Как уже неоднократно отмечалось критиками, в изучении произведений М.А. Булгакова можно выделить два пласта: поверхностный (или социологический) — изучение современных писателю реалий и глубинный — исследование затаенной символики, мифологем, архетипов.
Второй пласт открывает для критиков неисчерпаемый материал, однако, прежде чем приступить к глубинному анализу произведений, для нас, современных читателей, полезно совершить небольшой экскурс в булгаковскую Россию первой половины 20-х годов («Роковые яйца» созданы в октябре 1924 года) для того, чтобы представить ряд реалий.
Они отражены в ранних произведениях и, прежде всего, в сборнике эссе и фельетонов «Записки на манжетах». Наблюдения М.А. Булгакова над советской действительностью начала 1920-х гг. не просто безрадостны, они проникнуты размышлениями об апокалипсической катастрофе. Бутерброд, стоивший в царской России несколько копеек, превратился в недоступный для простых смертных деликатес стоимостью несколько миллионов рублей.
«Ползет занавес <после оперы Зимина «Гугеноты»>. Свет. Сразу хочется бутербродов и курить. Первое — невозможно, ибо для того, чтобы есть бутерброды, нужно зарабатывать миллиардов десять в месяц, второе — мыслимо»1.
Нанятая прислуга официально превращается в хозяина дома; жилищный вопрос стоит настолько остро, что писателю приходится ютиться в небольшой квартирке одновременно с бывшей и настоящей женой.
Нетрудно установить официальную дату регистрации нового брака М.А. Булгакова, но это, как и многие «даты», само по себе ничего не обозначает. Все произошло гораздо раньше, а вот жить вместе им было негде. Елене Сергеевне пришлось перебраться на Большую Пироговскую, но там жила Любовь Евгеньевна; легко представить себе, в какой неестественной обстановке все трое очутились. Пожалуй, только ему могло показаться, что теперь, когда все наконец разъяснилось, они, добрые и великодушные, не фальшивя, поймут друг друга. Мужчины в таких случаях или, как Подколенсины, выпрыгивают в окошко, или чаще всего, стараются найти примирительные формы и верят, что можно сделать так, что всем будет хорошо. Но этого никогда не случается. И конечно, чем дальше, тем становились невыносимее2.
После рождения детей вместо крещения производится социализация, в ходе которой может прогреметь похоронный марш (рассказ «Ванькин дурак»):
«Объявили имена, и председатель предложил слово желающему и, конечно, выступил наш красавец Ванькин. И говорит:
— Ввиду того и принимая во внимание, дорогие товарищи, что имена мы нашим трудовым младенцам дали Роза и Клара, предлагаю почтить память наших дорогих борцов похоронным маршем. Музыка, играй!
И наш капельмейстер, заведующий музыкальной секцией, звучно заиграл: «Вы жертвою пали». Все встали в страшном смятении, и в это время вдруг окрестность огласилась рыданием матери № 2 Дарьи вследствие того, что младенчик Розочка на руках у нее скончалась»3.
Невиданной до селе гиперинфляции подвергаются не только бутерброды и пироги, но и культура, поэзия. Светила русской поэзии, культуры, которых именовали «честью и славой России», втаптываются в грязь и именуются «парнографией»:
«Чаша переполнилась. В двенадцать часов приехал «новый заведывающий».
Он вошел и заявил:
— Па иному пути пайдем! не нады нам больше этой порнографии: «Горе от ума» и «Ревизора». Гоголи. Моголи. Свои пьесы сочиним»4.
Стоит ли удивляться тому, что главный герой «Театрального романа», имея два высших образования, на собеседовании заявляет, что у него неполное среднее образование? Люди с высоким интеллектом позиционируют себя как полуграмотные и специально пишут с ошибками, дабы не прослыть «врагами пролетариата». Не нужно обладать сверхъестественными аналитическими способностями для того, чтобы понять: для Булгакова и его современников мир перевернулся наизнанку. Булгаковская Россия 20-х годов могла бы послужить неистощимым материалом для исследований М.М. Бахтина относительно карнавального начала в европейской культуре, если бы не цензурные препятствия.
Впрочем, в подобном исследовании нет особой надобности, поскольку М.А. Булгаков не ограничился бытописанием эпохи, но и провел глубинный анализ на уровне архетипов и мифологем. Изображение перевернутости мира в романе «Мастер и Маргарита» на символическом уровне не раз отмечалось в критике. Так, например, А. Кораблевым отмечено использование в бессмертном булгаковском романе христианских таинств, перевернутых наизнанку:
«Внимательный читатель, конечно, должен заметить, что чаша с кровью, поднесенная Маргарите на Великом балу, и затем превращение крови в вино — это евхаристия наоборот, а приключения Ивана Бездомного, его раздевания, купание, хождение со свечой и иконой, потом раздвоение его на «ветхого» и «нового» — имитация таинства Крещения»5.
В этом плане повесть «Роковые яйца» менее изучена. Изучение булгаковской символики в ней наметилось еще в начале 90-х гг., однако неисчерпаемая палитра Булгакова позволяет вскрывать новые смысловые оттенки и через без малого три десятка лет после массового издания.
М.А. Булгаков считал «Роковые яйца» самым смелым своим произведением. После первого публичного чтения повести писатель упрекал себя в безрассудной смелости и опасался расправы.
«Булгаков неоднократно читал на публике эту повесть (Р. яйца). Он писал в дневнике: «Вечером у Никитиной читал свою повесть «Роковые яйца». Когда шел туда, ребяческое желание отличиться и блеснуть, а оттуда — сложное чувство. Что это? Фельетон? Или дерзость? А может быть, серьезное? Тогда невыпеченное. Во всяком случае, там сидело человек 30, и ни один из них не только не писатель, но и вообще не понимает, что такое русская литература. Боюсь, как бы не саданули меня за все эти подвиги «в места не столь отдаленные»6.
Автор булгаковской энциклопедии Б.В. Соколов полагает, что опасность заключалась в очевидном сходстве профессора Персикова с годом ранее почившим вождем пролетариата. Совпадает возраст, ряд отличительных черт внешности (лысина, приземистость), манера речи (привычка простирать вверх указательный палец), картавость.
«Совпадает и обширная эрудиция, которая, безусловно, у Ленина была, и даже иностранными языками Ленин и Персиков владеют одними и теми же, по-французски и по-немецки изъясняясь свободно. В первом газетном сообщении об открытии красного луча фамилия профессора была переврана репортером со слуха на Певсиков, что ясно свидетельствует о картавости Владимира Ипатьевича, подобно Владимиру Ильичу. Кстати, Владимиром Ипатьевичем Персиков назван только на первой странице Р. я., а потом все окружающие именуют его Владимир Ипатьич — почти Владимир Ильич»7.
Такое объяснение, однако, не дает ответа на вопрос: почему М.А. Булгаков считал «Роковые яйца» самым дерзким своим произведением, ставящим автора в угрожающее положение? Ведь профессор Персиков (если и считать его прототипом Ленина) обрисован с очевидной симпатией, в повести всячески подчеркивается его непричастность к той катастрофе, которая постигла научный эксперимент, ведение которым было насильно передано дилетанту Рокку. Ответ на этот вопрос мы попытаемся дать в заключении данной статьи.
Среди прототипов Персикова Б.В. Соколов называл также известного биолога и патологоанатома Алексея Ивановича Абрикосова (1875—1955), «чья фамилия спародирована в фамилии главного героя Р. я. И спародирована она неслучайно, ибо как раз Абрикосов анатомировал труп Ленина и извлек его мозг»8. Подобная трактовка фамилии главного персонажа является приблизительной и неполной. На наш взгляд, гораздо больше оснований искать истоки фамилии Персикова в романе Мережковского «Леонардо да Винчи» (второй роман в трилогии «Христос и Антихрист»).
В романе Мережковского Леонардо выращивает некое «древо познания», на котором растут ядовитые персики. Смысл символа однозначен: Леонардо — «Змей на древе познания», том Гнозисе, который он несет в мир. Это персиковое дерево — «древо» притягивает всех своей прелестью, неотразимо влечет к себе, но плоды его для непосвященных ядовиты. В мир, таким образом, вносится разрушение. По замыслу Леонардо его детище должно было принести людям преображение, однако мир еще не готов к преображению, а потому эксперимент несет людям одни страдания. В символическом плане это наглядно иллюстрируется Мережковским тем, что этими «экспериментальными» персиками отравлен по приказу Лодовико Моро герцог Джан-Галеаццо. Помимо этого, как отметил Я.В. Сарычев, в романе постоянно подчеркивается «иноприродность» Леонардо да Винчи, например, таким мелким, но облегчающим в художнике черты сатанизма штрихом: он пишет левой рукой справа налево — «зеркальным письмом». Постоянно акцентируется внимание на «змеиности» его облика»9. В пользу подобного прочтения этимологии фамилии Персикова говорит и тот факт, что М.А. Булгаков — сын профессора духовной академии, несомненно, знал и библейскую притчу о змее-искусителе и ее трактовку в православном богословии, и трилогию Д.С. Мережковского «Христос и Антихрист».
Архетип библейского змия, искушающего непосвященных, не единственный в повести М.А. Булгакова. К прочтению второго архетипа приблизилась В.В. Гудкова, отметившая, что название повести, «как всегда у Булгакова, многозначно: и просто яйца, сыгравшие роковую роль; прочитывалось название в соединении с фамилией персонажа (Рокк). Назовем еще одну из возможных реалий того времени, обыгранную в названии: окно сатиры РОСТа (где сотрудничал В. Маяковский, к личности которого автор относился с вниманием). «Окно» под заголовком «О красном яичке», с рисунком, изображавшим «буржуев», которые удивленно смотрят на красное яичко с надписью «РСФСР». Под рисунком подпись Маяковского: «Происшествие чрезвычайно неясное: снесено яичко, да не простое, а красное»10.
И здесь, для раскрытия булгаковской символики перевернутого мира, полезно учитывать опыт изучения неувядающего романа «Мастер и Маргарита». Как тонко заметила исследовательница Н.А. Хачатрян, для увлеченных наживой деятелей культуры рыба в романе обретает смысл и символику, противоположную евангельской: «рыба — символ Иисуса Христа. Другими словами, культ рыбы, равно как и культ бедности (апостолы-рыбари, да и пророки вообще были бедны) переходят у властителей дум в культ красной рыбы как вполне материального символа сладкой жизни, купленной ценой отступничества (балыки, семга, осетрина, сижки и судачки а натюрель). <...> «Колизей» в контексте романа не только ресторан. Это еще и Колизей раннехристианского Рима, на арене которого гибли христиане за свои убеждения»11.
В повести «Роковые яйца» куриные и страусиные яйца обретают чудесные свойства под влиянием красного луча. Отмеченная В.В. Гудковой параллель с «красным яичком» из-под пера Маяковского в «Окнах РОСТА» станет более полновесной, если мы вспомним христианскую символику. Красное яйцо является символом воскресения, вечной жизни, а в советской действительности порождает невиданный разгул гадов и сеет разруху и гибель (на мой взгляд, о правомерности данной параллели в повести говорит и то обстоятельство, что куриный мор в «Роковых яйцах» начинается с небольшого хозяйства вдовы священника). Смысловая нагрузка этой параллели станет понятной, если мы учтем, что свои идеи и термины коммунисты позаимствовали у ранних христиан, живших, как повествует Евангелие, коммунами. Вот только о социальной борьбе, прописанной коммунистами повсеместно, в Евангелии ничего не сказано. И гады, всё пожирающие на своём пути, как уже справедливо отмечено критиками, являются предупреждением о том, куда может завести непомерное увлечение социальной борьбой и искаженное представление идеалов тысячелетней культуры. Примечательно, что в первой редакции повести огромный змей обвивает колокольню Ивана Великого — намек на дракона из Апокалипсиса, который, согласно Библии, перед концом света будет низвержен на землю и нападет в великой ярости на христианскую церковь.
Таким образом, правление большевиков осмыслено в идейном содержании повести как власть Антихриста. Вместо Христа миром правит Антихрист — в этом глубинное основание перевернутости мира в повести. Не потому ли Михаил Афанасьевич считал «Роковые яйца» самым дерзким своим произведением и не в шутку опасался расправы?
В своей оценке творчества М.А. Булгакова современный писатель Юрий Козлов предвосхитил заключение данной статьи: «Он [Булгаков] как будто заглянул в некое инфернальное зеркало и увидел многовариантное, но единое и неделимое в своих сущностных признаках отражение высшей (советской, российской — неважно) действительности»12.
Литература
1. Булгаков М.А. Собр. соч. в 5 томах Том 2. М.: Худ. лит., 1989.
2. Булгаков М.А. Записки на манжетах // Булгаков М. Чаша жизни. М., 1989.
3. Булгаков М. Рассказы библиотеки «Смехач». Третья корреспонденция. Ванькин дурак. // Булгаков М. Чаша жизни. М., 1989.
4. Ермолинский Сергей. Из записок разных лет // Михаил Булгаков. Николай Заболоцкий. М., 1990.
5. Кораблев А. Тайнодействие в «Мастере и Маргарите». Вопросы литературы, 1991, № 5.
6. Соколов Б.В. Булгаковская энциклопедия. «Роковые яйца». — http://www.bulgakov.ru/r/rockeggs/
7. Сарычев Я.В. Эрос в творчестве Мережковского. Дис. к. ф. н. Воронеж, 1988.
8. Таглина О.В. «Михаил Булгаков». http://profilib.com/chtenie/-154504/olga-taglina-mikhail-bulgakov.php12/062016 19:45.
9. Хачатрян Н.А. Опыты пристального чтения. Статьи о переводе и литературе. Ер., Изд. ЕГУ, 2010
10. Литературная газета, № 18—19, 18—24 мая 2016 г.
Примечания
1. Булгаков. Собр. соч. в 5 томах Том 2: Столица в блокноте // Рассказы и фельетоны. Часть V — Человек во фраке. М., Худ. лит., 1989, с. 257.
2. Ермолинский Сергей. Из записок разных лет // Михаил Булгаков. Николай Заболоцкий. М., 1990, с. 45
3. Булгаков М. Рассказы библиотеки «Смехач». Третья корреспонденция. Ванькин дурак // Булгаков М. Чаша жизни. М., 1989, с. 195—196.
4. Булгаков М. Записки на манжетах // Булгаков М. Чаша жизни. М., 1989, с. 232.
5. Кораблев А. Тайнодействие в «Мастере и Маргарите». Вопросы литературы, 1991, № 5, с. 43.
6. Таглина О.В. «Михаил Булгаков», http://profilib.com/chtenie/154504/olga-taglina-mikhail-bulgakov.php 12/062016 19:45.
7. Соколов Б.В. Булгаковская энциклопедия. «Роковые яйца». http://www.bulgakov.ru/r/rockeggs/
8. Там же.
9. Сарычев Я.В. Эрос в творчестве Мережковского. Дис. ... к. ф. н. Воронеж, 1988, с. 144.
10. Булгаков. Собр. соч. в 5 томах Том 2 // Подготовка текста и комментарии В.В. Гудковой. М., Худ. лит., 1989, с. 696.
11. Хачатрян Н.А. Опыты пристального чтения. Статьи о переводе и литературе. Ер., Изд. ЕГУ, 2010; стр. 129.
12. Литературная газета, № 18—19, 18—24 мая 2016 г., с. 3.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |