Глава 20. Крем Азазелло

Аркан 20.

Наименование: Воскрешение, Суд.

Буква евр. алф. (двойная): ר Реши.

Иероглиф: (отрезанная) Голова человека.

Числовое значение: 200.

Гностический символяриум: Воскрешение из миртвых — Зерно, приносящее плода многажды; Духовное возрождение; Смена диспозиции (Перемена положения тела); Побудка-Пробуждение; Прохождение «через медные трубы» (после огня — Молния с неба и воды — Луна); Attractio Divina — Божественный аттракцион; Восстание; Обновление; «Смена кожи»; Перемена плана (плоскости нахождения).

Графический символ: Восьмиконечная квадратичная звезда, стоящая на двух гексаграммах.

Астральный знак: Сатурн.

Орденское описание. Из холодных саркофагов посвятительных камер, пройдя полный цикл стратификационных испытаний, включающих смерть и преображение, экзаменацию, послеэкзаменационную перепроверку и большую часть Пути в гору, выпрастываются обновлённые ювенильной энергией становления люди «нового урожая». Так росток, пробив толщу земли, выбирается на свет божий с уже запрограммированным в нём колосом десятикратности и стократности. Энергия умножения в той же степени увеличивает его силы; сальто-мортале возможно совершать только налегке, не обременённым тяжестью мира сего, даже если эта тяжесть — все бренные сокровища земли. Пробуждение следует выстрадать, двадцатая посвятительная ступень Таро — область и время страды, сбора урожая жизни (в противоположность смысловому содержанию 13-го аркана). Пробуждение не есть возвращение инициируемого в исходное состояние, т. е. только количественный прирост, это фундаментальное изменение качества. «Отдавший душу за други своя» — есть другой, лучший человек, и прийти к этому качеству минуя содержание 20-го аркана невозможно.

Архетипический символ аркана — отрезанная голова Иоанна Крестителя, высший сакрамент ордена Иоаннитов. Сбору урожая соответствует понятие внутренней собранности и сопутствующие ей готовность принять решение, высшая боговдохновенная решимость и решительность: решительное «Да!», «Даю голову на отсечение!» — рыцарственности. Тогда девиз становится дивизионом единомышленников и соратников, апостолов и учеников. В связи с этим 20 было сакральным числом в Атлантиде и её континентальных колониях, модулем гностических структур древних культур Северной и Южной Америки. Десятикратность фиксирована в соотношении номера аркана и его числового значения, стократность в соотношении со 2-ым (первым номерным арканом посвятительной лестницы). Реши решительности содержится и в Ершалаиме — вот откуда стремление Христа разыграть финал поставленной им мистериальной драмы именно в Ер(у)шал(а)име. Стократность и десятикратность результата были там обеспечены.

У Булгакова концепция увеличения выражена в названии Крем Азазелло. Что общего?

Лазурный ангел Азазель, принадлежащий к высшей небесной Иерархии и некогда командированный на землю (что фиксировано в профанной субкультуре мифологемой «падения»), изобрёл из коварства, как полагают, косметику, дабы «слабый пол» мог покорять себе «сильный» и тем самым доминировать в мире. «Каверза» Азазеля, казалось бы, лишь восстанавливала попранную за последние тысячелетия паритетность двух половин человечества, но маскулинная культура забила тревогу и оговорила светлого борца за справедливость. К сожалению, Булгаков не оживляет речью и динамическими проявлениями финальный портрет демона-убийцы пустыни. Тогда как семантически мифологическая основа для подобной легенды есть: Древний Египет изобрёл, развил и широко использовал косметику для предохранения глаз и век от ожогов солнца этой пустыни. Узкой змеёй её пересекает Нил, по обеим сторонам которого процветала великая цивилизация. Значит, Азазелло не более чем диспетчер, распределяющий великую энергетику Солнца, в смерть одним, во благо и упоение другим. Поскольку косметикой в Египте в равной степени пользовались оба пола, то эротическая каверзность в этом изобретении в то время не усматривалась. И здесь позднехристианская «патетика прыщавости» злобно попадает пальцем в небо.

Маргарите Азазелло вручает крем отнюдь не как средство для «завлечения мужичка». Мифологему Булгаков перестраивает в правильном, с точки зрения эзотерики, ключе и создаёт строгое гностическое полотно без малейшего присутствия столь любезной сердцу клерикалов скабрёзности. В этом случае косметика воистину космична и трансцендентна христианскому «намазу» как процедуре.

С другой стороны, легенды и чернокнижная ритуалистика средневекового европейского ведьмовства, где тоже присутствуют взятые прототипически операции с кремом, взрываются Булгаковым лёгким Гоголевским юмором, лукавством доброго авгура, говорящего о серьёзном в дымовой завесе карнавальности. Раблезианский градус МиМ в этой и последующих главах достигает своей высшей отметки.

Важно ещё вот что: в конце XIX века одна из доморощенных русских сивилл (с немецкой кровью и фамилией) Анна Шмидт, журналистка «Нижегородского листка», первой в России выдвинула идею Третьего Завета и написала на эту тему несколько сочинений, побудивших к активным мистическим исканиям русскую интеллигенцию конца столетия. В начале XX века сочинения её были посмертно изданы с благожелательными отзывами корифеев мысли серебряного века¹ и наделали много шума в интеллектуальной среде. Идею Третьего Завета подхватил и развил в серии статей Мережковский, и именно в его интерпретации она стала центральной идеей Русского духовного возрождения. Через Флоренского, одного из апологетов пророчицы, и из гениальных публикаций Мережковского Булгаков мог знать об Анне Шмидт, читать её книгу или слышать о концепции книги в пересказе.

Важно это потому, что Шмидт вводит в структуру мироздания новую, оригинальную фигуру — персонифицированный образ «Невесты Жениха», вечной Церкви верных, Маргариты. Маргарита вставлена ею в круг таких персон небесного пантеона, как Христос, Мария, Михаил. Введя наряду с Сыном Божьим понятие Дочь Божья и дав иную структуру новозаветной Иерархии, Анна Шмидт попыталась выстроить «внесвятоотческое» христианство, в котором Маргарита-церковь играет на Земле ведущую роль. Одна из глав её посмертной книги так и называется «Роль Маргариты в современном мире», т. е. авангардное имя-понятие, появившееся на первых страницах, используется в конце сочинения как устойчивый и широко известный (как бы объективированный) термин. Так что серебряный век знал слово «Маргарита» так же хорошо, как Итальянское Возрождение — «Беатриче».

Следовательно, Булгакову не нужно было напрягать и укрупнять знаковый потенциал имени, высасывая и раздувая его из Гётевского «Фауста»; наоборот, его Маргарита — это никакая не Гретхен. Он и не думал прикрывать вызывающую наготу своей напористой героини кружевным передничком немецкой бюргерской добропорядочности. С первых строк описания Маргариты в деле видно, что речь идёт о шальной русской оторве (или более романтично: сорви-голове) с сумасшедшинкой, решительностью и без сантиментов — в пределах, отпущенных её женским началом. Хотя ей и не пришлось отдаться иностранцу, но, зафиксировав откровенное «у меня нет предрассудков», она не прячет его трусливо назад, раз «не пригодилось». Тогда соответствие высоко, по-мережковски, понятому имени из Анны Шмидт у Булгаковской Маргариты — полное. Казалось бы, она хлопочет о своём личном, интимном, «именном». Тем не менее за каждым шагом её, преображённой, мы следим с таким градусом сопереживания, что постигаем: нет, она не частное лицо, она делегирована всем собором замученного, загнанного в подполье интеллигентского сознания русского общества, и воистину она «церковь верных» — не в смысле скопища, а в смысле сердцевины и сути. Если у русского духовного менталитета может быть женское воплощение, то эта фигура после Анны Шмидт и Булгакова должна носить имя Маргарита.

Настоящая Маргарита начинается не с Девятнадцатой, а с Двадцатой главы, когда к московской фифе-содержанке из «готического особняка» был добавлен крем Азазелло.

Т. е. — летучий Меркурий.

После применения крема Азазелло Маргарита нелетучей жить уже не может. Она летала, она видела — и поэтому стала ведьмой. Это не ведьма сказок или современных бытовых обзывательств. Это ведунья народной мистической гностики, впередсмотрящая духа.

Проследим, как поэтапно выковывалось это необыкновенное существо, и малейшая деталь подробно прописанной сцены будет для нас значима.

В описании места действия крайне важным представляется педалируемый Булгаковым «троичный принцип», присутствующий в элементах обстановки: это «трёхстворчатое окно в фонаре» и трельяж-трюмо (три М: Мессир, Мастер, Маргарита), причём напор на слово «трюмо» связан с подсмыслом «трюмо» в аспекте тайнописи происходящего и общего сходства «готического особняка» с кораблём.

Сосредоточенность Маргариты на циферблате есть визуально представленное понятие «синхронизация»: существа, с которыми она вступает в синхрон, представляют параметр вечности, значит, и Маргарита невольно настраивается на этернальную волну. Любопытна дискретность времени, соответствующая символическому описанию 14-го аркана, это важное ощущение отсутствия монотонности будет сопровождать Маргариту до конца приключения. Время ползло в пол зла; стрелки липли друг к другу и к цифрам, и «точкой вскипания» оказалась отметка 9.29, что и не удивительно: 9 + 2 + 9 = 20. Именно в это время была вскрыта коробочка (Пандоры), и содержимое — «жирный желтоватый крем, пахнущий болотной тиной» — стало последовательно перемещаться на её тело. Первыми крем восприняли щёки и лоб, и — о чудо! — из-под грим-маски «косметизированной» дамочки показалось изначальное, давно утраченное лицо, и лицо это было прекрасно.

Оказывается, «косметика Азазелло» служит превращению морды (мордочки) в изначальный человеческий облик минус гримаски — прямо наоборот злобной христианской легенде, списывающей всю человеческую подлость на бесов. «Бес», по этимологии Ф.И. Буслаева, происходит от санскритского «бхас», что значит «светлое, чистое и честное существо»². Только в европейском регионе бес был оболган и стал изображаться «исчадием тьмы». Булгаков возвращает «членам экзаменационной комиссии» их истинные свойства и характеристики, искажённые наветами лодырей и тупиц; и делает это так органично — за счёт свободного владения материалом — что «фокус достоверности» не колеблется при переводе художественной оптики с мира предметного на мир трансфизический. Так, согласно демонологическим средневековым трактатам, собираясь на шабаш, ведьмы натираются колдовским снадобьем, у них появляется лихорадочный яркий румянец на щеках, лицо же, наоборот, бледнеет и становится неразличимым в лунных лучах. Похожее происходит и с Маргаритой.

«Сделав несколько втираний, Маргарита глянула в зеркало и уронила коробочку прямо на стекло часов, от чего оно покрылось трещинами. <...>

Ощипанные по краям в ниточку пинцетом брови сгустились и чёрными ровными дугами легли над зазеленевшими глазами. Тонкая вертикальная морщинка, перерезавшая переносицу... бесследно исчезла. Исчезли и жёлтенькие тени у висков, и две чуть заметные сеточки у наружных углов глаз. Кожа щёк налилась ровным розовым цветом, лоб стал бел и чист, а парикмахерская завивка волос развилась.

На тридцатилетнюю Маргариту из зеркала глядела от природы кудрявая черноволосая женщина лет двадцати...»

Сеточки у глаз перешли на часы и сделались трещинами на стекле, а показания циферблата (около десяти) были отняты от возраста героини, вернув её в номерную мистику аркана.

«Затем, активно работая обеими руками, Маргарита натёрла тело, и оно потеряло вес». Князь мира сего держал в своих руках штурвал управления гравитацией с твёрдостью капитана.

«Она подпрыгнула и повисла в воздухе невысоко над ковром, потом её медленно потянуло вниз, и она опустилась.

— Ай да крем! Ай да крем! — закричала Маргарита...»

Воскрешение состоялось. Двадцатилетней мигрировать внутри 20-го аркана — проще простого. — «Айда, крем!»

«Втирания изменили её не только внешне. Теперь в ней во всей, в каждой частице тела вскипала радость, которую она ощутила как пузырьки, колющие всё её тело. Маргарита ощутила себя свободной, свободной от всего».

Итак, сначала НЮ, потом и РА.

Ко всему относился и муж, Маргарита быстро написала ему прощальную записку.

Затем под восхищённые вскрики пришедшей Наташи стала собираться в путь и давать ей финальные распоряжения по дому. Подразнив на прощание Николая Ивановича своим НЮ «без предрассудков», Маргарита бросилась к вдруг зазвонившему телефону.

Говорит Азазелло, — сказали в трубке.

— Милый, милый Азазелло! — вскричала Маргарита.

— Пора! Вылетайте... Когда будете пролетать над воротами крикните: «Невидима!» Потом полетайте над городом, чтобы попривыкнуть, а затем на юг, вон из города, и прямо на реку. Вас ждут!»

Расчёт Воланда с присылкой рыжего повара оказался гроссмейстерски точен. Вердикт женщины: Азазелло — милый, а иностранец — безопасный; каждый — по два разика (бис!). А Маргарита? Она-то какая на самом деле? — Атласная. (Наташа, тоже дважды.)

И наконец, Азазелло произносит девиз-пароль «Пора!», т. е. По Ра! — Трубный глас Солнечного Гения аркана.

Несмотря на наготу, всё половое было отброшено. Вместо него, вербально компенсируя, под юною ведьму подставилась половая щётка (пародийно эротичная не только рукоятью, но и щетиной), и наездница вылетела в окно. Атласная с благословения Безопасного спешит к Милому с залётом на Лысую.

Над воротами с эхоповтором звучит магическое «Невидима!», и под обезумевший «собачий вальс»³ Маргарита направляется на Суд — судить самой и быть судимой, повинуясь въевшемуся в мозг древнему призыву Не обессудь!

Славы вальс закрывает своей лунной серебряной амальгамой остающийся внизу «готический особняк» и цековский столбняк Николая Ивановича.