, написав свою историю о Дон Кихоте, отчасти прошел тем путем, который считал единственно возможным для своего героя — путем творческого самоосуществления художника в диалоге с «другим» в широком смысле этого слова.

Именно поэтому для Булгакова, подводящегося свой литературный итог в драматургии, прежде всего была важна решимость творческой личности, отваживающейся на бескомпромиссную борьбу во имя идеала, отстаивание своих идей. Между тем булгаковского Дон Кихота, как нам кажется, нельзя назвать революционером. Драматург, отдававший предпочтение Великой Эволюции, вероятно, более всего ценил невозможность для истинного художника пойти на сделку со своей совестью, готовность отстаивать свободу творчества до конца. Протест Дон Кихота против несправедливости мира не является борьбой ради разрушения, на первом месте всегда стоит созидание. На наш взгляд, это то, что А. Нинов назвал «борьбой за Авторство» [Нинов 1990, 583], то есть за право на свободное творческое самовыражение и самоосуществление в творчестве. Главным оружием в этом сражении «за», а не «против» становится ответственная правда и решительное слово художника, не расходящееся с делом и потому равное рыцарскому подвигу.