Социальная драма белогвардейцев в 3 действиях, 5 картинах
Пьеса-пародия В. Боголюбова и И. Чекина «Белый дом» была опубликована в 1928 г. в издательстве «Теакинопечать», рекомендована для постановки, но нигде поставлена так и не была (см.: Смелянский А. Михаил Булгаков в Художественном театре. М., 1989. С. 146). Пародии B. Боголюбова и И. Чекина суждено было занять особое место в потоке антибулгаковской литературы. Во-первых, эта пьеса оказалась завершающим и при этом одним из наиболее болезненных для Булгакова ударов в полемике вокруг «Дней Турбиных», во-вторых, именно «Белый дом» стал непосредственным поводом для создания «Багрового острова». Как пишет А. Смелянский, «автор «Дней Турбиных», доведенный до остервенения, ответил памфлетом «Багровый остров», пьесой, которая не принесла ему ни славы, ни удачи» (Смелянский А. Указ. соч. С. 149).
Всякая пародия — потенциально, по крайней мере, — является важным историко-литературным жанром, но не всякая имеет актуальную историко-литературную ценность. Пародия В. Боголюбова и И. Чекина представляет несомненный историко-литературный интерес. Объясняется это тем, что пародия обнажала не столько политический (хотя и с этой точки зрения пародия может таить в себе смыслы, не замечаемые прежде), сколько художественный каркас «Дней Турбиных» (о художественных, наряду с идеологическими, выпадах пародистов см.: Смелянский А. Указ. соч. С. 146—149).
Действующие лица
В интриге:
• Алексей Зургин — капитан, н-к штаба.
• Игнатий Щербинский — адъютант командующего.
• Михаил Булгаевский — капитан пехоты.
• Игорь из Житомира — юнкер.
• Мария — сестра Алексея.
• Роли эпизодические:
• Генерал-лейтенант Залесский — главнокомандующий войсками.
• Андрей Уфимский, епископ — бывш. князь Ухтомский.
• Генерал Роне — представитель иностр. держав.
• Генерал из штаба.
• Генерал из тыла.
• Юнкер Стаичевский.
• Юнкер Мировольцев.
• Юнкер Стрешнев.
• Федор — денщик Алексея Зургина.
• Первый.
• Второй часовые.
• Третий.
• Неизвестная личность.
• Старик.
• Старуха семья.
• Сын.
• 1-я девушка.
• 2-я девушка.
• Женщина из избы.
• Женщина с улицы.
• Краском.
• Начальник конвоя Дама первая.
• Дама вторая.
• Дама третья.
• Офицеры, деревенские парни, девушки, старики, передовые от красных, солдаты и другие.
Действие первое. Картина первая. «За кремовыми занавесочками»
Квартира при штабе. На сцене Алексей Зургин и Мария — говорят по телефону. Первый — у настольного, вторая — у висящего на стене аппарата.
Алексей (отрывисто). Прекрасно. Какой части?
Мария. Колокольчики-бубенчики? (Смеется).
Алексей. Доставить этого краскома в штаб. Что?
Мария. После дежурства придете? Хорошо. Что?
Алексей. Я не могу, полковник, дела по горло. (Громко). Дела по горло.
Мария. Какие же золотые слова?
Алексей. Да, да, ко мне. В квартиру при штабе.
Мария. Блаженство?.. Будет вам. Шутите! Любить опасно!
Алексей. Напрасная переброска. Булгаевский недоволен?
Мария. Огонь ваших глаз? Я вешаю трубку. Я вешаю. Приходите. (Отходит).
Алексей. Он прав; Я вполне понимаю. Ладно. (Кладет трубку начинает писать.) Твой муж долго задерживается в командировке.
Мария. Он ведь сказал, что его отъезд...
Алексей. Оставим про отъезд. Берлин и командировка. По-моему — удрал... (Пауза.) А когда шквал пролетит — вернется.
Мария (вздохнула). Может быть.
Алексей. Впрочем, тебя это не может огорчать. Ты его не любила...
Мария. Так утверждать, Алеша...
Алексей. Мне любишь!
Мария (с нежностью в голосе). Когда же ты отдохнешь? Опять мучишься.
Алексей (потягиваясь). Отдохнуть. Я иногда забываюсь и обретаю покой на несколько часов... Вот здесь, среди домашнего уюта, в этой тишине, где розовые абажуры погружают отблесками скрытых огоньков в приятную истому, где ты, Мария, наш домашний гений, наш ангел-хранитель, как любящая мать, заботишься о нас, — здесь хорошо. Тут все иное, не тронутое грубой рукой, не сброшенное чужими прикосновениями. Если бы все женщины были по подобию твоему, Мария, — забыли бы мы о всем находящемся извне. В тебе так много женственного, чистого и святого. И здесь, под твоим крылом, заботливая голубка, мы далеки от пошлости.
Мария. Ты взял одни голубые краски. А я, Алеша, не вижу проблесков. Туман, все в тумане.
Алексей. Для меня и существуют два цвета: голубой и белый. (Молчанье). Разойдется туман. Дал трещину. Дал трещину красный камень.
Мария. Веет ужасом от этих красных Батыев.
Алексей. Пропадут. Останутся, как кошмар прошлого, далекого, неживого. Ничто под луною не вечно!
Мария. Довод неутешительный. Все эти раздоры... Волненья каждодневные... солдаты злы...
Алексей. Раздоры. Волненья. Нестояще, дешево. Дисциплину нужно перековать, в семье не без урода. Обобщим, напомним о совести, чести перед Россией... долге.
Мария. И о боге, Алеша.
Алексей. Да, да, и о боге. Друг за друга, едино, неделимо, тесно, неотъемлемо. Кто заболел красной падучей, его нужно лечить, если можно и извергнуть из своей среды, если болезнь неизбывна; он уже не белый: он — прокаженный, и места в белом доме ему нет!
Голос за стеной. В белом доме?
Алексей. Что, Горик?
Голос. Как это у вас хорошо... Падучая и белые стены... Белый дом... Звучит как символ?
Алексей. Да, символ. Божественный стих и новая библия... Скрижаль белого завета, золотой сноп букв белого закона. Вот оно всеобъединяющее, зовущее нас на защиту родины, бога и «нашего русского класса». Оно — «это нечто» — бело и свято.
Голос. «Нечто». Ой, горячо!
Алексей (меняя тон). Приведут краскома... Долгий допрос... (Смотрит на часы). Ну, как наши дела, житомирский юнкер?
Голос. Ей-богу, не разберу. Не знаю. Не опомнился до сих пор... Столько новых впечатлений... И здесь, и там, и везде... Все разное... Как калейдоскоп, как цветные стекла... Мария Васильевна, душ не действует.
Мария (с улыбкой). Засорился.
Алексей (звонит. Входит денщик). Оденьтесь. Вот записка к коменданту города... Вызовите капитана Булгаевского. Только поскорей. Все.
Федор. Слушаю, г-н капитан. (Идет).
Алексей. Федор!
Денщик. Г-н капитан.
Алексей. Вы — солдат (пауза) или большевик?
Денщик (растерянно). Солдат, г-н капитан.
Алексей. Белой армии?
Денщик. Белый солдат, г-н капитан.
Алексей. Вы правы. А раз вы — солдат, помните строевой устав и команду. (Резко). Попустительства не потерплю! Почему не во фронт? Почему пятки врозь и две пуговицы, расстегнуты? Службу не соблюдаете... (Мягко). На войну пойдете?.. В бой, если будете брошены... такое же разгильдяйство? Идите... Следить за собой, мне нервы не портить.
Денщик. Виноват, г-н капитан.
Алексей. Да, вы виноваты. Ступайте. (Денщик щёлкает каблуками и уходит по-военному)...
Мария. Ты чрезмерно вежлив с мужиком — это лишнее.
Алексей. С мужиком? С солдатом, Мария, это точнее. Вежлив? Не всегда вежлив. Порой, часом, минутой. (Идя к другой комнате). Как у тебя с самоваром? Булгаевского, нужно будет погреть.
Мария. Для него есть водка. Кстати — насчёт самовара. Выругай Федора.
Алексей. Почему?
Мария. Он раздувает его грязным сапогом. Ужасно приятно!
Алексей. Это по-походному. Сапог? Можно без сапога... лодыря гонять не позволяй. (Вышел).
Мария (подходя к дверям, ведущим в ванную комнату). Горик?
Голос. Что, Мария Васильевна?
Мария. Вы все еще «неглиже»?
Голос. Полнейшее.
Мария. Высуньте вашу голову.
Голос. Зачем, Мария Васильевна?
Мария. Поцеловать вас хочу. Материнским поцелуем в лобик.
(Стремительно высунулась, голова Игоря. Мария целует его в губы и долго смеется).
Игорь (блаженно). Боже мой! Я, знаете... я, понимаете, Мария Васильевна, — вот сейчас... в раю был...
Мария. Возвращайтесь в рай... (Голова исчезает. Отдаленно звучит музыка).
Голос. Вы такая хорошая, светлая!.. Я вас... очень, очень...
Мария (у окна). Не любите. У меня роман. Не все так розово, как кажется.
Голос. Не все так розово. Нет, розово всё...
Приближается музыка. Марш.
Мария (смотря в окно). Сколько их... И все молодые... юные... Хотят отдать свою жизнь, возложить ее на алтарь отечества...
Алексей (в дверях). Да. Так говорят писатели. Молодежь неудержимым потоком вливается в белые ряды. Новая страница истории. Новые победоносцы Георгии.
Голос. Вот именно — победоносцы...
Алексей. Молодежь! Она нам нужна. Объединим, покажем стойкость, проявим мощь, железо, гранит... возрождение... (Звонок).
Голос Игоря. Вот именно возрождение... Заря новой жизни... новая эпоха, по-моему...
Булгаевский (входя). К чертовой матери такую службу!.. Вши, мать ее... Виноват, Мария Васильевна, темперамент во мне играет. Здравствуйте, позвольте ручку.
Алексей. Ну, как дела? Как чувствуете жизнь?..
Булгаевский. Прокоптел. Грязь, холод собачий, а не жизнь. Большевики и крысы покоя не дают. Нельзя ли ванну? Холодную, горячую — все равно, лишь бы очиститься, человеческий облик принять. Вот и объясняй — есть толк в наших командирах?..
На пороге ванны Игорь, закутанный в простыню.
Алексей. Тише.
Булгаевский. Здравствуй, Горька! Хорошие командиры... Устроили переброску, перещупывают нас всех.
Игорь (жалобно). Сорочку из комнаты забыл взять. Будьте любезны, Мария Васильевна.
Мария (смеется). Где же она у вас лежит?
Игорь. Вероятно... где-нибудь лежит...
Булгаевский. Да иди ты в ванну... Брось ты тут. Пойдем, Аника-воин, вшей поможешь давить...
Игорь. Во-первых, я не Аника-воин, а юнкер... (Скрылись. Голоса: «Ой, щекотно... Оставьте»... Булгаевский смеется. Голос Игоря. «Вот она, сорочка»,.. высовывая голову). Здесь сорочка, Мария Васильевна, я не заметил. (Скрылся).
Алексей. Нужно Булгаевскому дать белье.
Мария (вполголоса). Совсем напрасно. Лишнего белья нет.
Алексей. Нужно же человеку.
Мария. У тебя у самого в обрез. Возьмет — не возвратит.
Алексей. Мария! Белые честны! Честны, как Дон Кихоты...
Мария. Поняла. (Ушла).
Алексей (у стола пишет). На закупку полушубков и валенок для комсостава по проверенному расчету требуется семь миллионов триста пятьдесят. (Щелкает на счетах, закуривает). Иванов обещал устроить дешевле... хитрая бестия. Впрочем, не так уж плохо, если тысяч... тысяч двести, триста!
Мария (направляясь к ванной). Горик!
Голоса (строго). Горячо. Подбавляй холодной!.. Окатывай!.. Жару поддай... Благодать...
Мария. Горик. (Высунувшемуся Игорю). Передайте капитану. (Отходя). Славный мальчик... славные глаза...
Алексей (кончая щелкать на счетах). Славно. (Звонок).
Мария. Кто бы это мог быть?
Алексей (улыбаясь). Муж?
Мария (улыбаясь и качая головой). Ты меня смущаешь, Алеша.
Голос Щербинского. Прими шинель. Мария Васильевна дома? Пшол! (Входит с букетом роз). Добрый вечер, господа! (Целуя руку Марии). Здравствуйте, Мария Васильевна! А Алексей, как Пимен, сидит и пишет... (Басом). «Еще одно последнее сказанье и летопись закончена моя». (К Марии). Разрешите? Розы.
Мария. Опять букет. Который по счету?
Щербинский. Утерян счет, синьора!
Мария. Я не желаю принимать цветы...
Щербинский. Белые розы... Белые... нежные. Они расскажут вам о моей бесконечной привязанности, о моей любви... (Напевая). Расскажите вы ей...
Мария. Каждодневно швыряется деньгами. Зачем?
Щербинский. Деньги созданы для трат, очаровательная. Так говорил Карл Маркс. Что слышно, Алексей?
Алексей. Что у вас слышно?
Щербинский. Хаос из хаосов. Боевая подготовка. Приказ за приказом — звоном, набатом — так и бьет, так и ударяет. Все кипит. Все кипят, жужжат и, в конце концов, ничего не делают. Солдаты пакостят, вольничают, дурака валяют.
Алексей. Главнокомандующий спокоен?
Щербинский. Жалуется на печень и...
Алексей смотрит на него.
Щербинский. И только. Оригинальный случай произошел. Спрашивает ротный у солдата... Мария Васильевна, вы исчезаете, Мария Васильевна? Куда, куда вы удаляетесь?
Мария. Проза, Щербинский в чулан, в кухню.
Щербинский. Помощника хозяйке не треба?
Мария. Заставлю чистить селедку...
Щербинский. Так вот, спросил ротный у солдата, а солдат у ротного. (Идя с Марией). Муж вернулся?
Мария. Не жду. (Ушли).
Выходят Булгаевский и Игорь.
Булгаевский. Кто это голос проявлял?
Алексей. Щербинский.
Булгаевский. Я вот занялся просвещением Игоря. Большевиков ругал.
Игорь. Какие негодяи!
Булгаевский. Бросай свои бумаги, Алеша. Смотри — схватишь куриную слепоту.
Алексей (убирая в портфель бумаги). Краскома задержали. На допрос приказал доставить.
Булгаевский. Большевик? Прикончить сволочь такую без всяких разговоров!
Алексей. Белые убивают только в бою.
Мария и Щербинский с бутылками, посудой и закусками.
Щербинский. Ротный, конечно, вскипел и — в зубы.
Булгаевский. Кому?
Щербинский. Солдату.
Булгаевский. И правильно. Водка?
Мария. И водка есть.
Щербинский помогает ей устанавливать.
Щербинский (переходя). Я творю мою любовь, Мария Васильевна. Любовь должна быть сотворена, как изящная статуэтка: всякий раз по-иному. Любовь чистая, как струя золотая, как ананас в шампанском. Мы творим любовь. Мы... Я... вы... он... и все, в ком взращена и дала богатый плод высокая идеальная культура еще невиданных, творимых, тонких, изысканных переживаний любви; все мы, в ком высока культура тончайших чувств, только люди высшей интеллектуальной культуры знают космическое слияние душ в неоконченной ласке, не омраченной сермяжным трудом; только мы, только такие люди, которые ловят шорохи сонетов в тенистых садах запущенных имений, только мы можем властвовать, ибо в мире властвует любовь, а Любовь доступна не каждому.
Булгаевский (Алексею). Последнюю сводку читал?
Алексей. Просматривал. Ничего особенного.
Булгаевский. Здорово показывают...
Игорь. Что?
Булгаевский. Пятки.
Алексей (резко). Штыки! (Вышел).
Щербинский. Не большевикам же, грубым, невежественным хамам, с их любовью в штабах, на деревянных скамьях, между часом... Это не любовь... Это животная похоть кровожадного зверя. Эти — их самки в кожаных тужурках... Не большевикам же творить культуру духа, и чувства. Нет. Можно любить меньшего брата, жалеть рабочего в блузе, помогать, солдату в рваной шинели, но дать им в руки духовное развитие жизни — нет! Это против законов и божеских, и человеческих! Вот почему мы боремся с мужицкой стихией, с зазнавшимся хамом. Русский мужик, если не знает, то чувствует тонкую разницу между собой и теми, кто творит жизнь изящную, ароматную; он всегда любил аристократов духа, он любит своим трудом поддерживать их, и мы боремся за то, чтобы показать нашу аристократическую смелость, чтобы вернуть ему эту аристократическую культуру. Святой народ не может и не хочет работать только на свое брюхо (виноват, желудок): он должен и он хочет лелеять и кормить тех, в ком высоко парит вне земных страданий дух духовной культуры. Нет, мы сильны! Красные гунны не переродят Россию, ибо этот святой, самоотверженный народ с нами.
Булгаевский. Мы их, Горька, эту саму сволоту, как вшу — под ноготь.
Игорь (убежденно). Под ноготь!
Мария. Осторожнее с сервизом, Горенька.
Игорь. Мы их под ноготь. (В публику). Под ноготь!
Мария (подходя). Боренька.
Игорь. А, это вы, Мария Васильевна... Я призадумался чуточку...
Мария. О чем, мой хороший?
Игорь. О ногте. (Все смеются).
Мария. Там, в чулане — семга приготовлена, если вам не трудно.
Игорь. Боже мой... Да я для вас не только семгу... да... я... Сейчас принесу.
Мария. Вот ключ.
Булгаевский. Горька, и я с тобой!
Мария (Щербинскому). Осторожнее — скатерть зальете.
Щербинский. Не залью скатерть вином — залью ковер слезами. Опечалите — навзрыд стрелять начну.
Мария. Сюда бутылку.
Щербинский. Вы только на меня взгляните, прочитайте в моих глазах мои мысли, Мария Васильевна.
Мария. Вот видите, рюмку разбили.
Щербинский. К Счастью, Мария Васильевна, к счастью. (Оглядывается кругом). Поцелуй?
Мария. После.
Щербинский. Любишь?
Мария. Не знаю. Осторожнее, ради бога.
Щербинский. Ты мучишь меня. Во мне и ревность, и любовь... Я кипуч, как Отелло...
Булгаевский и Игорь.
Булгаевский. Закуска по-романовски. Брависсимо, черт возьми!
Мария. Алеша, ужинать.
Алексей. Да, да, иду. (Идет к столу).
Мария. Ну, садитесь, садитесь, господа. Горя рядышком со мной.
Щербинский. Доходное место!
Мария (смеясь). А вы, бездоходник, напротив.
Булгаевский (разливая по рюмкам). За здоровье Марии Васильевны — хозяйки этого уютного гнездышка! Виноват — не Марии, а Венеры из Милоса. Венера — это красота, а красота — это Мария Васильевна!
Игорь. Щербинский. Браво!.. Браво!..
Все выпивают по первой рюмке. Игорь закашлялся.
Щербинский (доливая бокал Марии). Пейте, Мария Васильевна, не вносите диссонанса в гармонию. (Смеется.) Алексей, ты разве не пьешь?
Алексей. Нет.
Щербинский. По-моему, господа, не пить в таком обществе — грех.
Алексей. Я буду пить.
Щербинский. Браво.
Федор вносит самовар.
Алексей. Чай.
Булгаевский. Вот при чем тут самовар — не понимаю. Вношу протест. Намек — не пейте водки?
Мария. Самовар для семейного уюта.
Щербинский. Самовар песенку поет.
Булгаевский. Какую песенку? Знаю я одну хорошую, как ее... (Выпивает). Э-эх! Свернуть бы красной сволоте шеи, успокоюсь. Мятеж в сердце уляжется... Алеша, пойми, Сердце у человека — все. Плохое оно у меня. Выскочить хочет, дергается. В кишках словно ложкой ковыряют. Не жизнь, а блевотина какая-то!
Щербинский. Удивительно интересная у вас манера выражаться. Здесь женщина!
Булгаевский. И ведь прав, Алексей называя все сейчас происходящее свинством, беззаконием и революцией — сволочной, проклятой?
Алексей (мешая ложечкой в стакане). Мы душим революцию.
Булгаевский. И задушим. Покажем большевикам фиг с маслом, видали такой фрукт? Попробуйте, звонари революции! Горька, почему не пьешь? Кто пьет, тому хорошо.
Игорь. Позвольте, позвольте мне, господа... от избытка чувств... Несколько слов... Вот вы здесь все такие милые, прекрасные... У вас столько любви, уюта, забот друг о друге. Я не знаю, как передать... как высказать... вы... почти святые... Когда я, почти мальчик (я сознаю это, господа), уезжал от моей матери из Житомира, уезжал, совсем не зная, где найти мне людей, людей, которые бы сразу... зажгли на подвиги... на такое дело... такое дело... которое чисто, справедливо, в котором можно сгореть без остатка. Мать меня, послала к вам... она говорила о вас... Мария Васильевна... Алексей Васильевич... Много хорошего говорила... И я как-то сразу поверил ей... Но не знал, что так быстро, так внезапно окунусь с головой, так вот сразу в настоящие идеи, отдамся новым порывам! Вы, господа, вы увидели, узнали мой путь... Я — юнкер... Вы помогли мне стать им... Я — юнкер... И мне хорошо в вашей хорошей рыцарской среде... Ведь дома... Что дома? Толстая, рыхлая мама с бывшим хозяином пивной (простите), спор... (я извиняюсь) из-за пары грязного белья... а здесь... у вас... здесь нет грязи, зависти, жадности! У вас, господа, уют, забота, теплая забота о человеке, продрогшем на морозе... Здесь своя рыцарская семья... Приветно у вас как-то... Я не могу говорить. Мне хочется молиться на вас, святых, в вашем святом доме!.. (Слюняво смешался).
Мария. Чудный мальчик.
Игорь. Мария Васильевна, светлая, сердечная!.. Вы только подумайте... Я нашел, что искал. Я так счастлив... Во мне все кипит... За спиной я чувствую крылья... Господа!.. Как хорошо... Господа. Предлагаю крикнуть ура.
Все (аплодируя ему). Ура!
Булгаевский. Хороший белый будет — верующий.
Щербинский. Недаром сказано: «Блажен, кто верует, — тепло тому на свете».
Мария. Огненный мальчик!.. Хороший, славный!
Игорь (захлебываясь). Ах... Мария Васильевна, да если бы вы знали...
Булгаевский. Молодо-зелено. Расцветет — будет цвет. Счастливая пора. А мне дайте только водки — опьянею, забуду всю пакость... К черту трезвость!..
Алексей. Кто пропивает жизнь — творит глупость.
Булгаевский. Кто предпочитает трезвость — тот не Сократ. Трезвость — не жизнь. Протрезвели и тонем в красном звоне. И на вот, давись!.. Дергай гвозди! Пальцы окровавишь. Выплыл вопрос: боремся. Есть ли толк?
Алексей (встал). Большевики готовят свою окрошку, мешают свой винегрет, бросают свои куски, только не по нашим зубам, и мы должны показать им свои зубы, показать, как Грозный с опричниной показал их слободскому боярству и родовитым Морозовым Московским, перекусить вены красного движения — вот наша обязанность, наш святой долг. Подобно преобразователю Петру, пробившему брешь в Европу, мы должны пробить ее в той стене, которая растет перед нашими глазами, которая строится миллионами рук красных негодяев. Проявим свой разум, как из века в век проявляли вереницы правителей народов. На гранитных фундаментах установим наши традиции. Мы должны быть у руля. Мы — белые. Наш — белый дом. Неумолим в руках белых карающий меч! Готовься к буре! Крепи паруса! Белые — право! Белые — закон! Повторяю, мы должны пробить брешь, мы должны бороться, Еще немного усилий. Белые знамена закроют зарева чумных городов, деревень и сел. Крикнем зычно: «Берегитесь, красные! Берегитесь — прокаженные, Не прикасайтесь — зараза!» Пропадут большевики.
Игорь (восторженно, аплодируя). Пропадут... Знаменами белоснежными, как альпийские снега... Закроем знаменами чуму. Как хорошо, умереть, если нужно! Мария Васильевна, протяните кусочек семги, будьте добры, спасибо.
Булгаевский. Алешка правду говорит, но говорит, мать его пере...
Щербинский. Осадите, Булгаевский!
Булгаевский. Осаживаю. Так ведь только говорит. А дело? А осуществление? Сила где? Давайте силу, сукины дети, Да я ж тогда первый грудь под пули. Первый знамена понесу. Силу! Нет ее! Я, как подлинный русский офицер, смотрю на эту кутерьму мрачно. Видите, я откровенен. Не налегай на селедку, горька, обопьешься.
Щербинский. Пейте, Мария Васильевна, пейте, огонечек из ваших глаз исчез.
Мария. Вы с ума сошли, опоили совсем. Как вам не совестно!
Щербинский. Совесть — это долгая повесть, Мусичка. Булгаевский, не пойму, к чему эта мрачность, меланхолия, апатия? В жизни судьба жемчугом раскидана, господа (мечтательно), — сказал Алексей Толстой, Смертный, — силе нас гнетущей — покоряйся и терпи; мертвый, в гробе сладко спи; жизнью пользуйся, живущий. Жизнью пользуйся!
Игорь. Это из Шиллера. У Толстого такого стиля возвышенного нет.
Щербинский. Допускаю. Конечно, Шиллер. Смотрю на вас, Булгаевский, на тебя, Алеша, смотрю — и разное вижу на ваших лицах, Простокваша и лед.
Алексей. Оригинальное сопоставление.
Щербинский. Что нужно нам в жизни? Для меня — жизнь янтарь — симфония. Жизнь — самоцвет, редкостный, неоцененный. Что нужно нам? За что боремся? Вот он, наш роковой ребус? Вот оно, волнующее нас — «Боремся». Прежде всего — за святость чистых отношений, за дивную белоснежную явь любви, за те переживания, имя которым блаженство. Нас томит жажда. Мы пьем опьяняющий нектар забвения. Нас мучит страсть. Нас зовет все сладкое земное и неизведанно небесное. Вот, за что мы боремся, господа. Повторяю, что хамы большевики не понимают всего высокого, эстетического, нежного. В них нет голубиной кротости, в них нет звенящих струн. Нектар любви превращается в парное молоко. Мы боремся с этими аскетами, боремся за чистое и белоснежное. Живем чистые и светлые. Разве я не прав?
Игорь. Живем чистые и светлые!..
Щербинский. Без единого пятнышка.
Игорь. Без пятнышка. Святые слова!
Мария. Чудные, манящие!
Булгаевский. Образцово. Так и рисуешь, так и рисуешь. Нектар, самоцвет, дивная, сладкая, прямая, благовонная...
Алексей. Ты перехватываешь через край. (Отодвигает бутылку).
Булгаевский. Жаль?
Алексей (пожимая плечами). Пей.
Отходят к камину М.В. и Щербинский.
Щербинский. Посмотрите на жизнь, Мария Васильевна, сквозь хрусталь.
Мария. Ну, и что же увижу?
Щербинский. Хрустальную жизнь. Говорят, житейское море бурно. Не верю. Для нас оно вечно спокойно, пропадает злость, спадают волны. Только пена белая, как чайка, сверкает на земных гребнях. Прелесть моя! Жизнь прекрасна. (Над ее ухом). Муж не приедет, — согласитесь отдать своё сердце бедному Щербинскому. Он так вас любит, он вас боготворит!..
Мария. Не бередите ран... Я не могу...
Щербинский (целуя ей руку). Вы все можете. Все можно, моя зорька, мой огонек.
Мария. Не огонек и не зорька.
Щербинский. Ну, солнышко.
Булгаевский. Ни третье, ни второе, ни первое. Венера из Милоса. Венера или дева Мария... Магдалина.
Игорь. Алексей Васильевич!
Алексей. Да?
Игорь. Скоро ли нас бросят в бой?
Алексей. Не торопитесь, Игорь, успеете.
Игорь (упрямо). Хочу боя!.. Упоения в грохоте и канонаде!.. Хочу...
Алексей. А я хочу, чтобы вы не нюхали пороха и не знали, как умирают люди...
Игорь (дрогнувшим голосом). Алексей Васильевич!
Алексей (отходя к столу). Ну что, Алексей Васильевич? От меня не зависит отправка юнкеров на фронт.
Мария (Щербинскому). Снимите гитару со стены. Пойте...
Щербинский. Что треба владычице?
Мария. Цыганское только. Таборное, степное. Хочу забыться, оторваться от города, от стен хочу...
Щербинский (перебирая струны). В час роковой, когда встретил тебя, трепетно сердце забилось во мне; страстно, безумно тебя полюбя, я весь горю, как в огне... Сколько счастья, сколько муки ты, любовь, несешь с собой...
Мария (подпевая). В час свидания, в час разлуки.
Булгаевский. Алешка, солдаты мерзнут. Сегодня троих подняли... Окоченели... Шинелишки драные...
Алексей. Ну и черт с ними! Есть выше нас стоящие... Пускай заботятся...
Щербинский. Снятся мне Милые очи твои, гибкий твой стан и твоя красота...
Денщик (показался в дверях). Пленного привезли, г-н капитан!
Алексей. Пленного? Ввести!
Булгаевский (Игорю). И вся, понимаешь, эта махинация — гиблое дело. Вот щелкнем по сволоте, как молотком по ореху... и тогда...
Игорь. Я сочувствую... Они оскверняют... Я понял...
Ввели краскома. Офицер под козырек докладывает Алексею.
Булгаевский. Сволота сволот, Горя. Подвинь бутылку.
Алексей. Грязен... Оборван... Вымыть этого пролетария? Федор, проводи. (Офицеру). Сопроводительную бумагу.
Офицер. Извольте.
Алексей. Не оставляйте конвой.
Мария (вышедшему денщику). В ванной полотенца и простыни унесите.
Щербинский. Мария, я люблю тебя. Люблю, как сорок тысяч братьев любить не могут... (Денщик проходит на кухню). Почему ты слушаешь меня рассеянно? Мария, смотри на все через перламутр... Увидишь перламутровую жизнь, загадочную, прекрасную.
Булгаевский. И говорит, значит, генерал. Как же, говорит, ты...
Идет денщик с бельем.
Алексей (проходящему денщику). Кому несете?
Денщик. Пленному, г-н капитан...
Алексей. Своё? Своему несешь? (Ударяет его по лицу). На кухню, скот.
Мария. Ну а потом, потом. (Алексей наливает чай).
Щербинский. А потом... млечные пути, ведущие к раю... Серебро водопадов... и могучая песня лесного пана... ключи к заповедным дверям... и ведет этот путь, эти блистающие двери к звездам... к звёздам...
Игорь (экзальтированно в публику). Белые!.. Белоснежные! (Алексей мешает ложечкой в стакане).
Занавес.
Действие второе. Картина вторая. «Белый дом»
Выпуск юнкеров. Банкет в бывшем губернаторском доме. Большой белый зал. Светло и шумно. Офицеры, генералитет, иностранные представители, юнкера, дамы. Среди упомянутых на сцене — Алексей, Игорь, Мария, Щербинский и Булгаевский. Главнокомандующий произносит речь, обращаясь к юнкерам.
Главком. И вам, вступающим в наш строй, вам, молодому офицерству, надлежит помнить: мы ведем борьбу с красными за то, что они, красные, совсем иные, совсем обратные нам. Палачи и насильники. Мы. Вы. Да, да, мы, и вы есть что? Единая, неделимая, белая, российская, славная, мощная армия! Недалеко от нас кто-то работает по двадцать пять часов в сутки для распространения по всему миру красного безумия. Это новая болезнь, господа. Вам, как цвету наших войск, украшению и гордости белого дома, нужно особенно; яростно бороться с ней. Мы... Вы... Мы и Вы в тесном содружестве, так сказать, вынашивали в чреве своем славную, белую столицу, и выносили... Разрешились от бремени... В нашей белой столице, где в белых казармах (виноват, в белых дворцах) будут обитать настоящие белые и белоснежные, не будет ничего постороннего, могущего внести диссонанс. В нас пламенная вера, неугасимая надежда, неисчерпаемая любовь... Любовь к России — к России, нашей родной, неделимой, но раздираемой, находящейся в полоне у красного бесовья. Разобьем бесовье! Бог с нами! Аминь! Ура!
Игорь (неистово). Ура! Бог с нами! Да здравствует белый дом. (Оглядывается на молчащих юнкеров).
Главком. Поздравляю вас с выпуском, господа!
Игорь. Ура! Ура! (Оглядываясь на юнкеров). Да что же вы?
Юнкера (нестройно)... Ура! («Ура» прозвучало совсем тихо).
Булгаевский (среди офицеров). И каша. Густо заварилась каша. Пошли перекликаться по рядам... Ведь были же в Орле... Мы «орлы». Так отчего же мы дули во всю мочь тысячу верст, драпали от большевиков? Отвечает один прохвост из генерального штаба: «Что ж делать, пришлось «орлам» отступить от Орла, но, мол, вы, господа, не сомневайтесь; дело наше поправимо»... Звякнул шпорами и убрался. Отправился распивать кофе по-турецки, успокой в белых дураков. Теперь что-то не видать сего джентльмена, кто как судит и рядит, некоторые уверяют — «продался», а другие иронизируют — «от охотников подальше в заросли спрятался, шкуру бережет», а заросли, выходит, Париж или Ницца. (Ударяя кулаком по коленке). Распял бы такую сволочь на заборе и надпись повесил: «Мартышка в старости слаба башкою стала».
Алексей. Желчь изливаешь. Отступление от Орла... Срыв плана. На ошибках учатся. Заборы и надписи — бред разгоряченной головы. Но что все эти звездочёты с красными лампасами способны лишь на фейерверки воздушных слов — ты прав... Едят мысли мозг, не дают покою... Что? Почему? Как? Разве генералы плывут, как офицерские обломки, вне гаваней и берегов? Нет, генеральский фрегат находит пристань. Растерялись. Это печально, но верно. Это гнусно, но это так. Втянули нас биться. Мы бьемся... Обещаний тысячи, но разлетелись все обещания, как пузыри от мыла. Радуга преломилась, и нет ее. Чего они хотят? Демократического порядка? Обновления России? Старой декорации? Да... И мы боремся за это — мы, оторванные от генералов офицеры, не в пример им честные, не продающие себя по темным углам и совсем в открытую. А они продаются. Российские генералы в цене. На белых генералов аукцион. Кто больше? Немцы. Раз немцы, два немцы. Англия руку подняла... Стирается с доски первая сумма, появилась вторая покрупней... Кипит, как на бирже... Раз Англия больше, два Англия больше. — Есть Англия... Проданы генералы, пляшут под заграничную дудочку. Весело, кричат возвышенным слогом о белой славе, о белой победе, а долларчик и франки напевают, наигрывают свою песенку. Речка мимо офицерства течет. Белое офицерство — честно, у него руки сухие!
Булгаевский. У меня потные. (Смех).
Второй генерал (к юнкерам). Белые твердо блюдут правила порядочности и чести. Если кто поскользнулся — товарищи и друзья поддержат его. Если он упал — поднимут. Но если он желает валяться в грязи, его больше не пустят в белый дом: белые — не белоручки, но они опрятны. (После паузы, выпив стакан воды). Белые не грабят. Грабежу них — несмываемый позор. Офицер, который видел, что солдат грабит, и не остановил его, — конченый человек, он лишился чести. Он не белый больше, он грязный. Белые не могут грабить. Белая честь не велит. Юнкера должны помнить о белой чести, о белом офицерстве.
Щербинский (среди дам). Ха-ха! Не вспомню без смеха... Замечательная картина. На минуту я художник... Беру кисть... Смотрите на полотно. Желтое солнышко, трава зеленым шелком раскидана, речка голубая, как небо, серенькие домики — словом, рай в шалаше. И вот, как в сказке: по зеленому щелку белые гуси (совсем как в сказке о Гансе), за гусями белые солдаты, за белыми солдатами батюшка с белой бородой, с зонтиком и в калошах. Бедный! Кричит, надрывается: «Не грабь, запрещено господом на духовное добро руки протягивать. Не тронь! Хватают белые солдаты белых гусей, не слушают белого батюшки. А на пригорке в лучах живительного солнца белые адъютанты собрались и смеются... смеются... Ха-ха. Вот она, простота. Вот он, комизм.
Игорь (носясь между юнкерами). Счастье!.. Вот оно где подлинное, а не фальшивое. Ах, хорошо, вот хорошо! (Захлебываясь). Боже мой, как хорошо!
Среди генералов.
Главком (указывая на Игоря). Огня в юнкерах много. Сколько радости, какой блеск в глазах, как волнует каждого из них наш девиз: «За белую Россию».
Второй генерал. Толку в них мало. Горят до первого боя.
Главком. Толк в юнкерах-дело второстепенное. Внешность, обстановка, нужна — прежде всего — политическая смекалка. Молодежь с нами. Вы согласны, генерал Роне?
Иностранный генерал (произносит фразу).
Переводчик. Генерал Роне отвечает: «В молодежи он видит петухов. Задорны и кричат много. Это хорошо».
Главком. Передайте, генералу: русская глотка издавна славится.
К генеральской группе подходит епископ Андрей. Благословляет прикасающихся к его руке. Под рясой чувствуется военный человек. Среди юнкеров.
Один из них. Я тоже горел, как он... (жест в сторону Игоря). Я горел, и жизнь была для меня одним пылающим солнцем. И вдруг — недавно, совсем недавно, — я провалился в пустоту; я понял, что кругом мишура в рамке белоснежного, я понял...
Второй юнкер (товарищу) Моя родина — Польша. Моя родина... Страна шляхтичей и панов полна национализма... Поднимались не раз знамена за свободу и независимость, звенело не раз оружие за право и честь. В один день, когда все смотрели в розовые стекла и утро встречали радостно, пришёл окровавленный отец. Окровавленный человек, имя которого революционер. Пришел и рассказал много. И вот я вспомнил сейчас эту короткую повесть с вечным концом. Отец, как и все, кинулся под знамена, понес голубые хоругви. А потом зазвенело, прокатилось. Остались они одни, убежали командиры, доблестные паны с горячей кровью оставили строи, а по рядам пулемет свинцовой песенкой прокатился... Пошел чертить кровавые надписи по земле. Вырезали на сердцах польских бунтарей песенку о свинцовом дождичке. Вот она, моя свободная, прекрасная Польша. Я увидел её, как бога, потерявшего мощь... Я бежал от нее, как от огненной лавины, несущейся по следам за беглецом. Я закрутился. Я должен был бороться... Белые... Белоснежные идеи... Борьба с красными гуннами пленила меня, я бросился очертя голову в этот заколдованный круг, но и здесь тоже. Белая Россия и голубая Польша — одно.
Третий юнкер. Я спокоен. Я знаю: за них умирать не пойду.
Игорь (Марии). И вот, понимаете, киснут. Безобразие! Во мне все кипит... Я как Везувий!.. А они холодные... Я, Мария Васильевна, мир обнять хочу — рвется энтузиазм наружу.
Мария. Значит... и меня обнимаете с миром вместе?
Игорь. Вас... Да я... да я...
Генерал Роне (произносит несколько фраз).
Переводчик. Генерал Роне говорит: «Милосерден ли белый народ и каково его милосердие: в дозах или без доз?»
Главком. Без порции. Белые питают отвращение к ненужному пролитию крови. Белый — прежде всего — белый.
Одна из дам (рассказывая своим). Ах, Войнаровский, он был такой душка, такой, джентльмен!.. Когда он бросил в сторону окровавленный хлыст, он стал душиться, душиться. После крови — тончайшее благоухание «Лориган Коти» и «Кёльк-флер»... Он парил, как орел, как ястреб... Мария Васильевна, я не забуду этого красавца. Ах-ах! А-а-а-х! (Все сочувственно вздыхают).
Щербинский. Да, Войнаровский нашумел. Смерть спасла его от скандальной хроники. Он проигрался.
Дамы. Не может быть. Он такой белоснежный, такой самоотверженный!
Щербинский. Казенные банкнотки раскидал по зеленому шелку, виноват, по зеленому сукну стола, и вдруг фиаско. Как колесо лотереи повернулось в другую сторону. Пусть неудачник плачет... Что наша жизнь? Игра. Помните — у Чайковского поют.
Епископ (речь к юнкерам). Белые имеют бога в сердце, а красные — в другом месте. Белые обнажают голову перед святыней, красные при виде святынь глубже нахлобучивают свои шапки, Везде, где есть бог, белый преклонит, душу и, если в сердце врага увидит вдруг бога, увидит святое, — он поклонится святыне. Белые не могут кощунствовать, они носят бога в сердце... Белые — святые.
Игорь. Бога в сердце... Святые... Символические слова.
Епископ. Красные... Они уничтожили, разорили страну. Люди гибнут миллионами, потому что они продолжают свои проклятые, бесовские опыты социалистические, сатанинскую вивисекцию над несчастным русским телом.
Мария. Он интересен.
Одна из дам. Ах, милочка, бог красоту любит!
Вторая. Бывший князь Ухтомский. Богатое прошлое. Кумир женщин! (Немилосердно лорнируют и перешептываются).
Мария. Кумир женщин. Бывший князь. Бросить блеск положения, прелести жизни и стать монахом.
Щербинский. Он мечтает о карьере, высота которой затмит высоту Эйфелевой башни в Париже. Он добьется своего. От сана к сану до наивысшего предела — и бразды правления в его руках, но я не уважаю святого отца; в конце концов, — он такой же святой, как я большевик-активник!.. Политическая нотка осталась.
Епископ. Последние Романовы, как и сейчас это делают большевики, бросали наш избранный богоносный русский народ в ярмо европейского капитализма, в этот все нивелирующий под один еврейско-американский шаблон — содом. И Романовы, и большевики отбрасывали, отводили народ от того, что ему особенно, нужно: от соборности, от братства во Христе, от привычного земледельного труда в водоворот торговли, за стены черных, коптящих заводов, чуждых ему, пахарю по природе, выбиравшему своих пахарей — князей.
Один из юнкеров (тихо в недоумении). Какие пахари?..
Епископ. Мы должны отвоевать для этого народа земские соборы, выборность властвующих, его особые пути развития, как народа господня. Его идеалы начертаны лучшими народопечальниками, народолюбами, как Хомяков, Аксаков, Самарин и целый ряд других великих русских людей. Мы отвоевываем ему эти идеалы, — вот почему с нами русский пахарь, вот почему с белой гвардией духовенство. Мы ведем войну священную, религиозную. А когда бог, живущий в своем народе, посрамлен, нет и не может быть священнослужителей, не вопиющих за посрамленного Христа. Из священников мы создадим дружины имени спасителя, именами святых назовем белые полки наши, и об руку с офицерами будем спасать наше дело, ибо дело это белоснежно и свято.
Булгаевский (офицерам). Ну, а известно, какой вояка до баб не охотник. Подошел парень к окну и размышляет, чем девку соблазнить, на что позарится.
Мария. Значит, не один роман?
Дама. Ах, что вы... Сколько женщин запутывалось в его сетях.
Среди генералов. Святой отец предан нашему делу.
Генерал Роне (произносит несколько фраз).
Переводчик. Генерал находит, что религия есть наилучшее средство для таяния солдатских умов и сердец.
Генерал. Генерал Роне абсолютно прав.
Епископ. А там нам зачтется. (Устремляет глаза ввысь).
Игорь (страстно). Благословите!..
Второй юнкер (молча отходит).
Епископ. Вознесемся к господу молчаливой молитвой. (В ответ музыка вальс).
Булгаевский (среди офицеров). А девка такая румяная, пышная, короче говоря, первый сорт... Парня, значит, разобрало. Парень голову потерял. (Офицеры смеются. Несколько танцующих пар пронеслись по заднему плану).
Игорь (священнику). Господь с нами. Да... (Музыка сильнее).
Епископ. Он вездесущ, и он не оставит нас. (Отходит).
Игорь. Обессилим дракона. Под символом креста и божьего храма!
Мария. Горик! Горя! (Подходя). Чем у вас уши заложило?
Игорь. Вы не слышали, что он говорил.
Мария. Музыка, Горик. Пригласите меня на вальс.
Игорь (просто). Не умею.
Мария (кладя ему руку на плечо). Дам урок. (Увлекает его).
Игорь. Он говорил: красные — вампиры, они высасывают нашу кровь. Вы всегда прижимаетесь так крепко?
Мария. Нет, не всегда. Не нравится?
Игорь. Нет, хорошо... (В вихре танца епископу). Бог с нами? Да?
Булгаевский (танцуя с дамой лет под 50). Вы жалеете юнкеров? Да ну их к... да... жаль... Дураки юнкера. Погонами прельстились.
Дама. Ах, вы наступаете мне на оборку.
Булгаевский. Пардон. Юбок длинных не шейте. (Танцуя проходят).
Зургин и Щербинский. (Последний все время оглядывается на танцующих).
Алексей. Ты свой у Главнокомандующего...
Щербинский (смотря на танцующих). Дамы втрескались поголовно в этих юнкеров. (Усмехнувшись). Герои дня.
Алексей. Да подожди ты о героях. Игнатий, у тебя все поступающие бумаги. Оставляй копии.
Щербинский. Знаю.
Алексей (отходя). После поговорим.
Щербинский. Мария Васильевна!
Мария (одна, тяжело дыша). Устала!.. Он совсем не может танцевать.
Щербинский. «Он! Он!» Зачем мучишь меня? Что за игра с мальчишкой.
Мария. Никого не мучу... Вашу руку... (Удаляются в танце).
Среди генералов.
Второй. Я говорю — нет.
Первый. Да, Мирон Кузьмич.
Второй. Нет, Василий Лукьяныч.
Первый. Нет?!
Второй. Хорошо доказываете. Карта бита?
Первый. Будет бита.
Второй. Предположение же. Не согласен. Государства валятся, троны рушатся, а белая Россия и церковь будут стоять.
Первый. Минуту терпения. Вот там граница. (Указывает на свое колено). И вот граница. (Ударяет второго по колену). Две границы... И вот, с моей границы по левому флангу вашей границы граничат... (Начинает объяснять).
Генерал Роне (произносит несколько фраз).
Переводчик (главкому). Генерал Роне говорит: «Ему нравится, что белых тошнит от рыгательного пьянства, отплевывания и матерщины. В этом видна культура».
Булгаевский (убегая от своей дамы). Мозоли давить. К чертовой матери... К чертовой матери. Виноват, мадам, я не вам. (Пробегает).
Епископ (Алексею). Соприкосновение с духовным миром всегда освежает. Я знаю и вижу нашу русскую церковь... И все-таки среди этого расцвета зла, когда поля и нивы заросли махровыми, буйными, красными будяками, церковь уже потому утешает, что она молится. Молитва богу всегда белая. Белая вековечно. А бог сама вечность.
Алексей. Боремся ли мы за церковь?
Епископ. Странный вопрос.
Алексей. Почему 60% войскового состава в бога не верит?
Епископ (промолчал).
Алексей. Вот и трудно с солдатами!.. Раньше пугали богом, теперь больше половины не признают.
Священник. Священное содружество. Крест совместно со штыком!
Алексей. Не плохо.
Щербинский, Игорь, Булгаевский и несколько человек офицеров.
Щербинский. В силу старых офицерских традиций...
Булгаевский. Обязательно.
Щербинский. Холостую вечеринку... Катанье на тройках...
Булгаевский. Именно.
Щербинский (к юнкерам). Господа прапорщики и подпоручики! Выпуск праздновать... Зальемся... Закатимся... Проведемте, друзья, эту ночь веселей... Куда-нибудь в слободу, к какой-нибудь Акулине Петровне.
Булгаевский. К девочкам?
Мария. К девочкам?
Щербинский. «Ночь напролет проведу я без сна», — поется в одном цыганском романсе. Кутить едем, Мария Васильевна, навстречу ночкам, кусочкам, виноват, кусточкам и Дульцинеям. Новоиспеченных чествуем.
Игорь. Это что же, Мария Васильевна, он ведь вам о чистой, белоснежной любви говорил, а теперь едет к этим... как их... этих... (Смех).
Щербинский. Вот чудак. Традиции русского офицерства — прежде всего... Вы чисты, Мария Васильевна. Все чистое нам для души... А здесь другое...
Игорь. Традиции?
Генерал Роне (произносит несколько фраз).
Переводчик. Генерал Роне согласен, что белые не презирают русский народ. О, говорит генерал Роне, если его не любить, за что же умирать и так горько страдать!
Генерал (аплодируя). Браво, браво!
Щербинский (целуя руку Марии). Моя белоснежная, перед рассветом заеду за тобой.
Мария. Мой белоснежный, заезжайте! (Целует его в лоб. Венгерка грянула. В группе офицеров смех).
Булгаевский. Дама рыцаря... к девочкам провожает!..
Примечания
Боголюбов В., Чекин И. Белый дом // Лит. обозрение. 1991. № 5. С. 45—56.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |