А где-то через час мы сидели в уютном ресторанчике на бульваре Сен-Мишель. Заказали по чашке кофе, а я позволил себе немного коньяка. И вслед за тем стал рассказывать Марине обо всём, что со мной случилось. Вполне оправданной особенностью моей исповеди было то, что говорил я от третьего лица, будто всё это было не со мной, будто любил и мучился вовсе не я, а тот, что когда-то поздним вечером сел в Киеве на московский поезд. Но тут я ни словечка не соврал, и даже имя назвал подлинное — Михаил Булгаков.
Чем дольше я говорю, тем всё задумчивее становится Марина. Можно сказать — смотрит на меня как заворожённая, во все глаза, и слушает, слушает, затаив дыхание. Да, я бы так и написал, если бы не одно «но». И в этом её внимательном взгляде, и в том, как от волнения поднималась её грудь, я чувствовал, наряду с искренним желанием понять, нечто скрытое от меня, в чём не дано мне было разобраться. Казалось, что её мучает, терзает мысль — сказать или не сказать? Но что же?!
Я уже допил и кофе, и коньяк. Собственно говоря, осталось сообщить кое-какие частности. Да, в общем-то, Марине все эти подробности были ни к чему. И я замолчал, даже не окончив фразу. И вдруг она мне говорит:
— Вы сказали, что они расстались в декабре, вскоре после октябрьских событий. Только ведь это не последняя их встреча.
Хоть я и был мысленно готов к такому повороту, однако от удивления выпучил глаза. Базедовой болезни у меня нет, но когда слышишь вот такое...
— Так что случилось? — спрашиваю.
Марина тяжело вздохнула, и, подперев милое личико рукой, стала рассказывать. Всё это было для меня, как кошмарный сон. В лучшем случае, как неминуемое раздвоение моей личности. Мог ли я предполагать, что вот со мной произошло нечто совершенно невозможное, а я об этом узнаю от постороннего лица? Словно бы жизнь в сомнамбулическом сне проспал, а теперь её заново передо мной прокручивают.
— Моя бабушка, дочь княгини Киры, в тот год решила участвовать в конкурсе красоты на звание «Мисс Россия». Тогда он проводился среди эмигранток благородного происхождения. Конечно же, князь был категорически против, он считал участие в конкурсе позором для семьи. Поэтому бабушка свои намерения скрывала. Она ждала звонка от устроителей и каждый раз первой подбегала к телефону. И вот в очередной раз снимает трубку и слышит незнакомый голос. Говорят по-русски и спрашивают Киру Алексеевну. Бабушка отвечает, что её нет дома, что княгиня будет позже. Тогда незнакомец просит передать ей, что будет ждать до вечера у входа в парк де Монсо со стороны авеню Ош, это совсем недалеко от нашего дома на улице Дарю. Странная просьба, однако он так настойчиво просил, что бабушка пообещала просьбу выполнить. Только она не знала тогда, что князь по параллельной трубке всё подслушал. И даже догадался, кто звонит — это был он, знакомый княгини по Москве, Михаил Булгаков. И вот, как мне рассказывали потом, на свидание явился сам князь, причём не просто так, а с револьвером. Был очень жёсткий разговор. Князь пригрозил убийством, если Булгаков не оставит Киру Алексеевну в покое. С тем и ушёл. Ну а потом... — тут Марина замолчала.
— Так что же было потом, — допытывался я, хотя не очень верил в то, что она мне рассказала.
— А дальше случилась самая позорная страница в истории нашей семьи. По существу, князь сдал соперника... сдал ОГПУ, написав донос в советское посольство.
— Не может этого быть! — воскликнул я. Даже подумалось, в себе ли она? Вот ведь выдумщица нашлась на мою больную голову!
— Я вас понимаю. Но дело в том, что незадолго до смерти княгиня всё рассказала моей маме. Рассказала о том, как князь валялся у неё в ногах, просил прощения, говорил, что это было минутное затмение...
— И что же было потом?
— Княгиня долго болела. А князь был прощён лишь потому, что очень скоро из сообщений в газетах мы узнали, что Михаил работает в театре, что по его пьесе ставится спектакль. На этом всё закончилось, будто бы и не было.
— Ну и дела! — больше мне нечего сказать, просто ничего другого не приходит в голову.
Ведь, в сущности, всё, что я услышал, это какая-то фантастика, невероятный, немыслимый сюжет! Прорваться через железный занавес только для того, чтобы встретиться с любимой. Этого я от себя никак не ожидал. Всё, что угодно — напиться вдрызг, снова сесть на иглу, написать слезливое письмо в правительство... Но чтобы вот так рискнуть своей свободой? Нет, это не про меня. Так может, это тот, другой Булгаков? Или Марина здесь напутала.
— И когда всё это было? — пытаюсь разобраться.
— В тридцать первом году.
— Но этого же не могло быть!
— Признаться, поначалу я тоже не поверила. Но вот читаю письма Булгакова, дневники его жены. И оказалось, что в середине июля тридцать первого года он якобы отправился в Зубцово, это где-то на Волге. Тут у меня возник вопрос: а кто его там видел? — Марина пытливо смотрит мне в глаза, словно бы я в состоянии ответить. — А между тем, в Москве его не было около двух недель.
— Постойте, но где же он взял деньги для поездки за границу? Не думаю, что сумел разбогатеть.
— Скорее всего, брат помог. Прислал с оказией гонорар за постановку его пьес в Париже.
— А дальше? — я уже увлечён её исследованием. А вдруг и вправду что-то знает про меня?
— Дальше поездом. Через Варшаву и Берлин в Париж.
— Да кто же дал ему разрешение на выезд? Такое просто невозможно, полностью исключено. Будто не знаете, что тогда творилось?
— Знаю, знаю. Однако известно и то, что он был талантливым актёром, у него был чудный дар перевоплощения. В «Пиквикском клубе» так замечательно сыграл, что публика была поражена, узнав, кто прячется под гримом. Вот я и подумала, а не мог ли Булгаков воспользоваться чужими документами для поездки за рубеж? Тогда же не было каких-то особенных устройств для проверки личности, даже отпечатки пальцев не снимали.
— Ну, это уж нет! — тут я категоричен. — Марина, вы не знаете специфики театра. Одно дело грубый камуфляж, который при желании можно распознать, даже если сидите в первых рядах, прямо перед сценой. И совсем другое — это стоять лицом к лицу с сотрудником ОГПУ там, в Бресте, когда пересекаете границу.
— Откуда вы знаете, что это было в Бресте? — встрепенулась.
— А где ещё? — да я и сам удивлён тому, что вдруг подсказывает память.
Так что же это? Какие тайны прячутся в моей бедной голове? И не придётся ли в самом скором времени признать, что всё было именно так, как рассказала мне Марина? И между прочим, памятная встреча с князем у Патриаршего пруда, то ли попытка покушения, то ли мираж — уж не навеян ли он тем, что случилось за много лет до этого в Париже, у входа в парк близ улицы Дарю? Такое впечатление, что отпечаток прошлого перенесён в Москву по чьей-то воле из столицы Франции. И вроде бы всё происходило там, но в памяти почему-то совсем по-другому отложилось.
— А не было ли трамвайной линии где-то поблизости от этого парка... де Монсо? — я сам не понимаю, зачем спрашиваю.
— Да, трамвай ходил от площади Звезды и далее, по бульвару Курсель как раз мимо парка. Я специально интересовалась, пятый номер и тридцатый, — отвечает.
— Вот ведь как! Всё словно бы одно к одному, — бормочу себе под нос.
А что тут ещё сказать, когда голова кругом от всего услышанного?
— А вы не хотите написать роман? — вдруг спрашивает Марина. — Вот вы, мне кажется, говорили, что писатель.
— О чём писать-то? — я занят своими мыслями и не сразу понимаю.
— Да о том, что было, — настаивает Марина. — Я про княгиню и про Булгакова, про его несчастную любовь.
— Я вроде бы уже написал... — смущённо признаюсь.
— Как? Правда?!
Марина в полном восторге. Чувствую, что готова меня расцеловать. Да я бы не прочь...
— Так давайте же! — теперь уже требует от меня Марина. — Гарантирую, что у вас роман с руками оторвут.
Тут я узнал, что её двоюродный дядя, известный журналист, сейчас находится в Париже. Что скоро будет его свадьба с дочерью какой-то итальянской графини. Что у него, то есть у дяди, масса знакомств в издательствах и здесь, во Франции, и за океаном. Что вырос он в Нью-Йорке. И что туда же после войны перебралась княгиня Кира Алексеевна. Что в этом ей помог зять, работавший переводчиком в ООН. Что здесь в Париже многие без ума от книг Булгакова. А уж у них в Сорбонне его носить готовы на руках. Если же учесть, что это юбилейный год... В общем, на меня свалилась такая лавина информации, которую так вот, на ходу переварить просто невозможно. Тем более, что были ещё кое-какие обстоятельства. Это я и попытался объяснить:
— Видите ли, в чём дело, у меня его нет... то есть романа этого я с собой не взял при отъезде из России. Эх, если б знать заранее...
Я и в самом деле не знал, что нужно предпринять. Что уж тут говорить — о возможности издать роман здесь, заграницей, я и не подумал. А теперь рассказывать Марине всё в подробностях было сложно, да и ни к чему. Тем более, что в сущности ничего уже не сделать. Не стану же я просить у юной парижанки взаймы две тысячи баксов, чтобы выкупить у Шустера роман?
— Так что?
— Ну-у-у, я попробую...
— Ах, до чего же вы русские ленивые, какие-то непрактичные. Даже смотреть на вас после этих слов противно, — еле заметно улыбается.
Тоже мне, будто бы сама не русская. Видимо, надеется меня растормошить. Что ж, почему бы нет, то есть, почему бы не попробовать?
В общем, я дал Марине слово, что приложу всё своё усердие, чтобы... ну чтобы роман оказался здесь, в Париже. Конечно, придётся ещё что-то дописать — я же не могу пройти мимо тех невероятных событий, о которых только что узнал. Ну а потом...
Но прежде, чем продолжить свидание с Мариной, я должен, просто обязан сам себе кое-что в этом деле разъяснить. Прежде всего, разобраться в причинах явного несоответствия между тем, что произошло в Москве, и тем, чему свидетелем я оказался здесь, в Париже. Недоумение моё вызвано тем обстоятельством, что там, в России, меня никто не узнавал, что, в общем-то, вполне логично. Ну вот приехал в столицу начинающий писатель, да мало ли таких! Да их по сотне приезжает каждый месяц! Непризнанные прозаики, завистливые критики, невезучие поэты...
Теперь же, здесь, всё совсем другое. Оказывается, Булгакова готовы носить в Париже на руках. Вдруг выясняется, что он популярный, всеми признанный писатель. И самое неожиданное — что именно он был влюблён тогда в княгиню Киру. А я? А кто же тогда я? И поневоле возникает впечатление, что я — это всего лишь неудачный клон, жалкое подобие того Булгакова. Я бы даже так сказал — второе «Я», возомнившее о себе, бог знает что, и вот пустившееся в самостоятельное плавание. Итог предугадать, в общем-то, нетрудно...
Так может быть, самое время всё прекратить? Признаться в том, что эксперимент был неудачен. Как невозможно сделать человека из бездомного пса, так невозможно жизнь заново прожить, при этом глядя на себя как бы со стороны. И не имея возможности ничего исправить. И вновь, в который уже раз мучаясь от сознания того, что вот и время уже не то, а ничего, по существу, не изменилось.
Но можно ли остановиться, так и не ответив на вопрос: а почему? Почему так всё произошло? В чём смысл моего перевоплощения? В чём причина?
И вот решил: пусть всё идёт как есть, пусть продолжается до тех самых пор, пока не пойму всего. Дождусь, я непременно дождусь, пока круг событий не замкнётся. Тогда вернусь к тому, с чего всё началось, и, если угодно будет Богу, что-нибудь исправлю...
А после мы с Мариной бродили по Парижу. Дождь перестал, и даже выглянуло солнце. Жаль, ненадолго, потому что день клонился к вечеру.
Как хорошо пройтись по улице Нотр-Дам-де-Шан, выпить бокал вина за столиком в «Клозери де Лила». И даже вообразить, что здесь, вот именно на этом стуле сидел Хемингуэй и писал свои знаменитые рассказы. А в баре «Динго» на улице Деламбр встречался со Скоттом Фицджеральдом... Увы, но этого бара уже нет.
— Ты не совсем прав, — говорит Марина. — Вообще-то питейное заведение там сохранилось. Только теперь это итальянский ресторан.
— Жаль, — говорю я.
— Ничего не поделаешь, коммерция.
Судя по всему, Марина тоже предпочла бы видеть здесь что-нибудь другое. Кстати, я и не заметил, как мы перешли на «ты».
Уже стемнело, когда добрались до улицы Дарю. Уж очень мне хотелось посмотреть на дом, где жила когда-то Кира. Проходим мимо собора Александра Невского. И вдруг... и вдруг из раскрытых настежь дверей русского ресторана на углу с улицей Ренод донесся жалобный плач, ну словно бы кто-то душу изливал под звуки музыки:
Зачем тебя я, милый мой, узнала?
Зачем я полюбила вас?..
Как это? Почему? Стоило приезжать из Москвы в Париж, чтобы эти слова услышать здесь, в двух шагах от дома, где жила до отъезда в Америку княгиня. Конечно, содержание этой песенки не могло иметь никакого отношения ни к Кире, ни ко мне. Но эти слова...
Я остановился, посмотрел на Марину. Не знаю, в том ли дело, что я был немного подшофе, но мне захотелось прямо здесь, на улице, встать перед нею на колени и биться головой о тротуар, пытаясь вымолить себе запоздалое прощение...
Похоже, что Марина, очаровательная умница, взглянув на меня, о чём-то догадалась. Да, видимо, в этом городе фантастический сюжет воспринимается как должное. Мечта, воплощённая в реальность, здесь никого не удивит. Слова, даже шёпотом произнесённые, способны произвести переворот в умах, а крик отчаяния заставит изменить ход всей истории. Ах, эта ночь! Волшебная ночь, когда разгадываются тайны и сбываются заветные желания!
И вот мы сидим на скамейке в парке де Монсо. Я снова вспоминаю, как всё это было. Я уже не в состоянии понять, явь это или сон, сам ли я говорю с собой или рассказываю о своей трагической любви Марине.
— И почему же вы расстались?
Что я могу сказать? Даже если расскажу всю правду, всё равно ведь не поверит. Тем более, что я и сам не знаю, где правда, а где ложь...
— Какой же она была в то время?
Какой? Я смотрю на Марину, как заворожённый, и повторяю слова, когда-то уже произнесённые, которые сами слетают с языка. Будто бы я снова с моей Кирой.
— Вы удивительно красивы. Вы добрая, чудесная... Вы одна на свете. Других таких прекрасных нет.
И она мне отвечает:
— Что это было, Миша? Все эти месяцы, годы? Сны? Объясни мне. Зачем же мы расстались?.. Я так хочу опять туда, вновь пережить наше первое свидание! А всё остальное забыть, как будто ничего другого не происходило никогда!
Я притягиваю Марину к себе. Она не сопротивляется. Совсем как Кира тогда... И от волос снова пахнет ландышем, и снова я ощущаю шелест её губ, шепчущих о чём-то сокровенном...
Ту ночь мы провели в гостинице. С кем я был, кого той ночью целовал — Марину или Киру? Думаю, и сама Марина этого не знала. Как после этого не верить в переселение душ, в немыслимое, чудесное перевоплощение?..
Когда наутро выходили из гостиницы, я посмотрел на вывеску — отель «Батиньоль». Название это что-то мне напомнило... Да, да, словоохотливый хозяин, он рад радёшенек каждому посетителю зимой, рассказывал, что здесь когда-то было знаменитое кафе, любимое место встреч художников. Мане, Сезанн, Дега, Тулуз-Лотрек... А позже Гоген, Ван Гог... Какие имена! Конечно, свидание с Мариной к живописи не имело отношения, однако кто знает, что в большей степени пробуждает вдохновение — объятия милой женщины или свидание, хотя бы мысленное, с великим прошлым, которое олицетворяют эти имена?
Мы с ней расстались на площади Клиши. Марина взяла такси и отправилась домой, надеясь ещё успеть на первую лекцию в Сорбонну, я же побрёл по бульвару в сторону рю Аббатес, в Париже есть такая улица. Задумавшись об истоках творчества, о зыбкой, неуловимой связи чувственного восприятия и его материального, формализованного выражения, — речь может идти о музыке, живописи, о литературе — я даже прошёл мимо поворота на улицу Пуге, где снимал квартиру, и незаметно для себя вышел на улицу Лепик. Странная, удивительная улица, другой такой в Париже нет. Её изгибы столь же неповторимы, как изгибы тела женщины. Я поднимаюсь по ней на холм Монмартр, от быстрой ходьбы всё чаще, всё быстрее дышу, и кажется, что нахожусь в объятиях любимой. Мне чудится, что вот ещё чуть-чуть и за ближайшим поворотом познаю то, к чему стремлюсь... Надеюсь, каждый, кто когда-то был влюблён, простит мне подобное сравнение. Простит или поймёт...
Увы, за поворотом ничего особенного нет — всё та же улица, всё те же унылые дома...
Позавтракав в «Мулен де ла Галет», я повернул назад. И вот спускаясь с Монмартра, снова прохожу по улице Лепик и вижу дом. Самый обыкновенный доходный дом под номером пятьдесят четыре. В Париже множество таких домов, но что-то заставило меня остановиться. Господи, да здесь ведь жил Ван Гог! Вот уж никак не мог подумать, что мы окажемся соседями — моя квартира в нескольких минутах ходьбы. Ну, разумеется, соседство чисто виртуальное, если рассматривать его во времени. Но место... Почему мне предложили квартиру именно на улице Пуге? Не странно ли? Или это снова поворот судьбы?
Великий художник, в основе его творчества была страсть, неутолимая страсть, которая не позволяла бросить кисти, пока не сумел закончить полотно. Вот мне бы так! В принципе, это вполне реально, когда пишешь небольшой рассказ, где важно от начала до конца сохранить заданное настроение. Если же пишешь роман... Пожалуй, тут совсем не то. Ни днём, ни даже целым месяцем не обойдёшься. И прихожу к выводу, что литература нечто куда более сложное, чем живопись. Здесь не достаточно выразительной формы, нужна мысль... Я вспомнил, что писал о живописи Илья Репин: «Душа живописи — идея. Форма — её тело. Краски — кровь. Рисунок — нервы. Гармония-поэзия дают жизнь искусству — его бессмертную душу».
Да, не только мысль, но и поэзия! Однако вот ведь парадокс, я к этому выводу пришёл совсем недавно: в прозе тоже есть своя поэзия, без этого она едва ли не мертва. Но как выразить в прозе свою душу? В живописи это сплетение линий, красок, форм, возникшее как бы по наитию. Живопись вовсе не основана на формулах, как утверждал Сёра. Точно так же литература не может состоять из одних только описаний, диалогов, мыслей, высказанных автором и размещённых на пространстве книги согласно определённому закону. Завязка, кульминация, развязка... Пособие для малолеток, только и всего! Вот так и получается, что остаётся лишь писать то, что велит душа. Как, что, когда — она одна об этом знает. Никто кроме неё! Да, честно признаюсь, когда сажусь за стол, заранее не знаю, что напишу. Ну разве что могу предполагать, будто полезными мыслями набита голова, какие-то сюжетные повороты приготовил. Так ведь душа всё это по-своему перевернёт!.. Нет, так нельзя! Но я же не смогу командовать душой. Так что же делать? Что?
И вот что я решил. Мне надо жить в гармонии с душой — тогда всё, что задумал, всё получится.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |