Заключение

Актуализированно информационная природа современного социума, с одной стороны, обусловливает ключевую роль коммуникации как типично человеческой деятельности. С другой стороны, такие неотъемлемые черты коммуникации, как интенциональность и интерпретационность, определяют параметры успешной, состоявшейся коммуникации. Таковой считается коммуникация, в которой имела место интерпретация — тот или иной отзыв на сообщение [Межличностная коммуникация, 2011, 22].

О.С. Иссерс пишет: «В многочисленных работах последних десятилетий, посвящённых анализу речевой коммуникации, отражено представление о речевом взаимодействии как об упорядоченном, управляемом явлении, особом виде целенаправленного человеческого поведения <...>. Коммуникативный мониторинг заключается в вербальных и невербальных действиях, нацеленных на развитие коммуникативного контакта в желательном для говорящего русле, и может осуществляться в различных направлениях: контролируется выбор и изменение темы, информационная насыщенность, инициатива, понимание, манера речи, а также психологическое состояние собеседника. Поскольку адресат волен принять или отвергнуть предложенную ему программу взаимодействия, возникает проблема реализации коммуникативной интенции в условиях сопротивления партнёра, что можно обозначить как провокационную речевую стратегию» [Иссерс, электронный ресурс]. Провокация в информационно-коммуникативном пространстве, наряду с применением манипулятивных тактик, представляет реальную угрозу для свободы и неприкосновенности личности. При этом правовой механизм защиты индивидуального сознания от применения такого рода средств воздействия на сегодняшний день в России не разработан. В условиях отсутствия запрета, а следовательно, наличия негласного разрешения на использование как манипулятивных, так и провокационных приёмов возрастает личная ответственность за сохранение собственного сознания от воздействия недобросовестных источников информации (или, в широком смысле, участников коммуникации).

Наряду с умением реализовать антипровокационную стратегию и осуществлять аутопрогноз в целях достижения не только успешной, но и юридически корректной и, в целом, бесконфликтной (и безопасной) коммуникации чрезвычайно важна адекватная интерпретация намерения коммуникатора (собеседника; автора текста, сообщения). Всё это делает проведённое исследование весьма востребованным с практической точки зрения. Лингвисты, проводящие экспертизу текста на предмет обнаружения в нём элементов пропаганды наркотических веществ или девиантного поведения, нередко сталкиваются с необходимостью отграничить упомянутые явления от провокации как риторической стратегии, что бывает и свойственно художественно-публицистическим текстам, и допустимо в них [например, см.: Маркова, Переволочанская, 2010]. Подобные ситуации возможны также при решении более, на первый взгляд, обычных и разработанных экспертных задач — в случаях оскорбления или нанесения ущерба чести, достоинству, деловой репутации. Вместе с тем очевидна необходимость правильно определить интенцию участника коммуникации в случаях намеренно осуществляемой провокации на взятие или дачу взятки, а также на какое-либо иное противоправное действие (к примеру, убийство). Запросов подобного рода в практике лингвистов-экспертов становится всё больше.

Нередко провокация имеет место в экстремистском дискурсе (наряду с использованием манипулятивных приёмов) и рассматривается в правовом аспекте не самостоятельно, а в связи с квалификационной оценкой текста в аспекте наличия в нём признаков экстремизма. Антиэкстремистское законодательство в современной России, однако, несмотря на безусловную актуальность проблемы, до конца ещё не разработано. Практика проведения экспертиз по вопросам экстремистских параметров текста однозначно свидетельствует о том, что законодательством предусмотрено выявление лишь некоторых, далеко не всегда ключевых характеристик текста, отнюдь не обязательных для соответствующего дискурса. Внимание, как правило, обращается на наличие в тексте призывов, оценок, экстремистских утверждений. Совершенно не берётся в расчёт тот факт, что экстремизм может быть закодирован в подтексте, что призывы могут скрываться в мастерски оформленной вербальной (или невербальной, демотивационной) провокации. Вместе с тем предполагаемые законодательством характеристики приводят подчас к обнаружению экстремизма в отнюдь не экстремистских текстах [подробнее об этом см.: Грачев, Маркова, 2009].

Исследование провокационных схем, диагностика провокационных интенций, разработка правил аутопрогностики в коммуникации позволяют достичь двух целей: с одной стороны, определить ориентиры антипровокационного поведения (помимо классического «Никогда не разговаривайте с неизвестными»), а с другой — чётко обозначить те параметры текста, которые требуют первоочередной квалификации при выявлении признаков экстремизма. Проведённое исследование представляет собой, в частности, очередной шаг на пути к указанным целям.