Заключение

Диалогичность и монологизм как противоборствующие формы мышления составляют основу для формирования когнитивного и сциентистского подходов исследователей к решению проблем в рамках диалогических и монистических направлений в литературоведении. Тенденция выравнивания литературно-критических процессов выразилась в наступлении деконструктивизма (постструктуралистско-деконструктивистско-постмодернистский комплекс), который, по словам постмодернистов, перевёл гуманитарные науки в ту область существующего научного знания, в которой находятся точные науки. С другой стороны, постмодернизм, как специфическая литературоведческая методология, своеобразная рефлексия на явление постмодернизма как искусство кризиса, в основе которого лежит эпистемологическая неуверенность и потеря веры в ранее существующие идеалы, представляет собой, на наш взгляд, методологию пограничную, находящуюся на границе монистических и диалогических направлений. С этой точки зрения мы вправе рассматривать деконструкцию как одну из когнитивных аналитических стратегий.

Опыт когнитивного анализа текста был заложен еще в глубокой древности. Однако, становление когнитивной науки, как направления, ставящего перед собой задачу раскрыть эвристический потенциал познавательных способностей, познавательных механизмов для решения конкретных задач, произошло в середине двадцатого столетия. Когнитивизм как макротеория, использует интердисциплинарный подход, объединяя, в частности, усилия литературоведов различных направлений. С одной стороны, например, герменевтических школ, предметом исследования которых является интерпретация. Интерпретация, по мнению когнитологов, считается целенаправленной когнитивной деятельностью, обладающей обратной связью с промежуточными (локальными) и глобальными целями интерпретатора. С другой стороны, постструктуралистско-деконструктивистско-постмодернистского комплекса, в рамках которого используется деконструкция как одна их когнитивных стратегий анализа текста. При отсутствии внутрисубъектных и интерсубъектных отношений в системе персонажей, правомерно обращение к универсальной стратегии интертекстуальности.

В отличие от литературоцентристского и лингвоцентристского подходов к анализу текста, в рамках когнитивной парадигмы мы использовали когнитивный комплексный подход, составляющими которого, в свою очередь, являются когнитивно-интуитивнй, когнитивно-дискурсивный и собственно когнитивный подходы.

Современное литературоведение уделяет основное внимание проблеме автор-текст-читатель. Литературоведческие школы, акцентирующие своё внимание, прежде всего, на проблеме текст-читатель, основываются на восприятии (основной когнитивной активности), что характеризует такой подход, как когнитивно-интуитивный. Проблема текст-читатель это, прежде всего, проблема интертекстуальности, представляющей собой «особую универсальную стратегию соотнесения одного текста с другими текстами» (Чернявская). Теоретики, работающие в рамках постструктуралистско-постмодернистско-деконструктивистского комплекса, ставят в центр исследования текст, что позволяет говорить о когнитивно-дискурсивном подходе. В основе данного подхода лежит стратегия деконструкции, понимаемая нами не как демонтаж структуры текста, а демонстрация того, что уже демонтировано. Собственно когнитивный подход (на уровне выявления когнитивной авторской системы), в основе которого лежит концепция Бахтина о «вненаходимости» автора, имеет отношение к проблеме автор-текст. При этом основное внимание уделяется системе персонажей с точки зрения их взаимоотношений «вне и внутри себя»: Я-для-себя, Я-для-Другого, не-Я-во-мне и над-Я.

Приверженность теоретиков литературно-критических направлений к системному (сциентистскому) или антропологическому (когнитивному) типу построения теоретических концепций позволяет говорить об их маркированных концепциях видения мира: системоцентристской либо антропоцентристской. Поляризация точек зрения авторов художественного произведения также релевантна их мировоззренческим концепциям, в данном случае речь идет о социальной мировоззренческой составляющей авторского менталитета либо его антропной составляющей. Здесь следует отметить, что в рамках проблемы автор-исследователь необходимо различать когнитивный творческий подход автора, обусловленный его антропоцентристской концепцией видения мира, в узком смысле и когнитивный исследовательский подход в широком понимании когнитивизма как интердисциплинарной макротеории.

Сложность анализа всякого произведения состоит в том, что автор, по выражению Бахтина, «не приглашает к своему пиршественному столу литературоведов». Увидеть и понять автора произведения — означает увидеть и понять другое, чужое сознание и его мир, т. е. другой субъект. При объяснении — только одно сознание, один субъект; при понимании — два сознания, два субъекта. К объекту не может быть диалогического отношения, поэтому объяснение лишено диалогических моментов (за исключением формально-риторического). Понимание всегда в какой-то мере диалогично.

Основу художественного мироощущения Булгакова составляла гротескная коллизия законов «большого» времени и проблем эпохи, в которой он физически существовал. Гносеологический аспект, организующий систему взглядов Булгакова в романе «Мастер и Маргарита», реализуется через противопоставление рационального и иррационального познания, что находит свое отражение во взаимоотношениях булгаковских персонажей.

Диалогичность булгаковских персонажей и его обращение к проблемам духовности, свободы и творчества, судьбы, смысла жизни и смерти позволяют говорить о полифоническом типе художественного мышления Булгакова, в основе которого, на наш взгляд, лежит его антропоцентристская концепция видения мира. Маркированной позицией данного типа мышления являются диалогические отношения согласия, что позволяет раскрыть в себе «Другого» не только вне, но и внутри себя (по бахтинской терминологии, Я-для-себя, Я-для-Другого, не-Я-во-мне и над-Я), присутствие которого в человеке, в его бессознательном делает его нетождественным самому себе.

Отправным моментом анализа романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» является отождествление проблемы эстетического сознания художника-маргинала (Фуко) с проблемой безумия. Мотив безумия, отчетливо звучащий в булгаковском романе, позволяет посмотреть на мир «другими» глазами, «незамутненными общепринятыми представлениями и оценками» (Бахтин). Значительная часть героев романа М.А. Булгакова (Мастер, Маргарита, Воланд, Иешуа, Коровьев, Бегемот и др.) являются носителями, каждый «своей правды» и занимают значимую позицию по отношению к доминирующей эпистеме. Некоторые из них характеризуются автором как «безумцы», «духовные изгои» («душевнобольной философ» Иешуа, «сумасшедший немец» Воланд, пациент сумасшедшего дома Мастер), что позволяет рассматривать булгаковских героев как маргиналов, а маргинальность как немаркированную позицию диалогических отношений «несогласия». Диалогичечские отношения несогласия, позиция протеста и неприятия личностью окружающего мира — являются крайним проявлением антропоцентристской мировоззренческой концепции (в то время как в рамках системоцентризма, противостояние двух монологических сознаний проявляется в оппозиции «система/антисистема»).

В процессе «реконструкции намерений автора» романа «Мастер и Маргарита» мы проанализировали взаимосвязи между персонажами, рассматривая их в рамках диалогических отношений «равноправных сознаний», составляющих основу когнитивной авторской системы, сплав «сознательного» и «бессознательного» автора. В результате чего мы пришли к выводу, что автор романа «Мастер и Маргарита» проявляется в романе через анализ следующих бинарных оппозиций: Мастер/Иешуа (Я-для-себя/над-Я), Воланд/Иешуа (не-Я-во-мне/над-Я), Бездомный/Иешуа (Я-для-Другого/над-Я), Пилат/Иешуа (Я-для-Другого/над-Я), Маргарита/Иешуа (не-Я-во-мне/над-Я). Таким образом, в основе стратегического замысла автора лежат две главные проблемы — проблема Добра и Зла (Воланд/Иешуа, Маргарита/Иешуа) и личность/социум (Бездомный/Иешуа и Пилат/Иешуа).

Однако, в романе есть ещё один «автор» — автор романа об Иешуа — Мастер, образ которого, представляющий собой Эго-комплекс, может быть раскрыт только диалогически, посредством анализа многих сознаний в рамках взаимоотношений Мастер/Воланд (Я-для-себя и не-Я-во-мне), Мастер/Бездомный (Я-для-себя и Я-для-Другого), Мастер/Маргарита (Я-для-себя и не-Я-во-мне), Мастер/Пилат (Я-для-себя и Я-для-Другого). Оппозиции Мастер/Воланд и Мастер/Маргарита также имеют отношение к внутренней проблеме Добра и зла, а оппозиции Мастер/Бездомный и Мастер/Пилат — к внешней проблеме личность/социум. Обе эти проблемы взаимосвязаны, так как являются зеркальным отражением внешней и внутренней реальности.

Результаты анализа проблемы Добра и зла в рамках дерридеанской деконструкции (на уровне индивидуальное сознание/коллективное бессознательное), непосредственно связанные с интерпретацией образов Иешуа и Воланда, коррелируют с выводами И. Бэлзы и А. Моргулёва, рассматривающих Князя Тьмы как воплощение справедливости, косвенно подтверждая мнение И. Бэлзы о том, что в романе Булгакова присутствует богомильская трактовка Сатаны как Демиурга, Чёрного Бога. Таким образом, подсознательная установка автора относительно природы Бога, действительно оказывается близкой к понятиям гностиков о дуализме Добра и зла. Этим, на наш взгляд, объясняется несовпадение авторской (текстуальной) и исследовательской (интертекстуальной) оценок образа Иешуа. По определению Булгакова, он — преступник, арестант, бродяга, сирота, полиглот, телепат, врач, филантроп, философ, душевнобольной, свободный человек, монотеист, «Он». По мнению подавляющего большинства исследователей, Иешуа интерпретируется как «символ Добра», «идеал человека», или «олицетворённая Истина» (П. Андреев, В. Немцев). В данном случае случае речь идет об интертекстуальных исследованиях, понимаемых нами (по Риффатеру) как «ансамбль пресуппозиций других текстов», в частности, библейских (канонических и апокрифов). В то же время, выводы собственно текстуального анализа булгаковского романа полностью соответствуют выводам анализа на уровне архетипов коллективного бессознательного. Используемый в данной работе метод психоаналитического картирования приводит нас к тем же выводам: анализ указывает на глубинные проблемы Добро/зло и личность/социум. В рамках булгаковского «сверхтекста» проблема личность/социум представлена оппозицией Мастер (человек без имени, фамилии и личной истории)/Шариков Полиграф Полиграфович, начальник подотдела очистки Москвы от бродячих животных. Таким образом, проблема личность/социум решается Булгаковым в антропоцентристском ключе, когда правосторонний термин «личность» занимает привилегированное положение.

Анализ взаимосвязей персонажей московских и ершалаимских глав выявляет целый комплекс проблем, которые автор решает в процессе своего творчества. Прежде всего, это также проблема Добра и зла (Иешуа/Воланд), проблема личность/социум (Мастер/Пилат), проблема верность/предательство в любви (Маргарита/Низа); проблема отречения (Мастер/Пилат и Берлиоз/Иуда); проблема меры ответственности организатора всякого преступления, в частности, убийства (Коровьев/Афраний), и исполнителя (Азазелло/Марк Крысобой), проблема справедливого и несправедливого судьи (Воланд/Пилат).

Метатекстуальное исследование позволяет выявить стержневую, на наш взгляд, проблему преступления и наказания, различные аспекты которой выявлены во взаимосвязях между персонажами московских и ершалаимских глав. Проблема преступления и наказания, проблема выбора Добра и зла — это проблема глубоко внутренняя, это внутренний «незавершённый диалог по последним вопросам» (Бахтин). В рамках парадигмы личность/социум — это проблема личности, свободного выбора человека.

Карнавальное мироощущение с одной стороны и экзистенциалистское, трагическое отношение к миру с другой, позволило писателю создать релятивный мир, художественную систему, основу которой составляет «взаимоперетекание» противоположных оценок, что сближает Булгакова с Достоевским, «принадлежащим к тому редкому типу художников, у которых нет персонажа, лишенного сочувствия, авторской сопричастности» (Яблоков). Внутренняя связь художественной системы М. Булгакова с философской системой Н. Бердяева и, созвучной ей, М. Бахтина, обусловлена, на наш взгляд, их антропоцентристской концепцией видения мира, являющейся в своей основе когнитивной. Такая концепция берет свое начало в древней «птолемеевской», геоцентрической картине мира, так как из «геоцентрического положения вытекает антропоцентрическое» (Бердяев).

Антропоцентрическая мировоззренческая концепция — диалогична, так как предполагает «безграничность контактов со всем и вся в мире» (Бахтин), из чего следует, что полифонический тип мышления автора «Мастера и Маргариты», позволяющий «отразить многоплановость и противоречивость мира в его единстве и незавершённости в виде многоголосья», сформировался на основе его антропоцентристской (маркированная позиция) концепции видения мира, согласно которой, в центре внутреннего мира каждого человека находится он сам, а мир воспринимается как межсубъектная действительность. Другими словами, в рамках типологии интегральной индивидуальности (Белоус), автор-творец «Мастера и Маргариты» представляет собой творческий тип интегральной индивидуальности, когда взаимоотношения «личность/социум» представлены соотношением «Я-субъект-Общество-субъект».

Самовыражение автора, имеющее во многих случаях и исповедальный характер, составило существенный пласт литературы целого ряда эпох, в особенности XIX и XX столетий. Трагическое переживание неполноты бытия и стремление автора выразить и преодолеть этот кризис в эстетической деятельности составляют основу его художественного творчества. Смех, «сквозь невидимые миру слезы», звучащий как в произведениях Щедрина, так и в произведениях Булгакова лишь камуфлирует трагизм бытия. Поэтому мотив, объединяющий творчество Салтыкова-Щедрина и Булгакова, а также некоторых современных писателей-постмодернистов — это эсхатологический мотив напряжённого ожидания конца истории. И учитель, и ученик творили в переломные, кризисные годы каждый своей эпохи, а, следовательно, отражали в своих произведениях кризис современного им общественного сознания, крушение веры в ранее существующие идеалы.

Однако, несмотря на определенное сходство «Истории одного города» с произведениями некоторых современных писателей-постмодернистов, между ними есть существенное различие, касающееся пространственно-временных категорий этих произведений. Если в хронотопе «Истории одного города» в оппозиции время/пространство привилегированное положение занимает его темпоральная составляющая, то в произведениях постмодернистов, как и в московских главах романа «Мастер и Маргарита», главная роль отводится пространству. При этом пространство характеризуется как метафорическое, в то время как пространство хронотопа щедринского произведения, представляющее собой индексально-знаковую картину мира, метонимично.

Проанализировав пространственно-временные категории данных произведений, мы пришли к выводу, что в хронотопе московских глав булгаковского романа «Мастер и Маргарита» время — циклично, внеисторично; пространство — неограниченно, «одухотворено», метафорично. Метафорическое, «одухотворенное» пространство отражает антропоцентристскую картину мира, основанную на когнитивном познании. Остановка времени у Булгакова означает переход в другое, метафизическое пространство. При этом мотив «отсутствующего» текста в произведении подчеркивает «эзотеричность» его восприятия.

В хронотопе щедринской «Истории одного города» время — линейно, что подчеркивает «историчность» повествования. Пространство — замкнуто, пусто («светящаяся пустота»), метонимично. Метонимическое пространство — это пространство топологическое (математическое множество точек), исходящее из научной (системной) картины мира. Остановка времени у Салтыкова-Щедрина означает конец истории. Мотив найденного «чужого» текста, в отличие от булгаковского «отсутствующего», используется Салтыковым-Щедриным с целью создания атмосферы «историчности» в произведении.

Персонажи «Истории одного города» не находятся между собой в диалогических отношениях, понимаемых нами по Бахтину. Все диалоги между ними носят «сократический» характер. По этой причине, одним из основных структурообразующих принципов повествовательной манеры Салтыкова-Щедрина является авторская маска (что также сближает сатирика с современными писателями-постмодернистами, выступающими как критики и теоретики собственного творчества). Главные персонажи «Истории одного города» — градоначальники — плоские, «лишённые живой плоти и психологической глубины» фигуры, в связи с чем, автор вводит в текст «метатекстуальный» комментарий, выступая в роли своеобразного «трикстера», высмеивающего «рациональный порядок бытия» города, созданного воображением Угрюм-Бурчеева, а также хаотичное, бессмысленное существование жителей города Глупова.

Опираясь на результаты нашего исследования в отношении метаистории о «золотом веке», а также мнение Достоевского о взаимообусловленности системы и утопии, мы делаем вывод о том, что крайней формой выражения системоцентризма является «утопическое сознание» в основе которого лежит идея «Золотого века на земле». При этом антиутопия представляет собой способ деконструкции утопических идеалов посредством критического анализа структуры утопического общества, проявляющего себя как двойная оппозиция человек (винтик)/социум (машина). Утопия, осознающая свою неосуществимость, уже не вполне утопия, элементы социально-политического мифа вырождаются в элементы пародии, сочетая в себе фантастичность проекта и горькой трезвости его реализации. Из чего с неизбежностью вытекает, что утопия и антиутопия представляют собой бинарную оппозицию, отражающую системный (социоцентристский) взгляд на мир. Характер творчества автора «Истории одного города» производен от его системоцентристской (или — уже — социоцентристской) концепции видения мира, согласно которой человек оказывается продуктом общественных отношений. Иначе говоря, автор-творец «Истории одного города» представляет собой новаторский тип интегральной индивидуальности, когда взаимоотношения «личность/социум» представлены соотношением «Я-субъект-Общество-объект» (Белоус).

При отсутствии внутрисубъектных и интерсубъектных отношений в системе персонажей, метод психоаналитического картирования позволяет выявить лишь инфляцию градоначальников на уровне Персоны (Я-для-Другого) — падение в коллективное бессознательное (примером чего является «мания величия» Угрюм-Бурчеева, останавливающего реки и разрушающего города). В подобном случае мы считаем релевантной стратегию деконструкции в ее дерридеанском варианте (понимаемую нами, не как демонтаж структуры текста, а демонстрацию того, что уже демонтировано) в рамках бинарных оппозиций «сознательное/бессознательное», метарассказов о «Золотом веке», «добром царе-батюшке», «о прекрасной даме» и др., в той или иной степени присутствующих в культурном бессознательном человечества.

Характер творчества автора «Мастера и Маргариты» производен от его антропоцентристской мировоззренческой концепции, согласно которой сам человек оказывается не просто продуктом общественных отношений, но, прежде всего — личностью, с ее заблуждениями, падениями и взлетами, которая, в свою очередь, влияет на общественные отношения. А личность в нравственном отношении всегда незавершена, и это одно из непременных условий существования диалогических отношений.

Составляющими когнитивной авторской системы романа «Мастера и Маргариты» являются:

— Антропоцентристская (маркированная) мировоззренческая концепция врача Булгакова, питавшаяся сочинениями Канта, мистическими теориями алхимиков (Р. Бэкон), альбигойцев, тамплиеров и розенкрейцеров и являющаяся в своей основе когнитивной.

— Полифонический тип художественного мышления, сформировавшийся на основе антропоцентристской концепции видения мира, когда (в рамках проблемы «автор-персонаж») автор находится в точке «вненаходимости» на границе изображаемого им мира.

— Диалогические отношения согласия (маркированная позиция) и несогласия (маргинальность как крайняя форма выражения антропоцентризма) в системе персонажей, когда проблема «личность/социум» решается в антропоцентристском ключе (правосторонний термин «личность» занимает привилегированное положение).

— Иконичность персонажей романа «Мастер и Маргарита» достигаемая за счет диалогического взаимодействия «многих равноправных сознаний»: Я-для-себя, Я-для-Другого, не-Я-во-мне и над-Я, и позволяющая раскрыть в себе «Другого» не только вне, но и внутри себя, присутствие которого в человеке, в его бессознательном делает его нетождественным самому.

— «Творческий» тип интегральной индивидуальности автора-творца романа «Мастера и Маргариты», когда взаимоотношения «личность/социум» представлены соотношением «Я-субъект-Общество-субъект».

— Иконичность пространства хронотопа московских глав булгаковского романа «Мастер и Маргарита», время которого — циклично, внеисторично; пространство — неограниченно, «одухотворено», метафорично.

— Авторское восприятие библейского архетипа Жертвы как Жертвенности (вины, покаяния, прощения: Мастер, Понтий Пилат).

В результате проведенного нами комплексного анализа «Истории одного города» в рамках когнитивной парадигмы мы пришли к выводу, что художественный метод М.Е. Салтыкова-Щедрина можно считать явлением синкретичным, сочетающим в себе черты реализма и постмодернизма.

Составляющими когнитивной авторской системы романа-хроники «История одного города» являются:

— Социоцентристская концепция чиновника Салтыкова, сформировавшаяся под влиянием норманской (варяжской) теории государственности и идей социалистов-утопистов, проявляющаяся как монологизм («анализ многих людей в свете одного сознания»), когда в оппозиции человек/место привилегированное положение занимает правосторонний термин (место), от которого зависит левосторонний термин (человек).

— Монологический тип художественного мышления, сформировавшийся на основе социоцентристской мировоззренческой концепции, когда (в рамках проблемы «автор-персонаж») автор находится в точке «вненаходимости» на дистанции от изображаемого им мира (с «высоты птичьего полета»).

— Авторская маска, выступающая важным структурообразующим принципом повествовательной манеры автора — творца «Истории одного города», при отсутствии внутрисубъектных и интерсубъектных отношений в системе персонажей (когда автор вводит в текст «метатекстуальный» комментарий, выступая в роли своеобразного «трикстера», высмеивающего «рациональный порядок бытия»).

Антиутопическое начало, как способ деконструкции утопических идеалов посредством критического анализа структуры утопического общества, проявляющего себя как двойная оппозиция человек (винтик)/социум (машина), являющееся крайней формой выражения системоцентризма (когда рамках проблемы «личность/социум» левосторонний термин занимает привилегированное положение).

— «Новаторский» тип интегральной индивидуальности автора-творца «Истории одного города», когда взаимоотношения «личность/социум» представлены соотношением «Я-субъект-Общество-объект».

— Иконичность времени хронотопа «Истории одного города», время которого — линейно, что подчеркивает «историчность» повествования. Пространство представляющее собой индексально-знаковую картину мира — замкнуто, пусто («светящаяся пустота»), метонимично.

— Авторское восприятие библейского архетипа Жертвы как Жертвоприношения с точки зрения изначальной невинности человека и вины общества («не черти родят болото, а болото созидает чертей»).

Анализируя, таким образом, проблему автора на примере двух наиболее спорных произведения М.Е. Салтыкова-Щедрина «История одного города» и М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» в автономном и компаративном ключе, нам удалось, на наш взгляд, решить поставленные в исследовании задачи по выявлению особенностей художественной системы каждого из авторов, исходя из различий их творческих подходов (сциентистком в «Истории одного города», и когнитивном — в романе «Мастер и Маргарита»).