К. Харер. «Вот Воланд и пришел» — но откуда?

0. Введение

Имена собственные в художественной литературе — проблема многосложная и, по-видимому, связанная с самой сутью литературного, художественного статуса соответствующих текстов. В современной лингвистике и логике имена собственные понимаются как «чисто условные взаимозаменимые различительные знаки, функция которых сводится к непосредственной отсылке к денотату без обращения к значению и минуя возникающую коннотацию». Они «лишены значения и не мотивированы какими-либо свойствами и признаками денотата»¹. Это связано с тем, что «денотат» (т. е. человек), как правило, получает свое имя (крещением, записью в метрику или подобными операциями) в тот момент, когда его отличительные «свойства и признаки» еще не выражены в достаточной форме. Если исключить, что некая инстанция с провидческими способностями раздает имена по известным заранее свойствам их носителей, то процитированная формула логична.

Этому пониманию, однако, противостоит мифопоэтическое сознание, которое связывает имя собственное со свойствами и признаками его носителя, вплоть до полного отождествления в духе неоплатонизма (ср., например, трактат Павла Флоренского «Имена»). С этим связано то, что «...на коннотационном уровне имена собственные воспринимаются так же, как и все остальные имена нарицательные. Они вызывают разные ассоциации и за счет семантики и этимологии, и за счет своих формальных свойств (звучание, артикуляция, морфология, иногда и начертание), и за счет представлений о самом упоминаемом носителе данного имени или об иных его носителях, и за счет формантов, выражающих отношение к носителю имени, и за счет бытующей ценностно-стилистической шкалы имен».² В художественной же литературе этот аспект коннотации используется в самом широком плане. Автор как инстанция, создающая не только персонаж, но и его имя, может использовать все названные выше уровни, регулирующие коннотацию. Поэтому выбор имен персонажей в художественном тексте может быть семантическим ядром целого произведения. В традиции русской драмы, начиная с Фонвизина, и романа, начиная с Фаддея Булгарина, использование говорящих имен — прием общепринятый для характеристики персонажей. Имя собственное у русских писателей — Гоголя, Достоевского, Салтыкова-Щедрина, Чехова, А. Белого и др. — часто функционирует «на правах своеобразного эпитета»³.

Имена в произведениях М.А. Булгакова, и, в частности, в его романе «Мастер и Маргарита», привлекали внимание многих исследователей. Некоторым сводом анализа имен персонажей можно считать соответствующие статьи в «Булгаковской энциклопедии»⁴. Объем коннотативных потенций имен собственных с культурной нагрузкой зависит от свойств культурной традиции этих имен. Особой проблемой в этой связи, однако, является вопрос о конкретной генеалогии имен собственных. Так, например, не тривиален вопрос о зависимости булгаковской Маргариты от одноименного персонажа в «Фаусте» Гете или же от оперных героинь Гуно и Берлиоза. Соответственно с желаемым статусом объекта анализа литературоведы склонны брать без особой оглядки свои интертекстуальные столбы «сверху», т. е. предпочитают сопоставлять Булгакова с Гете, а вполне реальные связи с куда более близкими по культурной ситуации времени, явлениями, как «Фауст» Гуно и «Осуждение Фауста» Берлиоза, привлекают значительно меньше внимания. Особый случай — это имя одного из центральных персонажей романа — Воланд. По аналогии с общепризнанным гетевским слоем романа, источником этого имени считается тот же «Фауст». Некоторая неуверенность, если не недоверие к этой версии, чувствуется в словах Б. Соколова, который, тем не менее, утверждает: «Само имя Воланд взято из поэмы Гете, где оно упоминается лишь однажды и в русских переводах обычно опускается»⁵. Указание на примечание к прозаическому переводу «Фауста» А. Соколовского (1902) в качестве источника этого имени не кажется убедительным. Тем не менее, Соколов настаивает на том, что «Булгакову хотелось именно с «Фаустом» связать своего сатану, пусть даже нареченного именем, не слишком известным русской публике»⁶. Почему Булгаков в таком случае выбрал произношение Воланд, вместо гетевского Фоланд, непонятно. Другой такой случай — это имя инфернального, огромного кота Бегемота. Указание на демонологическую литературу не объясняет, как Булгакову могло прийти в голову такое кошачье имя!

В настоящих тезисах предлагается версия, способная объяснить генезис обоих имен по одному источнику, пользовавшемуся у русской читающей публики дореволюционной эпохи некоторой популярностью и, возможно, интересовавшему Булгакова и со стороны чисто литературной, и по своему сюжету. Это — сегодня скорее забытый роман «Рыцари духа» немецкого писателя Карла Гуцкова (Karl Gutzkow, 1811—1878). К. Гуцков, в 1830-е годы знаменитый вождь «Молодой Германии», представил своими «Рыцарями духа» (1850/51) опыт романного жанра нового типа, который должен был строиться не на последовательности действия («Nacheinander»), которая более пригодна для драмы, а на описании всей широты общественной жизни, на параллелизме («Nebeneinander») (см. предисловие Гуцкова 1850 г.⁷ В огромном романе (первое издание насчитывало более 4000 страниц!) выступает более семидесяти ярко очерченных действующих лиц из всех сословий и областей современной общественной жизни. Сюжет связывает общественную ситуацию в Пруссии конца 1840-х гг. с историей рыцарского ордена тамплиеров. Главные герои — братья Вильдунгены — судятся за наследство их предка, последнего рыцаря ордена иоаннитов во время германской реформации. В надежде на это наследство братья создают тайное общество «Рыцарей духа», с помощью которого они хотят воскресить идеализированную традицию ордена тамплиеров.

1. Воланд

Появление Воланда под своим именем в романе Булгакова растянуто до 7-ой главы, где загадочный иностранец наконец-то представляется со своей свитой директору варьете Степе Лиходееву словами «Профессор черной магии Воланд» (5, 79). В следующий пересказ того, что происходило накануне, рассказчик включает слегка скрытую цитату из Гете (почему-то не замеченную булгаковедами): «Вот Воланд и пришел», что нужно понимать как прямую аллюзию на гетевского Мефистофеля (ср. Гете, «Фауст», стих 423: «Platz! Junker Voland kommt. Platz! Süßer Pöbel, Platz!»). И, действительно, именно в этой сцене романа Воланд впервые выказывает явно дьявольские черты. Его до тех пор наигранная таинственная любезность сменяется откровенной инфернальностью. Но это первое упоминание имени Воланд подготовлено уже первой главой романа, когда иностранец показывает свои документы, а Бездомный успевает «разглядеть на карточке напечатанное иностранными буквами слово «профессор» и начальную букву фамилии — двойное «В» — «W» (5, 18). И тут Воланд выявляет черты не столько мефистофельские, сколько напоминающие другого литературного «Фо-ланда», персонажа «Рыцарей духа» Карла Гуцкова. У Гуцкова это имя носит генерал Фоланд Фон-дер-Ганенфедер (Voland von der Hahnenfeder), католик и тайный иезуит, бывший воспитатель короля, который пользуется при дворе несколько подозрительным влиянием. Дьявольские черты у него выступают в явно сниженном и ироническом виде. Он отличается глубокими знаниями по истории всяких тайных обществ (тамплиеров, иоаннитов, иезуитов и масонов) и является консультантом короля по подобным вопросам. Кроме его эпизодических появлений в романе, ему посвящена целиком 11-я глава восьмой книги. Здесь дается и описание его внешности: «Глаза, метавшие молнию из-под нависших век, противоречили мертвому спокойствию лица»⁸. Рассказчик подчеркивает, что «никто не сомневался в известной доброте его сердца. А все-таки ему приписывали нечто чертовское, говоря, что он имел на птиц такое же влияние, как змея, притягивающая их своим взглядом. Они дрожали перед ним и валились как мертвые на его высунутый язык⁹.

Мне кажется более чем вероятным, что именно этот Фоланд был образцом булгаковского Воланда первых глав романа. Уже указание на немецкое «дубль В» свидетельствует о его немецком происхождении (хотя у Гуцкова Воланд пишется, конечно, через немецкое «V» и произносится как «Фоланд».) Булгаковский Воланд — «консультант», так же как и у Гуцкова; он любит рассуждать об истории и отличается удивительной осведомленностью в самых неожиданных исторических подробностях. Наконец, отражением военного звания генерала Воланда является у Булгакова то, что Бездомному в 4-ой главе «показалось, что тот /т. е. Воланд — К.Х./ стоит, держа под мышкою не трость, а шпагу» (5, 49).

2. Бегемот

Имя Бегемот в романе Булгакова пока не удостоилось анализа. Б. Соколов отмечает, что это имя «взято из апокрифической ветхозаветной книги Еноха»¹⁰. Очевидно, имя действительно восходит к ветхозаветной литературной традиции, оно встречается, впрочем, и в неапокрифической книге Иова, где в гл. 40, ст. 10—19 содержится подробное описание зверя бегемота. Но впоследствии Бегемот стал в средневековой демонологии демоном, который выступает «в виде чудовища с слоновой головой, с хоботом и клыками»¹¹. Соколов перечисляет возможные источники сведений Булгакова о Бегемоте и предлагает несколько интертекстуальных перекличек, связывающих поведение кота Бегемота в романе с «Жизнеописанием Степана Александровича Лососинова» (1928) С.С. Заяицкого и трактатом А. Франса «Сад Эпикура»¹². С кошачьим обличием Бегемота связано также свидетельство второй жены писателя Л.Е. Белозерской-Булгаковой, которая считала прототипом Бегемота их большого серого кота Флюшку. Этим, однако, не объясняется, каким образом демон Бегемот, который по литературной традиции похож на слона или гиппопотама, в романе приобретает обличие сверхъестественно огромного кота. Тот же вопрос следует задать и в обратном направлении: почему демонический кот получил у Булгакова имя Бегемот? Ведь Бегемот в русском языке говорящее имя, указывающее на определенного зверя: Hyppopotamus amphibius, т. е. гиппопотам.

Имя Бегемот в романе комично по преимуществу. Но комизм этот сложный и он заслужил, на наш взгляд, комментария. Дело в том, что он основывается на бытовом комизме смешных имен домашних животных. Когда кошку зовут Клеопатрой, а кота Цезарем, то комический эффект — результат несоответствия громкого историко-классического имени с мелкой, бытовой сферой проживания домашнего животного. Если домашнего кота зовут Бегемот, то комизм основан на несоответствии величины, а также разных признаков чисто зоологического плана: Бегемот (гиппопотам) живет в воде, питается как вегетарианец, он неуклюж и неподвижен (по крайней мере, так себе его представляют жители северных стран и читатели Корнея Чуковского). А кот, наоборот, боится воды, любит мясо, подвижен и ловок. В наименовании Бегемот у Булгакова этот предполагаемый бытовой комизм развернут в демонологическом плане. Смешной домашний кот приобретает по-настоящему пугающие свойства, причем гиперболизм, выражающийся в его огромных размерах, соединен с очеловечиванием зверя, основанном на том же бытовом наименовании домашних животных. В русском языке ассоциация Бегемота с ветхозаветной литературной традицией накладывается на чисто терминологическое зоологическое значение слова, которое мы находим в любом словаре русского языка. Использование этого осложненно-комического эффекта в романе предполагает, таким образом, предыдущее бытовое наименование домашнего кота Бегемотом. Подобное наименование встречается в том же романе Карла Гуцкова «Рыцари духа».

Одно из многочисленных действующих лиц романа — чудаковатый, престарелый Президент Верховного суда и масон Дагоберт фон Гардер, который играет ключевую роль в юридическом решении вопроса о наследстве иоаннитов. Он, как мизантроп, по горькому опыту многолетней юридической и судебной практики на старости лет общается только со зверями и живет в своем загородном имении в обществе большого количества зверей. Среди прочих (ворон, черепахи, собаки, птицы) у него живет огромный толстый кот Бафомет, имя которого сам Гардер объясняет в следующих словах, обращенных к королю: «Ваше величество /.../ Если б генерал Фоланд принимал за действительные документы писания рыцарей-еретиков, тогда только он мог бы выдавать сказки за правду. Я знаю, что действительно находили в храмах Тамплиеров символы животного мира и между прочим найдена была металлическая голова кошки, которую называли Бафометом. Я также из шутки назвал своего кота Бафометом»¹³. Тогда как наименование кота Бафометом у Гуцкова остается шуткой, у Булгакова этот мотив вырастает в инфернальное превращение кота Бафомета в чудовище Бегемота, так же как из смешного в романе Гуцкова обскуранта «генерала Фоланда», в котором мало дьявольского, у Булгакова в «Мастере и Маргарите» развивается сущий Мефистофель.

Примечания

1. Мейлах М.Б. Об именах Ахматовой I: Анна. — Russian Literature. № 10/11. С. 33—34.

2. Фарыно Е. Введение в литературоведение. Wyd. II rozszerzone i zmienione. Warszawa, 1991. С. 125.

3. Там же, с. 129.

4. Соколов Б. Булгаковская энциклопедия. Москва: Локид-Миф, 1996.

5. Там же, с. 156.

6. Там же.

7. Gutzkow K.F. Die Ritter vom Geiste. Roman in neun Büchern. Frankfurt/M., 1998. S. 9—10.

8. Гуцков К. Рыцари духа Социально-политический роман в девяти книгах. Т. III. С.-Петербург, 1871. С. 146; ср.: Gutzkow. Die Ritter vom Geiste. S. 2971. Русский перевод «Рыцарей духа», судя по известным мне отрывкам, очень неточен и в остро полемических местах, главным образом антицерковного плана, сильно сглажен. Однако поскольку русскому читателю Булгакову мог быть известен, скорее всего, именно этот перевод, в дальнейшем он цитируется без комментария, но с указанием соответствующих мест в немецком оригинале.

9. Гуцков. Рыцари духа. С. 145; ср.: Gutzkow. Die Ritter vom Geiste. S. 2970.

10. Соколов Б. Булгаковская энциклопедия, с. 49.

11. Там же.

12. Там же, с. 50.

13. Гуцков. Рыцари духа. С. 281; ср.: Gutzkow. Die Ritter vom Geiste. S. 3230—3231.