В том доме на Большой Садовой, где я по ночам подрядился сторожить музей, жила-была девочка. Роста ниже среднего, телосложения хрупкого, я бы даже сказал, изящного. Но до того времени, когда можно будет рассуждать о ней, как о красивой женщине, должно пройти ещё лет пять, если не семь. Ну, в общем, девочка как девочка. Да я бы на неё даже не посмотрел, если бы не одно обстоятельство — звали её... Кира.
Ну, Кира и Кира. Мало ли на свете имён? А эта — не дворянка, не дочь камергера и статского советника. И, как ни старайся, не найдёшь в ней знакомые черты. Однако воображение подсказывает то, чего, возможно, нет. И думаешь: а не была ли моя Кира в юном возрасте именно такой — взбалмошной, прелестной, шаловливой? Вот и отец всё жалуется, мол, покоя никому от этой Киры нет.
А что если попробовать вернуться мысленно назад? И даже вообразить то, чего и не было, и не могло быть вовсе. Вот думаешь, что отдельные фрагменты прошлого никак не соединить, не склеить. Но если всё же попытаться...
Уездный городок Карачев. Десяток вёрст до имения Шаблыкино. А там... Сцена, которую я много раз видел, представлял в мечтах. Пикник в приусадебном парке, на поляне. Дамы в кринолинах, офицеры лейб-гвардии конного полка, выборные от народа в дворянское собрание и местные помещики... Сытые, довольные всем люди. Скажи им, не поверят в то, что случится всего лишь через полтора десятка лет.
А рядом дети. Милые, беззаботные дети, играющие на лужайке. И среди них я, синеглазый мальчик в коротеньких штанишках. И она — девочка в белом платьице, с голубой лентой в волосах. Она кричит:
— Попробуй-ка догнать!
И я бегу за ней, бегу, вот-вот поймаю. Совсем немного уже и догоню... Но нет, напрасный труд, ничего не получается. Она как белая бабочка — кажется, уже догнал, однако снова и снова ускользает. Ещё чуть-чуть, последний мой рывок, вот протяну руку и тогда... И вот тогда, крепко взявшись за руки, взлетим, стремглав пронесёмся над лужайкой, над усадьбой и устремимся туда, где будем мы вдвоём — я, признанный писатель, и она. Прекрасная, дивная мечта...
Но тут вдруг в самый чудный момент раздвинулись кусты на окраине поляны, и оттуда показалось лицо той, подлинной, настоящей Киры. И простирая руки, сияя огромными от ужаса глазами, она зовёт:
— Миша! Михаил! Сюда! Сюда...
Да, это она, я узнаю. Я должен ей помочь! Да неужели способен лишь мечтать, предаваться сладким грёзам? Я сделаю всё. Всё, что только в моих силах! Даже если придётся поступить вопреки всему, даже если не суждено мне стать писателем.
Тогда зачем же здесь сижу? Да, да, бежать! Сейчас же, не откладывая на потом. Бегом в Париж!..
По-быстрому рассчитался с хозяйкой, попрощался с соседями, собрал свой чемодан. Там, на углу Триумфальной и Тверской очень кстати оказалась касса по продаже авиабилетов. Мне снова повезло — только что кто-то сдал билет, и вот я обладатель заветного пропуска в другую жизнь. Не повезло здесь, так непременно повезёт в Париже! Но главное, конечно, это Кира.
И вот, наконец, я в зале ожидания аэропорта. Рейс на Париж откладывается — у диспетчеров снова забастовка. Чтоб не завыть от досады и тоски, пришлось тащиться в ресторан. У стойки бара знакомлюсь с соотечественником — писатель, хоть и давно живёт в Москве, но родом-то из Киева! На радостях я готов его обнять. Чего не сделаешь после третьей рюмки! А он талдычит про какого-то Экзюпери, про его аэроплан... Говорит, был такой лётчик, ну и, конечно, литератор. Да понял я — писателей этих пруд пруди! Нет среди них только меня...
— И вот, поверишь ли, сколь б не летал, но каждый раз с замиранием сердца поднимаюсь я на борт, смотрю, смотрю на проплывающие мимо облака, и вспоминаю Антуана.
А я, стыдно признаться, этого Антуана не читал. И даже в первый раз лечу. Нисколько не боюсь, но кто знает, чем закончится... Только б долететь! Только бы узнать что-нибудь о Кире!
Вот объявили наш рейс. Ещё немного и рассаживаемся по местам. Тот, что писатель, у окна, я рядом. Взлетаем. Чуть качнуло. Он уже спит — бедняга, видимо, умаялся. А я во все глаза гляжу на синее небо, на кучевые облака. И вижу землю под крылом — дороги, пашни, города... И всё такое крохотное! Даже не верится, что это та самая земля. Вот пролетаем над рекой — да я даже в темноте её узнаю! Блестит, вьётся по равнине серебристой змейкой Днепр. Там где-то дальше дом, город, улица... Где-то там осталась и моя страна...
И вот ещё о чём подумал. И что это писателям не сидится в Киеве? И даже в Одессе? И почему-то в Таганроге? Нет, непременно подавай им либо Москву, либо Париж...
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |