Социум представляет собой человеческую общность и историческую картину жизни и деятельности людей. Ведь, как считал Л.Н. Толстой, «человек немыслим вне общества». Л.Н. Толстой и М.А. Булгаков в своих художественных произведениях отображают современный им социум во всех проявлениях, порой со скрытым смыслом, и прежде всего нравственную сторону окружающих их людей, в том числе и в случае обращения к историческому прошлому как философской категории. Скрытый смысл Л. Толстой раскрывает в библейских эпиграфах — это образцы нравоучения для социума, как и сюжеты, выполняющие роль своеобразного учебника жизни.
Творчество Толстого и Булгакова разделяется временем и разными социальными эпохами, в затрагиваемых ими проблемах нет (и не может быть) однозначных ответов на вопросы, может ли измениться общество к лучшему и как разрешается основной конфликт между личностью, обществом и властью. И одной из главных идеологических основ общественной жизни, которые развиваются в произведениях писателей, являются традиции христианства, религии, философии отношения к жизни и ее ценностям. Писатели рассуждают со своими героями о персонажах и судят их, как живых, предрекая одним блаженство, другим мучения.
М.А. Булгаков, родившийся и воспитанный в семье богослова и историка церкви, доцента Киевской духовной академии Афанасия Ивановича Булгакова, окончившего церковно-историческое отделение названной академии, в своих известных произведениях «Собачье сердце», «Записки юного врача», «Театральный роман», «Белая гвардия», «Роковые яйца», «Дьяволиада», «Иван Васильевич», «Мастер и Маргарита» и др. не раз обращается к христианской философии. «На Руси возможно только одно: вера православная, власть самодержавная» («Белая гвардия»). У М.А. Булгакова нет сомнений в существовании Бога. Но на обломках прежнего мировосприятия, в новой исторической социалистической формации, появились иные боги. В соответствии с этой новой эпохой изменилась социальная обстановка, духовно-нравственное осмысление жизни и смерти: умирает один социум, рождается другой, у которого уже нет того Бога, воскресшего и поправшего смерть. Но, как говорится у Булгакова, «люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было... Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны... ну, что ж... обыкновенные люди... в общем, напоминают прежних... квартирный вопрос только испортил их...» (Ср.: Пс. 61: 10: «Сыны человеческие — только суета...»). «Может быть, деньги мешают быть симпатичным. Вот здесь, например, ни у кого нет денег, и все симпатичные» («Белая гвардия»).
Любовь к деньгам — зло, и картины с деньгами есть учебник, как жить. Рассказы для крестьянских детей и народа задуманы были Толстым как учебник, которые в дальнейшим перерастают из так называемых «маленьких» вещей в эпохальные художественные произведения. «Вечно беспокойный богоискатель», как считал Толстого С. Цвейг, пытался «изменить общество к лучшему» через Библию. Названия его поучительных рассказов, выбор евангельских эпиграфов к «мелким» рассказам и к крупным полотнам свидетельствуют о вере его в силу Библии, в победу добра, ибо «где любовь, там и Бог», который научит людей, «как жить?».
Булгаков, на первый взгляд, пародийно и в то же время всерьез, продолжая диалог с Л.Н. Толстым, подчеркивает, «что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени?» (Воланд), потому что «каждому воздастся по его вере» (Ср.: Пс. 61: 13: «И воздастся каждому по делам его» — то есть «будет суд и воздаяние за добро и зло»; Мф. 9: 29: «По вере вашей да будет вам»). «Чтобы поверить в добро, надо начать делать его»; «Из всех наук, которые человек должен знать, главная наука есть наука о том, как жить, делая как можно меньше зла, как можно больше добра»; «Добро, которое ты делаешь от сердца, ты делаешь всегда себе» и многие другие подобные мысли в произведениях писателя, связанные с социумом, в тринадцати томах его «Дневника», в статьях и письмах подтверждают, что для Толстого Бог есть — это любовь, добро, совесть.
В романе «Мастер и Маргарита» Булгаков использует историю возникновения христианства и, в связи с историческими взрывами XX века, дает художественную версию формирования этических проблем в обновленном христианском социуме, официально отрекшегося от христианской мифологии. В образе Воланда олицетворяются почти все христианские мифы нравственности, определяющие поведение и правила сосуществования в обществе, духовные и душевные качества мироустройства, необходимые человеку в данных социальных условиях, и как эти правила должны выполняться, чтобы жить и выживать. Воланд выступает в роли богоискателя. Добро и зло, мораль и нравственность, прощение и кара, праведничество и адские мучения в новых социальных экспериментах не меняют человеческую суть: человек и общество в целом все так же боится болезней, войн и смерти, он все так же благоговеет перед властью, перед сильными мира сего, перед богатством и деньгами, т. е. человек продолжает грешить даже в новых локально-социальных условиях. И здесь все так же важны принципы духовные, нравственные и важно следование им.
Примечателен диалог на Патриарших прудах Воланда с председателем МАССОЛИТа Берлиозом и поэтом Бездомным. «Образованный» Берлиоз не верит в существование Бога, доказательств чему, «как известно, существует ровно пять» и что «ни одно из этих доказательств ничего не стоит и человечество давно сдало их в архив. <...> в области разума никакого доказательства существования бога быть не может». Воланд замечает, что ничего нового в этой точке зрения нет и в свое время немецкий философ Иммануил Кант «начисто разрушил все пять доказательств, а затем, как бы в насмешку над самим собою, соорудил собственное шестое доказательство!». На что «образованный редактор», «тонко улыбнувшись», отвечает: «Доказательство Канта также неубедительно. И недаром Шиллер говорил, что кантовские рассуждения по этому вопросу могут удовлетворить только рабов, а Штраус просто смеялся над этим доказательством». В словаре Брокгауза и Ефрона — главном «источнике знаний» Берлиоза — указано об отношении немецкого философа к религии, допускающей лишь «моральную теологию», и поясняется, что, по Канту, «религия должна быть нравственной, или основанной на нравственности, а никак не обратно. Реальною основой религии Кант (согласно с библейским учением) признает «радикальное зло» в человеческой природе <...>, не подчиняющимися высшему началу (Отметим, что под «радикальным злом» подразумевается «грех». — А.А.). Отсюда потребность в избавлении или спасении — и в этом сущность религии. <...> чистая, или божественно-настроенная, воля, обнаруживается в постоянном и решительном торжестве над всеми искушениями злой природы». И «для истинной религии необходима практическая вера в нравственный идеал», посему «страдание есть необходимый момент в процессе избавления от зла» для грешника». В то же время Кант «к чудесам евангельским относится вполне отрицательно» [6]. Как указано в словаре, «доказательств бытия Божия существует четыре вида: космологическое, телеологическое, онтологическое и нравственное», и пятым становится кантовское доказательство — нравственное. Писателем отмечено следующее, по счету шестое, «доказательство Воланда» — предрекаемая Воландом смерть Берлиоза.
Нравственно-назидательное содержание книг Библии, называемых «учительными», у писателей эволюционирует. Так, «Нагорная проповедь» становится учебником поведения для Нехлюдова, он уже знает, как жить, чтобы служить человечеству добром, считает себя ответственным перед обществом. Самооценка собственных поступков помогает толстовским героям делать добро, осознать свой моральный долг, чтобы победить зло.
Как пишет В. Новиков, писатель «в сцене в Варьете усиливает идейные мотивы романа. В магической издевке Коровьева над мещанским сумасшествием (в сцене с переодеванием) звучит пушкинская тема: «О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха». И одновременно властно дает о себе знать трагическая тема: никакой прогресс не способен изменить натуру человека. Воланд явился в Москву только затем, чтобы посмотреть: «...изменились ли эти горожане внутренне?»» [4]. Вопросы переплетаются с ответами, сюжет, включающий мотивы тысячелетней истории, развивается по спирали. И магический сеанс Коровьева как «экзамен» обнажает неизменную сущность человека нового социального мира, побеждает философия собственничества и наживы, и люди в обычной жизни не вспоминают ни о Боге, ни о дьяволе, они «обыкновенные люди... в общем, напоминают прежних». Такое умозаключение у Воланда и, соответственно, у Булгакова, «отстаивающего идею примата нравственного совершенства личности над социальными изменениями» [4]. И всё бессмысленно. Л.Н. Толстой же дает, соответственно своим сюжетным схемам, картины просветления, социально-психологические сцены отношения своих персонажей к вере и христианско-православному учению не только в минуты трудностей и опасностей. Галерея положительных героев Толстого источает волнующий их свет, и этот свет не только искренний, но и наполнен идеями христианской морали о добре, любви, правде, справедливости, в отличие от отрицательных, которые, совершая зло, спокойны и убеждены в естестве отсутствия законов нравственности, и нет в их действиях даже намека на размышления о Боге и вере — они порочны.
Рассуждая о Боге, писатель становится суровым критиком своей эпохи и подчеркивает необходимость обращения к совести как к космологически социальному явлению, забвение о которой может обернуться гибелью общества и социального устройства. Исторически, по всей вероятности, Булгаков оказался провидцем и предполагал этот процесс — закон нравственного возмездия, так как социум «понятием одного предмета устанавливает понятие другого» [6]. Следует отметить, что на рубеже XIX—XX веков Л.Н. Толстой предрекал, что, когда разрушается вера, рушатся мироустройство и социальные отношения. Выходит, оказались правы те, кто писал, что будущее способен предвидеть тот, кто понял прошедшее.
Булгаков, несколько расширив кантовское изречение «Не принимайте благодеяний, без которых вы можете обойтись», вложил в уста Воланда еще одну, адресованную Маргарите, мысль: «...Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами всё дадут». Таким образом, несмотря на утверждаемую в тексте романа «Мастер и Маргарита» идею независимости, поощрения человека за желание достичь поставленной цели собственными усилиями, Булгаков поместил гениального Мастера в обстоятельства «маленького человека» [5: 217], потому писатель именует своего мастера со строчной маленькой буквы, без имени («у меня нет больше фамилии», в эпилоге же он сгинул из психиатрической больницы под номером «сто восемнадцатый из первого корпуса») — ведь «человеку без документов строго воспрещается существовать» («Собачье сердце»), и «нечистая сила» — Воланд и его свита — содействуют, чтобы гений мог «обрести покой», а главный труд его жизни, роман Мастера о Понтии Пилате, благодаря которому он рассчитывает получить известность, получает бессмертие, как бы намеренно озвучивает и раскрывает семантику «шестого доказательства». Отметим, что отрицание существования Бога — важная черта социальной жизни 1930-х гг. И читатель видит жизнь и смерть не только основных персонажей, но и социума в целом глазами и душой «нечистой силы», в первую очередь, Воланда.
Ономастикон имени Маргарита происходит от др.-греч. μαργαρίτης «жемчужина» — и восходит также к одному из эпитетов древнегреческой Афродиты. Таким образом, Маргарита также не нарекается своим именем, оно условно. И снова обратимся к Библии: «Еще подобно Царство Небесное купцу, ищущему хороших жемчужин, который, найдя одну драгоценную жемчужину, пошел и продал все, что имел, и купил ее» (Мф 13: 45—46). Пояснение в примечаниях: «Истинная Церковь, «одно тело», формируемое Духом Святым <...> Церковь — драгоценной жемчужиной <...> Драгоценная жемчужина — прекрасный символ истинной Церкви: <...> она — великолепный образ единства; далее, жемчужина образуется не механически, а посредством нарастания новых слоев органического вещества, то есть она растет как живой организм; именно так, как живому организму, дает Христос прирост Своей Церкви; наконец, отдав однажды в уплату за эту жемчужину Самого Себя, Христос теперь приготовляет ее для Себя. Царство не есть Церковь, но истинные сыны Царства в период осуществления всех этих тайн, будучи крещены одним Духом в одно тело, составляют истинную Церковь, жемчужину» [1].
В связи с этим нельзя не согласиться с М. Дунаевым: «роман Булгакова посвящен вовсе не Иешуа, и даже не в первую очередь самому Мастеру с его Маргаритой, но — сатане. Воланд есть несомненный главный герой произведения, его образ — своего рода энергетический узел всей сложной композиционной структуры романа» [3: 17—18].
Как и в Библии, главные персонажи подвергаются испытаниям, из которых делаются два вывода: «В жизни народа ничего не шло самотеком, никому не было предоставлено право на своеволие, каждый член общества был исчислен, знал свое место в семье и имел свое назначение в служении Богу. Об этом мы читаем в 1 Кор. 12. Второй вывод, о котором эта книга говорит, заключается в том, что подвергшийся в пустыне испытанию Израильский народ, Божьего экзамена не выдержал [1]. Мастер, как и народ («Вы понесете наказание за грехи ваши сорок лет, год за день <...> и так и сделаю со всем сим злым обществом, восставшим против Меня: в пустыне сей все они погибнут и перемрут» (Чис 14: 34—35)), подвергшись испытанию, не выдерживает Божьего экзамена, и несет наказание: ведь «не должно осквернять землю, на которой вы живете, среди которой обитаю Я; ибо Я Господь» (Чис 35: 34), «ничего не шло самотеком, никому не было предоставлено право на своеволие, каждый член общества был исчислен, знал свое место... и имел свое назначение» [1]. Такова антихристова эволюция Мастера, грех влияет на судьбу человека и его отношения с Богом — и хоть и другие, в том числе внесценические, персонажи совершают грешные действия и являются разрушителями нравственности, совести и морали, Мастер мифологизирован, отождествлен с «нечистой силой». Как пишет Булгаков, «только через страдания приходит истина... Это верно, будьте покойны! Но за знание истины ни денег не платят, ни пайка не дают. Печально, но факт».
Доказательство существования Бога — главная цель и Булгакова, и Толстого. Толстой, с университетских лет размышляя о Боге и учении Христа, доводах и взглядах Канта, Шопенгауера и др., пишет: «люди живут так, как все живут, а живут все на основании начал, не только не имеющих ничего общего с вероучением, но большею частью противоположных ему; вероучение не участвует в жизни, и в сношениях с другими людьми никогда не приходится сталкиваться и в собственной жизни самому никогда не приходится справляться с ним; вероучение это исповедуется где-то там, вдали от жизни и независимо от нее. Если сталкиваешься с ним, то только как с внешним, не связанным с жизнью, явлением», — признается он в своей «Исповеди». Следует отметить, что церковь и сильные мира не простили искренности ни Толстому, ни Булгакову. Булгаковский Воланд «кажется утомлённым, уставшим от борьбы со злом на земле, от тяжести людских преступлений» [4].
И у Л. Толстого, и у М. Булгакова персонажи — образованные люди, но невольно приходишь к мысли, что в повседневности булгаковские образы, даже в минуты страха перед необъяснимыми явлениями, не говорят о Боге, они измеряют свои жизни по другой, чуждой христианской морали шкале ценностей, которые продиктованы новыми социальными условиями и бытом, и прежде всего, экономическими формами, и подобное бытие еще больше отдаляет этих «образованных людей» от традиционной православной морали.
Интересна в этом отношении сюжетная канва повести Булгакова «Собачье сердце», в которой просматривается христианская притча о сеятеле (Мф. 13: 3—23; Мк. 4: 3—20; Лк. 8: 5—15.): «Выйдя же в день тот из дома, Иисус сел у моря. И собралось к Нему множество народа, так что Он вошел в лодку и сел; а весь народ стоял на берегу. И поучал их много притчами, говоря: вот, вышел сеятель сеять; и когда он сеял, иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то; иное упало на места каменистые, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока. Когда же взошло солнце, увяло, и, как не имело корня, засохло; иное упало в терние, и выросло терние и заглушило его; иное упало на добрую землю и принесло плод: одно во сто крат, а другое в шестьдесят, иное же в тридцать». Семена, брошенные в землю в разных условиях, дают разные всходы и плоды. Социальные эксперименты, как и научные, не имеют однозначных результатов — «Кесарю кесарево» (Мф. 22: 21). Булгаков, помещая персонажей разных социальных культур в новые социальные условия, как бы объясняет семантику библейского изречения — «каждому — свое», «каждому — по заслугам». Эта древняя мысль как бы обосновывала взаимоотношения между двумя властями — церковной и светской, и указывала верующему, не наделенному никакой властью, при каких обстоятельствах и как должно относиться к церкви и к светскому обществу.
«Ко всякому, слушающему слово о Царствии и не разумеющему, приходит лукавый и похищает посеянное в сердце его — вот кого означает посеянное при дороге. А посеянное на каменистых местах означает того, кто слышит слово и тотчас с радостью принимает его; но не имеет в себе корня и непостоянен: когда настанет скорбь или гонение за слово, тотчас соблазняется. А посеянное в тернии означает того, кто слышит слово, но забота века сего и обольщение богатства заглушает слово, и оно бывает бесплодно. Посеянное же на доброй земле означает слышащего слово и разумеющего, который и бывает плодоносен, так что иной приносит плод во сто крат, иной в шестьдесят, а иной в тридцать» (Мф. 13: 19—23). И «сеющий доброе семя есть Сын Человеческий» (Мф 13: 37).
Взращенное на морали предшествующей эпохи XIX века общество, которое было способно предложить пристроить толстовскую Катюшу в общество «магдалин», нравственным и совестливым всецело быть не могло, потому и возможны стали, вслед за антагонизмом Л. Толстого с властью, социальные взрывы начала XX века, потому и М. Булгаков не смог «пристроить» и «пристроиться», не нужна была эпохе и новой социальной системе традиционная христианская философия, нравственность и совесть, потому произведения Л.Н. Толстого и М.А. Булгакова рассматривались их современниками как вызов социуму.
Литература
1. Библия. Примечания Ч.И. Скоуфилда. М., 1989.
2. Булгаков М.А. ПСС: В 8 тт. М.: Азбука, 2013.
3. Дунаев М.М. Рукописи не горят? Пермь, 1999.
4. Новиков В.В. Михаил Булгаков — художник. — М.: Моск. рабочий, 1996. — 357 с.
5. Соколов Б.В. Булгаков. Энциклопедия. (Серия: Русские писатели.) М.: Алгоритм, 2003.
6. Энциклопедический Словарь / Изд. Ф.А. Брокгауз и И.А. Ефрон. СПб., 1892
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |