После страшного, самоубийственного опыта Алексей Максимович, как и Гете, вроде бы всячески сторонился мистики. Горький словно старался убедить Пешкова, что «черт» — это не реальное чудище с мохнатыми лапами. Произнести слово на букву «ч» — все равно что чихнуть. На протяжении всей своей жизни писатель постоянно «чертыхался».
Конечно, он не думал о том, что само это слово тут же обращает внимание рогатого к тому, кто позвал его. Православные люди употребляют слово «бес». Но наш антигерой не был православным. Вот и получалось: Пешков поминал лукавого, а Горький хихикал про себя: да здесь я, здесь... Главная шутка диавола, как известно, в том и состоит: доказать будто его не существует.
«Понятие «черт» имело у Пешкова множество оттенков. Но чаще всего это были слова ласкательные. «Черти лысые», «черти драповые», «черти вы эдакие», «черт знает как здорово» — вот обычный способ употребления слово «черт»1.
Можно представить себе, как молодой писатель, оставшись один, достает иногда с полки спрятанный между книгами заветное изображение... Долго — не без трепета — смотрит на него... Может быть, даже разговаривает с ним? О чем-то просит? Мы еще напомним — о чем речь...
«Два ранних рассказа Горького называются «О черте» и «Еще о черте», в них черт является писателю. Рассказы носят, скорее всего, фельетонный характер, но названия их говорят за себя. Как и имя главного персонажа пьесы «На дне» Сатина (Сатана)...»
Пленивший Пешкова «фанатик знания» после смерти своего подопечного подшутил. Содержание черепной коробки «великого человека» было отправлено для изучения в Институт мозга. Да, мозг Пешкова все-таки «взрезали». Применили метод знаменитого профессора Вирхова. Наставляя студентов-медиков в своей «Технике вскрытия», принятой как учебник патологической анатомии по всей мире, Вирхов описал вскрытие головного мозга в поэтическом ключе — как операцию, которая превращает мозг в открытую книгу. Мозг (писал Вирхов) следует рассекать таким образом, чтобы он напоминал книгу, страницы которой можно открыть то тут, то там или даже «перелистывать», а затем опять сложить. Пешков был «прочитан», и ничего особенного найдено в нем не было.
В одном из лучших своих произведений, книге «Заметки из дневника», Горький рассказывает (или выдумывает) о встрече с неким колдуном-горбуном, который представлял себе весь мир состоящим из чертей, как из атомов»2.
«Черти мерещились Горькому в последние годы жизни. Вячеслав Всеволодович Иванов, который тогда был мальчиком, вспоминает, что однажды послал с родителями Горькому свой рисунок: собачка на цепи. Горький принял ее за черта со связкой бубликов и очень похвалил рисунок.
А что привиделось ему за десять дней до смерти, когда, казалось, он уже умирает? Вдова писателя Екатерина Павловна вспоминала его «беспокойные движения руками, которыми он что-то отодвигал или снимал что-то...?» Видел нечто подобное тому, что и умирающий Толстой? А потом, после вопроса Пешковой: «Не нужно ли тебе что-нибудь?», «открыл глаза, выражение которых было отсутствующим и далеким, медленно обвел всех взглядом, останавливая его подолгу на каждом из нас, и с трудом, глухо, но каким-то странно чужим голосом произнес: «Я был так далеко, оттуда так трудно возвращаться»». [10, с. 15, 16].
Вообще же смерть писателя не была красивой. Медсестра и любовница Горького Олимпиада вспоминала: «За день перед смертью он в беспамятстве вдруг начал материться. Материться и материться. Вслух. Я — ни жива ни мертва. Думаю: «Господи, только бы другие не услыхали!»3
Характерно, что от темы русской святости писатель бежал... как черт от ладана. А если и писал, то все православное выглядело у него отвратительно. Если поп — то обязательно нечесаный. Если диакон — то пьяница или дурак. А вот он описывает безымянного схимника: «Свет лампы падал теперь прямо на фигуру старика и его ложе. Оно было наполнено стружками — я понял происхождение шелеста — и к одежде подвижника тоже кое-где пристали стружки; они лежали на ней как большие желтые черви на полуистлевшем трупе».
Собирался Горький написать и о преподобном Серафиме Саровском. Но так, как представлял его себе — «злым стариком»4.
«Все русские проповедники, за исключением Аввакума и, может быть, Тихона Задонского, — люди холодные, ибо верою живой и действенной не обладали. ...И вся философия, вся проповедь таких людей — милостыня, подаваемая ими со скрытой брезгливостью, и звучат под этой проповедью слова тоже нищие, жалобные: «Отстаньте! Любите Бога или ближнего и отстаньте! Проклинайте Бога, любите дальнего и — отстаньте! Оставьте меня, ибо я человек и вот — обречен смерти».
Восклицания эти, конечно, придуманы «фантазером». Что же касается святителя Тихона Задонского, то в реальной, а не придуманной жизни его слова могли бы быть полезны и самому певцу революции: «Ненавиди вражду, а не человека; истребляй ненависть его, которая Любовию и терпением потребляется. Думай о нем не как о враге твоём, но помышляй, что он брат твой, создание Божие, человек, по образу Божию созданный, кровью Сына Божия искупленный, к томужде блаженству вечному позванный; диаволом подстрекаемый, а не сам собою гонит тебе; и так на того врага вину возлагай. Не рассуждай о том, что он тебе делает, но рассуждай о том, что тебе о нём должно делать, и что закон Христов велит, и как бы с ним помириться. Молись Тому, Который велел любить врагов, чтобы дал тебе духа любве и кротости — злобу природную побеждать».
Нет, гордый писатель, окруженный сонмом позванных им бесов, вину возлагал отнюдь не на их козни. А людей он не любил! Так и писал: «Люди мне противны»... Возникает вопрос: не Алексей ли Максимович придумал название клеветнической книги «Святой черт»? «Мне кажется, — писал он в марте 1917 года относительно замысла этой работы, — более того, я уверен, книга Илиодора о Распутине была бы весьма своевременна, необходима, что она может принести многим людям несомненную пользу. Я очень настаивал бы.., — чтобы Илиодор написал эту книгу. Устроить ее за границей я берусь»5.
Известно, что компания против Распутина и Царской Семьи велась во исполнение решений масонского съезда в Брюсселе. Участие Горького в этом проекте «оккультного воздействия на общество» заставляет нас вернуться к теме масонства.
Среди портретов Горького есть один, особенный. Его написал известный в свое время живописец Борис Григорьев. Правая рука Алексея Максимовича «поднята под углом, почти как в пионерском приветствии, а левая поддерживает правый локоть. Г. Бостунич, один из авторов русского патриотического зарубежья.., во втором издании своей известной книги о масонстве приводит этот портрет рядом с фотографией скульптурной фигуры строителя с топором на соборе Св. Стефана в Вене, изображающего мастера в масонской ложе. Бостунич пишет: «...положение его рук, совершенно необычное в жизни, но весьма обычное в масонском ритуале, само за себя свидетельствует...»
Что ж, в документах Департамента полиции, извлеченных из архива исследователем О. Платоновым, есть одна аналитическая записка, которая может нас заинтересовать. Ее автор — Л. Ратаев, и называется она «Международный парламентский союз». В ней — список известных русских масонов, в котором фигурирует и М. Горький.
Он же — в списке «вольных каменщиков» начала 30-х годов. Перечень опубликован в работе Н. Степанова «Масонство в русской эмиграции (к 1 января 1932 года)». Книга издана в Сан-Пауло в 1966 году.
Так что, учитывая присущую масонству антихристианскую мистическую подоплеку, связь с демоническим миром Горький не прерывал. Между прочим, существует и весьма радикальная версия его отношений с нечистой силой. Принадлежит она писателю-эмигранту И.Д. Сургучеву (1881—1956), который жил у Горького на Капри, но после революции изменил свое хорошее отношение к нему.
И здесь пора вспомнить «икону» румяного диавола, подаренную мальчишке-Пешкову.
— А где же теперь эта вещица? — спросил Алексея Максимовича Сургучев.
— У меня, — ответил Горький, — я никогда не мог с ней расстаться. Даже в Петропавловской крепости портрет вместе со мной был. Все вещи отобрали, а его оставили. Приходите завтра ко мне в кабинет: я вам его покажу.
Горький нанимал небольшую усадебку-цветничок, на которой было построено, на живую нитку, два маленьких дома. В одном он жил сам, а в другом была столовая, кухня и комната для гостей. Кабинетом ему служила большая, во весь этаж, комната, в которую посетители приглашались редко и разве только по особо важным делам. Я подолгу живал у него, но в кабинете был только два раза. Святилище.
На этот раз я был приглашен, и Марья Федоровна, работавшая на машинке у лестницы, сначала было воспрепятствовала моему восхождению, но когда узнала о приглашении — пропустила.
Большая комната; продолговатое окно с зеркальным стеклом на море. Библиотека. Витрина с редкостями, которые Горький собирает для нижегородского музея. Стол — алтарь.
Я пришел в полдень, перед завтраком. Горький работал с утра, лицо у него было утомленное, глаза помутневшие, «выдоенные». Он знал, что я пришел смотреть диавола, и показывал мне его, видимо, не с легким сердцем.
Диавол был запрятан между книгами, но Горький четко знал его место и достал дощечку моментально. И он, и я — мы оба, неизвестно почему, испытывали какое-то непонятное волнение.
Наконец диавол в моих руках, и я вижу, что человек, писавший его, был человеком талантливым. Что-то было в нем от черта из «Ночи под Рождество», но было что-то и другое, и это «что-то» трудно себе сразу уяснить, Словно в нем была ртуть, и при повороте света он, казалось, то шевелился, то улыбался, то прищуривал глаз. Он с какой-то жадностью, через мои глаза, впитывается в мой мозг, завладев в мозгу каким-то местом, чтобы никогда из него не уйти. И я почувствовал, что тут без святой воды не обойтись и что нужно в первую же свободную минуту сбегать в собор, хоть и католический.
— Нравится? — спросил Горький, неустанно следивший за моими впечатлениями.
— Чрезвычайно, — ответил я.
— Вот тебе и Россиюшка-матушка, обдери мою коровушку. Хотите, подарю?
И тут я почувствовал, что меня будто кипятком обдало.
— Что вы, что вы, Алексей Максимович? — залепетал я. — Лишить вас такой вещи? Ни за что, ни за что, — лепетал я, — да потом, признаться, я его побаиваюсь...
Горький, казалось, добрался до моих сокровенных мыслей, засмеялся и сказал:
— Да, он страшноватый, Черт Иванович.
Горький опять запрятал его между книгами, и мы вышли завтракать. Но мне казалось, что это — не дом, и не крыша, а мост, и что я сижу под мостом и ем не баранье жиго, и что передо мной сидит старая ведьма, притворившаяся красавицей Марьей Федоровной с недобрыми, тонкими, по-жабьи поджатыми губами.
...Я знаю, что многие будут смеяться над моей наивностью, но я все-таки теперь скажу, что путь Горького был страшен: как Христа в пустыне, диавол возвел его на высокую гору и показал ему все царства земные и сказал: Поклонись!
И Горький поклонился. И ему, среднему, в общем, писателю, был дан успех, которого не знали при жизни своей ни Пушкин, ни Гоголь, ни Лев Толстой, ни Достоевский. У него было все: и слава, и деньги, и женская лукавая любовь. И этим путем наслаждения он твердой поступью шел к чаше с цикутой, которую приготовил ему опытный аптекарь Ягода.
Начальники Чрезвычайной Комиссии не любят фотографироваться, но все-таки однажды я увидел портрет Ягоды. И тут вы, пожалуй, будете менее смеяться. Ягода как две капли воды был похож на диавола, пророчески нарисованного талантливым богомазом»...
Ягода по обвинению в отравлении великого пролетарского писателя и его сына, а также в других преступлениях будет расстрелян в Лубянской тюрьме НКВД. Отдельно от прочих обвиняемых. Документов о месте его захоронения не сохранится... Был человек — и нет его. Впрочем, был ли мальчик? Или это краснощекий демон коммунизма восстал из преисподней, сделал свое дело и сгинул?!
А портрет... Он мог быть вывезен в Лондон приставленной к Горькому Марией Игнатьевной Будберг («русской Мата-Хари»). А если нет, то хранится в горьковских архивах или музейных запасниках. Профессионалы, подтвердите, так ли это?
Жест масонского мастера
Ягода, «демон социальной мести»
Примечания
1. Басинский П. Горький. М., 2006, с. 97.
2. Острецов В. Масонство, культура и русская история. М., 1998, с. 98—99.
3. О духовной подоплеке мата — в моей книге «Иудиада».
4. Матвеева Т. Подпольный человек Алексей Пешков. М., 1995, с. 18.
5. Я бы не удивился, если было бы доказано, что именно Горький, завсегдатай фешенебельного ресторана «Вилла Родэ» в Петербурге, придумал сюжет бесчинств «Распутина» именно в этом сомнительном заведении.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |