Советская власть свергала памятники православным царям и сбивала кресты с надгробий, а вот скульптура лермонтовского Демона в Пятигорске ее не смущала. Материалистов почему-то не пугало, что диавола и его подопечных искусство возвысило на пьедестал — со всеми их «асоциальными» качествами.
«...а сердце тянет к выстрелу, а горло бредит бритвою», — писал Маяковский. Среди верных признаков одержимости — помешательство и самоубийство1.
Игумен N в книге «От чего нас хотят «спасти» перечисляет подобных кумиров всех времен и народов: Моцарт, Цветаева, Блок, Брюсов, Есенин, Врубель, Модильяни, Ван Гог, Дали... Увы, страшный список можно продолжать и продолжать: Всеволод Гаршин бросается в лестничный пролет, Николай Успенский перерезает себе горло, Хемингуэй направляет в себя смертоносное дуло... Нам, привыкшим к почитанию классиков, говорить об этом трудно. Человеческая слава стала формой для изготовления величественных идолов. А кипящий металл в эти формы залил сам ад. И вот они застыли, возвышаясь на постаментах. Не подступись! Но мы, с Божией помощью, подступимся...
Начнем со взгляда психиатра: «С 5 лет у Марины (Цветаевой — Ю.В.) появились мистические настроения и видения, с тех пор колдуны и вампиры, магические заклинания и чудеса стали важнейшим элементом ее искусства; полет в лучший мир, мир воображения, мечты стали лейтмотивом ее жизни. В то же время Марина придумала себе «Черта», который мог бы защитить ее от враждебного отношения ее матери и научить ее божественной гордости и мятежу. Постепенно придуманный и фантастический «Черт» стал для нее реальностью. Она впоследствии подробно описывала его, причем в облике «Черта» причудливо переплетались мужские и женские особенности (тело львицы и мужские органы дога). Он защищал ее от матери, давая возможность тайно читать книги. Марина мечтала выйти замуж за того «Черта». С 7 лет она увлеклась разглядыванием карт, причем, туз пик был ее любимым «Чертом», а валет пик приводил в состояние любовного экстаза... «Черт появился в ее лирическом мире, так же, как и в личной жизни». [10, с. 328].
Знаете, Цветаева сравнивала состояние творчества с наваждением: кто-то в тебя вселяется, твоя рука — исполнитель2. А может быть, и это лишь образ? Лишь литературный символ вдохновения? Что ж, Цветаева писала рифмованные слова, я пишу слова о Цветаевой, а кто-то может написать обо мне: такие мракобесы и хотят ввести преподавание православной культуры в школах! Все — слова. Они опровергаются словами, но кто опровергнет жизнь?! Помните, как она закончилась у Марины Ивановны? Но об этом — после...
«Согласно ее теории искусства, которая лишь на первый взгляд кажется моралистичной, поэт свободно и неотвратимо отдает себя во власть чары, стихии, природы, демона, чумы или революции — сверх-Другого, достойного подобной жертвы». И надо же — Цветаева вполне прагматично обдумывает условия договора с этой силой: «Демон (стихия) жертве платит. Ты мне — кровь, жизнь, совесть, честь, я тебе — такое сознание силы, [...] такую в тисках моих — свободу». [96].
Да, на одну чашу алхимических весов поэтесса бросает «кровь, жизнь, честь и совесть», а на другой оказывается пустота призрачной свободы. Чтобы уравновесить, бес незаметно нажимает на чашу темным когтистым пальцем. Слова Марины Ивановны похожи на слова Фламеля из его «Книги иероглифов». Он писал, что если «религиозность составляет... «первичную материю» творения, алхимическая духовность преступает религию и мораль. Алхмик обнаруживает свое одиночество, теряется во Вселенной и изобретает свою мораль (он становится «сыном своих творений»)». [49].
Художественное творчество Цветаева называла атрофией совести, тем нравственным изъяном, без которого искусству не быть3.
Да, к началу XX века мораль перестала вдохновлять некоторых творцов. Более того, она виделась «препятствием творческой энергии жизни». Не хочется показаться скучным моралистом, но, например, поиск новых «муз» для творчества привели Булгакова не просто к трем бракам, многочисленным «любовным» интрижкам, но и к некрасивым расставаниям, особенно с первой женой. Этот неприятный эпизод, надо сказать, все же мучил совесть писателя. Ее голос вряд ли могли заглушить характерные слова, написанные в 1916 году Н.А. Бердяевым (которые Булгаков, возможно, читал): «Умеренная мораль, мораль безопасности, мораль, которая отсрочивает наступление конца... должна рано или поздно прекратиться, преодоленная творческой интенсивностью человеческого духа».
У писателя, говорил Лесков, должны быть все страсти в сборе. Валентин Катаев подтверждает: у Булгакова так оно и было: «Его моральный кодекс как бы безоговорочно включал в себя все заповеди Ветхого и Нового Заветов. Впоследствии оказалось, что всё это было лишь защитной маской очень честолюбивого, влюбчивого и легкоранимого художника, в душе которого бушевали незримые страсти».
Цветаева поучала знакомую поэтессу: «Пока не научитесь все устранять, через все препятствия шагать напролом, хотя бы и во вред другим, пока не научитесь абсолютному эгоизму в отстаивании своего права на писание — большой работы не дадите». «Весьма выразительно характеризует личность Цветаевой такой факт: уходя и дому, чтобы обсуждать с друзьями поэзию и метафизику, она привязывала к стулу свою маленькую дочь Ирину. Впоследствии, фактически лишенная ухода, девочка умерла». [10, с. 329].
Об этом же, об избавлении от совести, о развитии эгоизма как пути индивидуализации, пишет и Юнг. Да, что-то подобное было и в жизни Булгакова. Особенно, пожалуй, в канун развода с первой женой. Она вспоминала потом слова Михаила Афанасьевича: «Давай разведемся, мне так удобнее будет, потому что по делам приходится с женщинами встречаться». Со слов Татьяны Николаевны описана такая характерная сцена: «Однажды в конце ноября... Миша утром попил чаю, сказал:
— Если достану подводу, сегодня от тебя уйду.
Потом через несколько часов возвращается:
— Я пришел с подводой, хочу взять вещи.
— Ты уходишь?
— Да, я ухожу насовсем. Помоги мне сложить книжки.
Я помогла. Отдала ему все, что он хотел взять. Да у нас тогда и не было почти ничего».
А потом? А потом «комнату в доме на Большой Садовой у Татьяны Николаевны отобрали, пришлось переселяться в полуподвал. Более или менее сносное существование зависело в те годы от того, состоит ли человек в профсоюзе: «Чтобы получить профсоюзный билет, пошла работать на стройку. Сначала кирпичи носила, потом инструмент выдавала»». Стоит напомнить, что на произвол судьбы писатель (его дела, кажется, наконец пошли в гору) бросил человека, которому был обязан жизнью. Из-под его пера выходили все более блестящие сочинения, а душа его темнела от греха.
«Не сегодня было замечено, что главный стержень литературы, как и вообще искусства, есть требование эстетики. Литература эстетизирует человеческое страдание и тем самым снимает напряженность морального чувства, требующего от человека реального дела. Этика изживается в эстетике. Вся реальность видится писателем, одержимым своим делом, в словах, которые в своем сложении отвечали бы принципу красоты мысли и яркости образа. Дело превращается в переживание образов». [54, с. 452]. Многие, многие «великие» были таковы. «Михаил Врубель, незадолго перед смертью в психиатрической больнице, нарисовал брюсовский портрет, и лицо поэта было изображено так, что, казалось, мрак струится из него. Это поразило даже самого Брюсова.
Но что Брюсов считает нужным для поэта? Каковы его заветы?
Помни второй: никому не сочувствуй,
Сам же себя полюби беспредельно». [68—2, с. 199]4.
А у Вагнера? Разница между исполинскими фигурами героев композитора и его реальной карликовой натурой была колоссальна5. Вот как описывает «саксонского гнома» (физический рост 152 сантиметра) знавший его Эдуард Шюре. «Какая печать тяжелой борьбы и бурных ощущений лежала на его потрепанном и истерзанном, энергичном лице, на губах одновременно чувственных и насмешливых, на остром подбородке, выражавшем непреклонную волю! И над этой демонической маской возвышался его колоссальный выпуклый лоб, свидетельствовавший о мощи смелости [...] Человек, наблюдавший Вагнера вблизи, мог видеть поочередно на одном и том же лице чело Фауста и профиль Мефистофеля». [92—2, с. 39].
Надо сказать, что-то демоническое происходило с людьми, которые приближались к Вагнеру. Взять хотя бы странную безвременную смерть Людвига Шнорра, лучшего исполнителя партий Тристана, Зигфрида, Зигмунда... Умирая, он произнес: «Я уже не спою Зигфрида?» В пересказе Шюрэ показательна и такая сцена с участием маэстро. «Затем он отпустил несколько шуток по адресу доктора Лаппомере, которого незадолго перед тем гильотинизировали в Париже за отравление им своей любовницы и который был большим поклонником вагнеровской музыки. «Положительно, — сказал он, — мне не везет с друзьями: все кончают плохо. Бодлер уже умер... Теперь и другого не стало: мне жаль его. Это был умный человек, и я всегда буду называть его своим другом...
Затем он дал наконец волю своей затаенной мысли: «У всякого человека есть свой демон, и мой демон представляет собой страшное чудовище. Когда он бродит вокруг меня, то, наверное, надо мной уже нависло какое-то несчастье»». [92—2, с. 50, 52].
Подобные качества — холодности и эгоизма — знаменитый психиатр И.А. Сикорский описывал, между прочим, как проявления «демонизма» личности — среди признаков вырождения. Он даже составил психологические портреты лермонтовского Демона и гетевского Мефистофеля: «...холодный ум, злоба, злорадство, бессердечность одинаково присущи Мефистофелю художников, Демону поэтов и Дегенерату психиатров. Но так как поэтическое и художественное творчество черпают свой материал из реального мира, то весьма правдоподобно, что класс дегенератов и является той моделью, которой пользовалось творчество в своих созданиях».
Да, качества незримых бесов можно воссоздать по чертам видимых вырожденцев. Демонизм человека — результат навязываемого бесами греха. Когда мы грешим, то служим аду. А за духовную службу положена духовная плата. «Кто Мне служит, Мне да последует; и где Я, там и слуга Мой будет. И кто Мне служит, того почтит Отец Мой». (Ин. 12, 26). За службу Богу и царю дворянин получает благие качества самого помазанника Божия. Так род становится благородным. Что же жалуют за службу бесы? Шкуру жестоковыйности со своего плеча. Рога гордыни вместо боярской шапки. Хвост похотливости вместо меча. Потомство становится все хуже и хуже — злородным. Грех человека, воплощающийся в его вырождении, свойственен самим демонам. Они ведь тоже — дегенераты. Из прекрасных Ангелов превратились в злобных уродов. Именно по такому пути «прогресса» и «эволюции» — все дальше от Бога — они пытаются вести и человечество.
Отступление о дикарях.
Кем являются так называемые «дикие племена», еще кое-где населяющие землю? Нашими недоразвившимися родственниками? Скорее, — прямыми наследниками великих древних цивилизаций. Этими цивилизациями восхищаются современные оккультисты, а их каиноподобных наследников изучают этнографы. Надо, говорят, обязательно сохранить эти самобытные культуры! Даже безжалостная наука XIX века отнеслась к ним в целом вполне сочувственно. Поучаствовала в камланиях хамитов и натащила в европейские музеи невероятные кучи экзотического хлама — колдовских приспособлений. Миклуха-Маклай вообще молодец, даже человечинки отведал! А надо бы науке поглядеть на «дикарей» другими глазами. Они пошли определенным духовным путем и в итоге стали колдунами, каннибалами, демонопоклонниками. А посему сатана обрекает эти беззащитные создания на уничтожение в первую очередь. И, кстати, невольно показывает перспективу всем остальным народам. Всем тем, кто на глазах утрачивает христианские качества, «...феномен «диких» племен по своей сути очень сходен с феноменом современного бродяжничества. У нас милиция таких людей называет бомжами... Во Франции их называют клошары. Таких людей сейчас насчитываются миллионы во всем «цивилизованном мире». Они совершенно не поддаются перевоспитанию (хотя подобные эксперименты проводились как над современными «профессиональными» бродягами, так и над людьми из «диких» племен). И те и другие совершенно не в состоянии целенаправленно трудиться, заставить себя регулярно выполнять какое-либо дело. Именно поэтому обе указанные группы людей могут существовать только «собирательством»... Современные бродяги тоже сбиваются в стаи из мужчин и женщин, ведущих беспорядочную половую жизнь. Их умственная деградация и вырождение проходит стремительно. В чем причина такого поразительного сходства образа жизни двух этих групп? В том, что духовные корни указанного явления в обоих случаях совершенно идентичны. И хотя это явление в целом — результат греховного общества, наиболее катастрофические последствия невероятно быстрой деградации можно видеть в семьях, где из поколения в поколение передаются и накапливаются последствия тяжких (смертных) нераскаянных грехов, когда все быстрее отходит защищавшая их Божественная благодать.
С точки зрения психиатрии образ жизни бродяг — результат тяжелого психического заболевания, которое повлекло за собой серьезные дементивные процессы, приводящие к изменению сознания, его распаду и деградации. Те же самые процессы намного раньше привели к изменению сознания племен, постепенно превратившихся в «диких». В обоих случаях превалирующим синдромом является дромомания (вагонобандаж), который характеризуется тем, что «больные» не в состоянии пребывать на одном месте, не в состоянии заниматься каким-либо общественно-полезным трудом, их все время что-то гонит с одного места на другое. Они постоянно кочуют, являясь, можно, сказать, неприкаянными (вспомним Каина!)...» [28].
Профессор Сикорский писал: «Демон презирает людей, но живет их инициативой, он разрушает то, что люди создают, попирает то, переднем они преклоняются, но сам ничего не может придумать, решить или создать. Очевидно, что демон — нравственно разлагающееся, вырождающееся существо; внешние события еще приводят в действие душу этого существа, но сама по себе эта душа суха, бездеятельна, безжизненна»6. Разрушение, размывание христианской нравственности — вот задание! За его выполнение и поступает бесовская, убийственная помощь. Отчасти Цветаева отдавала себе в этом отчет. Она признавалась: «Как будто бы мои вещи выбирают меня сами, и я часто их писала против воли».
Так чьей же волей написаны строки, по сути, обращенные к самому Творцу?!
«Не надо мне ни дыр
Ушных, ни вещих глаз.
На Твой безумный мир
Ответ один — отказ!»
Все. Веревка захлестнула шею. Вышедшая душа видит свое повешенное тело со стороны. Но уже подступают какие-то мохнатые «жлобы», тянут цепкие руки. Душе не дойти до восемнадцатого мытарства, где предъявляются обвинения в кровосмешении. Душу самоубийцы тут же тащат в ад.
Булгаков: «Да, я ухожу насовсем»
Брюсов: «Никому не сочувствуй»
Вагнер: «Мой демон представляет собой страшное чудовище»
Примечания
1. Имя таким гениям — легион. Автор книг по оккультизму Станислав Де Гуайта «злоупотреблял наркотиками и пропагандировал их как лучшее магическое средство для выхода из грубого тела и исследования астральной среды. В 1898 году этот поэт и маркиз «вышел в астрал», выбросившись из окна». [31].
2. Возможно, Цветаева имела представление, что именно с ней происходит. Во всяком случае, она владела раритетным изданием знаменитого визионера Беме — в переводе «масонского старца» Гамалеи. Беме ведь, этот сапожник, вошедший в историю без сапог, был тоже — «того». «Тайны невидимого мира» он познал в особом состоянии, которое длилось семь дней.
3. По-своему интересна статья М. Цветаевой, где она сравнивает качества Дон Жуана и Казановы. Если первого она называет просто богоборцем, сознательным разрушителем женской добродетели, то второму поэтесса приписывает совсем иные качества. Он якобы настолько любит и жалеет всех, и женщины после общения с ним настолько счастливы, что даже матери приводят к нему своих дочерей (для участия в оргиях). Вот так: коли блуд не оставляет чувства опустошения, а просто приятен, то это благо. Таков чувственный критерий. И он полностью зависит от того, насколько старательно бесы щекочут эмоции. Основоположники сентиментализма мыслили примерно так же: если человек заплакал над плотью написанного слова, то он — якобы уже на пути духовного исправления. Если вознегодовал по поводу чужой неправедности, то он не повторит ее сам. Духовное понятие греха забыто. Оно забито чувственными ощущениями.
4. Зная о феномене автописьма, по-новому воспринимаешь и загадочные строки из брюсовского стихотворения «Творчество»:
Фиолетовые руки
На эмалевой стене
Полусонно чертят звуки
В звонко-звучной тишине.
5. Подробнее — в моей книге «Третий акт».
6. Работа И.А. Сикорского «Знаки вырождения» цитируется по сборнику «Русская расовая теория до 1917 года». М., 2002.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |