Подробный рассказ о трагической смерти Михаила Александровича Берлиоза, «председателя правления одной из крупнейших московских литературных ассоциаций, сокращенно именуемой МАССОЛИТ, и редактора толстого художественного журнала», кажется читателю поначалу совершенно необъяснимой деталью в сюжете романа. Ну, действительно, зачем Булгаков «заставляет» умереть Берлиоза? Неужто сатана так измельчал, что тщится доказать свое существование каждому образованному безбожнику? О времена!
Берлиоз является на страницах романа дважды. Но если в первой главе он предстает перед читателем «из плоти и крови», то в главе двадцать третьей у редактора вид самый фантастический — мертвая голова на золотом блюде.
Итак, случай первый. Берлиоза хорошо знали и Иван Бездомный, и Мастер: поэт сотрудничал с редактором, а у Мастера тоже имелась какая-то возможность заключить, что редактор — человек «не только начитанный, но и хитрый».
В связи со случаем вторым приходит на память история Иоанна Крестителя. Сей великий аскет и пророк, о котором Иисус говорил, как об ангеле (вестнике. — Прим. авт.), посланном Богом «приготовить путь» Спасителю — убедить людей отказаться от низменных помыслов и деяний. Иоанн Креститель заплатил головой за обличение грехов сильных мира сего. И отрубленная голова его на золотом блюде была доставлена Иродиаде, преступной жене преступного царя.
Конечно, Берлиоза трудно сравнивать с пророком Иоанном. Но отрезанная голова редактора, поданная на блюде духу зла, есть доказательство его вины. Кто, как не председатель МАССОЛИТа, мог оценить значение романа Мастера и похлопотать об его опубликовании? И хотя сам Берлиоз не обличал зло, но с его помощью другой «сын человеческий» — Мастер — смог заявить и быть услышанным многими, что если сейчас и нет места Христову учению о спасении мира каждой раскаявшейся душою, то это не означает, что это Учение не истинно и оставлено людьми навсегда в прошлом.
Хитрый Берлиоз был настоящим фарисеем — тем «порождением ехиднины», задумавшим «бежать от будущего гнева» и праведных и злых (Евангелие от Луки 3, 7). Он помог Мастеру напечатать отрывок романа, но «пристроил» рукопись не в своем журнале, а в одной из газет. А затем, увидев, что скандал вокруг отрывка слишком велик, решил обезопасить себя публикацией антирелигиозной поэмы о христианском Иисусе, «которого на самом деле никогда не было в живых». Не было, стало быть, и Учения.
Мастер живет с обидой на Берлиоза. Он не может простить редактору, что тот не защитил его от нападок критиков. «Описание ужасной смерти Берлиоза слушающий сопроводил загадочным замечанием, причем глаза его вспыхнули злобой».
Кстати, об ужасной смерти. Мастер говорит Ивану: «И, право, я удивляюсь Берлиозу!... тот, сколько я о нем слышал, все-таки хоть что-то читал! Первые же речи профессора рассеяли всякие мои сомнения. Его нельзя не узнать, мой друг!» Но кто сказал, что Берлиоз не узнал сатану?
Вернемся на Патриаршие и проследим за настроением Михаила Александровича. В начале беседы с Иваном он дважды чертыхается. Чертыханием человек призывает дьявола, и вот к ним присоединяется Воланд. «<...> на поэта иностранец с первых слов произвел отвратительное впечатление, а Берлиозу скорее понравился, то есть не то чтобы понравился, а... как бы выразиться... заинтересовал, что ли». Берлиоз начинает учтиво разговаривать с иностранцем, а чертыхается (дважды) уже Бездомный. Воланд предлагает литераторам закурить, но принимает предложение только Иван. Дьявол считается изобретателем табака. Закуривая, Иван как бы подпадает под власть демонических сил. Берлиоз же уже почувствовал опасность, но не знает, как выкрутиться. Он по инерции продолжает нелепый разговор и даже пробует иронизировать. Но момент истины наступает, когда незнакомец предлагает посмотреть свои документы.
«Черт, слышал все...» — подумал Берлиоз и вежливым жестом показал, что в предъявлении документов нет надобности».
Перечитайте эту фразу, выкинув запятую после слова «черт», и вам откроется та душевная смута, которая нахлынула на редактора. Он догадался, кто перед ним. Но хочет окончательно убедиться в этом, задавая конкретные вопросы.
«— А у вас какая специальность? — осведомился Берлиоз.
— Я — специалист по черной магии.
«На тебе!..» — стукнуло в голове у Михаила Александровича.
— И... и вас по этой специальности пригласили к нам? — заикнувшись, спросил он.
— Да, по этой пригласили — подтвердил профессор...»
Берлиоз убеждается в самых худших своих опасениях: перед ним черный маг, он же сатана, сеящий смерть. Правда, Воланд пытается успокоить Михаила Александровича, что цели его визита вполне мирные и он будет разбирать рукописи Герберта Аврилакского. Но лукавство — оружие дьявола, и Берлиоз чувствует, что тот совсем не случайно появился перед ним.
Это обнаруживается, как только Воланд начинает пересказывать роман Мастера. Берлиозу прекрасно знаком его текст. Он читал рукопись Мастера! В растерянности он хватается за спасительную мысль, что перед ним сумасшедший, но откровенная угроза — я буду жить в вашей квартире — «ломает» его окончательно. И когда на вопрос о существовании дьявола Берлиоз одними губами шепчет Ивану: «Не противоречь», он уже все понял и осознал. Публикация части романа Мастера — это и его вина. Рассказ о Пилате звучал для него как приговор. Берлиоз еще пытается улизнуть, но он обречен...
Михаила Александровича нельзя отнести к главным героям романа. Он погибает в самом его начале. Но по ходу действия о нем то и дело вспоминают. И это немудрено. Берлиоз — большой литературный авторитет. Хоронят его по «высшему разряду», как лицо очень значительное. Но кого же имел в виду Булгаков?
Начнем с необыкновенной фамилии героя. Булгаков вставляет в текст шутку, что смерть приключилась с «Берлиозом... не композитором». Берлиоз-композитор — автор «Фантастической симфонии», близкой по теме булгаковскому произведению. Названия частей симфонии — 1. Мечтания. Страсти. 2. Бал. 3. Сцена в полях. 4. Шествие на казнь. 5. Сон в ночь шабаша ведьм — соответствуют в общих чертах развитию линии Маргариты во второй части романа. Но, видимо, в булгаковском каламбуре заключаются более сложные ассоциации, не только музыкальные, но и литературные, когда наша мысль от Берлиоза-композитора движется к опере Гуно «Фауст», затем к гетевскиму Фаусту и Вагнеру и снова к Вагнеру-композитору...
Фамилия Михаила Александровича напоминает, что его творчество связано с познанием инфернального мира и действиями в нем демонических духов. Относительно его возможных исторических прототипов в комментариях традиционно пишут, что их насчитывается великое множество, ибо в те времена «богоборцы» в сфере культуры доминировали. Называют, к примеру, руководителя РАППа Л.Л. Авербаха или писателя М.Е. Кольцова — откровенных недоброжелателей писателя, а также Демьяна Бедного (настоящее имя Е.А. Придворов). Никаких убедительных обоснований в пользу того или иного выбора исследователи романа не приводят.
Мы предлагаем иную точку зрения. На наш взгляд, прототип Михаила Александровича вполне узнаваем, и это — Алексей Максимович Горький.
Прежде всего о богоборчестве. Павел Басинский в книге «Горький» пишет: «Он не был атеистом в буквальном смысле, хотя бы потому, что вопрос о Боге страшно волновал и был едва ли не главным «пунктом» его протестного отношения к миру... Но и верующим в Бога Горький себя не считал. Зато можно точно и без тени сомнения сказать: у Пешкова-Горького были какие-то особенные отношения с чертом». Много мемуаристов свидетельствуют, что на протяжении всей своей жизни Горький постоянно «чертыхался». К слову «черт» он обычно применял ласковые эпитеты — «черти лысые», «черт знает как здорово». В двух ранних рассказах «О черте» и «Еще о черте» их главный герой является писателю.
В возрасте 19 лет Алексей пытался застрелиться выстрелом из револьвера в бок. В предсмертной записке Пешков просил его «взрезать» и обнаружить там черта. За попытку самоубийства Горький на семь лет был отлучен от Церкви. И более в нее не вернулся.
В начале 90-х годов Алексей Максимович Горький писал фельетоны, которые подписывал Иегудиил Хламида. В этой какофонии звуков объединялись два антагонистических понятия: «Иисус Христос» — через инициалы, и Иуда Искариот — через имя. Великому пролетарскому писателю принадлежит также очень откровенное признание: «Если дьявол существует и вводит меня в искушение, то это — во всяком случае, не «мелкий бес» эгоизма и тщеславия, а Абадонна, восставший против творца, равнодушного к людям и лишенного таланта».
В одном из лучших своих произведений, книге «Заметки из дневника», Горький от лица колдуна рисует мир, состоящий из чертей, как из атомов:
«— Да, да, черти — не шутка... Такая же действительность, как люди, тараканы, микробы. Черти бывают разных форм и величин...» И далее описывает бесформенных, как слизняки, лиловых чертей, ответственных за скуку; голландских — маленьких круглых цвета охры — чертей неосмысленного буйства, благодаря которым «человек может сказать губернатору — «дурак!», изнасиловать свою дочь, закурить папиросу в церкви, да-да! Это черти неосмысленного буйства». А есть еще черти колокольного звона, черти лунных ночей, драповые, напоминающие своей формой гвозди с раздвоенным острием — друзья пьяниц, а также «черти клетчатые — хаос разнообразных кривых линий; они судорожно и непрерывно двигаются в воздухе, образуя странные, ими же тотчас разрушаемые узоры, отношения, связи. Они страшно утомляют зрение. Это похоже на зарево. Их назначение — пресекать пути человека, куда бы он ни шел... куда бы он ни шел...»
Не такой ли клетчатый явился Берлиозу в час небывало жаркого заката на Патриарших?.. Напомним эту встречу: «И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок... Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно и физиономия, прошу заметить, глумливая». Этот «длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним влево и вправо». Все точь-в-точь по Горькому, из-за худобы этот человечек похож на живую кривулину, гуляющую из стороны в сторону. В тот момент Берлиоз еще не получил доказательство существования черта, поэтому гражданин кажется эфемерным. Но вот Михаил Александрович направился к турникету. «Тут у самого выхода на Бронную со скамейки навстречу редактору поднялся в точности тот самый гражданин, что тогда при свете солнца вылепился из жирного зноя. Только сейчас он был уже не воздушный, а обыкновенный, плотский, и в начинающихся сумерках Берлиоз отчетливо разглядел, что усишки у него, как куриные перья, глазки маленькие, иронические, что видны грязные белые носки». Коровьев материализовался из солнечного зарева и, как и положено клетчатому, указывает, где пресечется жизненная линия Берлиоза: «...сюда пожалуйте! Прямо и выйдете куда надо». Кому надо, хочется спросить, но отвечать уже не хочется. И так все ясно. Надо заметить, что Берлиозу перед смертью явился не мелкий бес, а один из высших слуг сатаны. В масонской иерархии рыцарь Коровьев соответствует 30-й степени обряда, называемой степенью рыцаря Кадоша. Она является самой серьезной ступенью масонского восхождения, ибо только в ней завеса над игрой в жмурки приподнимается, и ее соискателю объясняют истинный смысл масонской стратегии.
Рыцарь Кадош после обряда своего посвящения «возвращается в мир, чтобы символически «отомстить» за де Моле, то есть восстановить правосудие, попранное беззаконием, стать средоточием света и справедливости. Действовать рыцарь должен в тишине и скромности, как бы под защитой мистического щита. Он не скажет ни слова, но будет при сем, чтобы никто не заподозрил, что и он из числа бесчестных демагогов. Отмщение зла есть преодоление зла. Одни называют его прощением, другие — уходом от мирской суеты, третьи же — правосудием, не пристрастной, но рациональной справедливостью, построенной на чувстве человечности» (Морамарко М. Масонство в прошлом и настоящем. М.: Прогресс, 1990). Вот и объяснилось, почему в час трагедии на Патриарших было безлюдно и зачем Берлиоза надо было убивать таким варварским способом. Рыцарь Коровьев, вернувшись в мир людей, совершил ритуальное жертвоприношение дьяволу и, таким образом, «оплатил свой счет и закрыл».
Горький не просто отвергал Православие. Он думал о создании новой религии. Повесть «Мать» критик и литературовед Генрих Митин назвал «Евангелием от Максима». Имя главного героя повести апостольское — Павел. Именно в момент своего революционного перерождения он приносит домой картину с христианским сюжетом. «Однажды он принес и повесил на стенку картину — трое людей, разговаривая, шли куда-то легко и бодро.
— Это воскресший Христос идет в Эммаус! — объяснил Павел.
Матери понравилась картина, но она подумала: «Христа почитаешь, а в церковь не ходишь...»
Ниловна чувствует в поступке сына какой-то подвох, но сразу не может понять, в чем он проявляется. Она только знает, что метаморфоза Павла мнимая и есть отход от истинной Церкви. Но объяснение лежит в самой фразе, произнесенной сыном. Он сказал не «воскресший Иисус», а «воскресший Христос». Павел не верит в воскресение Иисуса, он думает о новом христианстве, религии под названием «социализм». «Коммунистический Манифест» теперь станет его настольной книгой, «Библией». А сам Павел предстанет апостолом новой веры. Вот горьковская утопия «материнского» периода, в которую он сам, похоже, никогда и не верил. И чем больше думал он над вопросами веры, тем дальше уходил от Христа.
В 1918 году Горький пишет в газете «Новая жизнь»: «Сегодня — день рождения Христа, одного из двух величайших символов, созданных стремлением человека к справедливости и красоте. Христос — бессмертная идея милосердия и человечности, и Прометей — враг богов, первый бунтовщик против Судьбы, — человечество не создало ничего величественнее этих двух воплощений желаний и безумной отваги в достижении цели — оба символа сольются в одно великое чувство». Именно эта мысль вложена в уста дьякона-расстриги Егора Ипатьевского («Жизнь Клима Самгина»): «Не Христос — не Авель нужен людям, людям нужен Прометей-Антихрист». Вера в существование черта не покидала его, эта уверенность основывалась на личном опыте. А вот, с другой стороны, есть ли доказательства бытия Божиего? Был ли Бог?
В этом смысле Алексей Максимович идеально подходит на роль Берлиоза, заказывающего поэму об Иисусе, которого, «как личности, никогда не существовало на свете». Но как можно писать о том, чего нет? И если Иисуса не было, то о ком должен писать Иван?.. Очевидно, о дьяволе!!! Берлиоз именно к этому и подводил Ивана. Явление Воланда на Патриарших только ускорило процесс, и Иван уже на следующий день в больнице начал строчить заказанную рукопись про «Берлиоза, не композитора».
Алексей Максимович, подобно Берлиозу, тоже однажды выступил заказчиком такого рода сочинения. «Следует сказать несколько слов о перекличках и параллелях в творчестве Горького и Булгакова начала 30-х годов. Любопытен, на наш взгляд, следующий факт: в самый разгар работы Булгакова над «романом о черте» (позднейшее название «Мастер и Маргарита») у Горького рождается замысел пьесы о черте, причем одного из возможных воплотителей этого замысла он видит в Булгакове. 4 февраля 1932 г. он писал заведующему литчастью МХАТа П.А. Маркову: «У меня есть кое-какие соображения и темы, которые я хотел бы представить вниманию и суду талантливых наших драматургов: Булгакова, Афиногенова, Олеши, а также Всев. Иванова, Леонова и др... Есть у меня и две темы смешных пьес, героем одной из них является Черт — настоящий!..» Замыслом пьесы о черте Горький поделился также с гостившим у него А. Афиногеновым, записавшим этот сюжет в своем дневнике: «Тема сатирическая, бытовая. Перед занавесом черт. Он в сюртуке, он извиняется за свое существование, но он существует. Он здесь будет организовывать цепь, заговор случайностей, чтобы люди через эти случайности пришли в соприкосновение и обнаружили тем самым свои внутренние качества, свои бытовые уродства. Черт передвигает вещи, подсовывает письма, черт создает внешние мотивировки для развития поступков людей в их бытовом окружении. Он порой язвительно усмехается и спрашивает публику: «Каково, хорошо ведь работаю, вот как людишки сталкиваются, вот какая чертовщина разыгрывается». К тому же времени относится горьковский набросок будущей пьесы под названием «Правдивый рассказ о злодеяниях черта», близкий по содержанию к тому, что записал Афиногенов.
Сам Горький понимал, что этот сюжет ему «не по зубам». Когда-то, в начале 20-х годов, он хотел сочинить произведение «о черте, который сломал себе ногу, — помните, тут сам черт ногу сломит!» Затем написал стилизованный рассказ о черте, живущем у почтмейстера Павлова, однако остался им, видимо, недоволен и никогда его не публиковал. Его реалистический метод сопротивлялся условности, связанной с появлением подобного «героя» на сцене. Черт как реальное лицо невозможен в эстетической системе Горького. Дьявольское, темное начало жизни может воплощаться здесь либо в человеческом облике (например, столяр в «Голубой жизни»), либо в образе двойника («Жизнь Клима Самгина») — в обоих случаях в виде галлюцинации, вызванной расстроенным воображением героя. Каково же было бы удивление (и смеем предположить, восхищение) Горького, если бы он узнал, что Булгаков работает над романом, по замыслу довольно близким горьковскому» [10].
Булгаков к тому времени уже более трех лет работал над романом о дьяволе. Об идее Горького он, разумеется, узнал и «отложил» в архив памяти. Вспомнил же снова уже после смерти Алексея Максимовича, последовавшей 18 июня 1936 года, когда стал наполнять свой роман «шифрами». Вот тогда-то образ Берлиоза и заиграл живыми, горьковскими красками.
Любопытно, что Булгаков долгое время не мог определиться, какие имя, отчество и фамилию дать своему герою. В этом смысле Берлиоз — фигура исключительная. В разных редакциях писатель именовал его Михаилом Яковлевичем, Антоном Антоновичем, Антоном Мироновичем, Владимиром Антоновичем, Владимиром Мироновичем, Марком Антоновичем, Борисом Петровичем, Григорием Александровичем. Были проблемы и с выбором фамилии: среди возможных вариантов были и такие, как Мирцев, Крицкий, Цыганский. При доработке последней редакции Булгаков даже пытался именовать своего героя Чайковским... Но все-таки самое первое наименование председателя писательской организации — Берлиоз — оказалось и самым прочным. В последние месяцы жизни писатель вернулся вновь к нему. Если сам образ Берлиоза от редакции к редакции практически не изменялся, то с инициалами творилась самая настоящая чехарда! Видимо, долгое время Булгаков пытался создать обобщенный художественный образ руководителя писательской организации, который погибал «случайно». Алексей Максимович, как никто другой, подходил на роль Берлиоза, однако «приговаривать» живого классика к испытанию на трамвайных путях у Булгакова не было никакого желания.
Но, наверное, и в творчестве присутствует своя логика. После 18 июня 1936 года ситуация качественно переменилась. Да и вдумаемся, наконец: кому, как не первому председателю правления Союза писателей СССР, претендовать на роль председателя МАССОЛИТА? Нам кажется это совершенно очевидным...
Берлиоз уверен, что человек сам управляет своей судьбой, но встречает решительное возражение со стороны Воланда. «И, в самом деле, — тут неизвестный повернулся к Берлиозу, — вообразите, что вы, например, начнете управлять, распоряжаться и другими и собою, вообще, так сказать, входить во вкус, и вдруг у вас... кхе... кхе... саркома легкого... — тут иностранец сладко усмехнулся, как будто мысль о саркоме легкого доставила ему удовольствие, — да, саркома, — жмурясь, как кот, повторил он звучное слово, — и вот ваше управление закончилось!»
Саркома — злокачественная опухоль. Воланд даже изобразил симптомы этой болезни, кашлянув пару раз. К чему упоминание этой болезни? Или это тоже шифр? Да, совершенно верно. В качестве доказательства приведем выдержки из заключения к протоколу вскрытия А.М. Горького:
«Смерть А.М. Горького последовала в связи с острым воспалительным процессом в нижней доле легкого, повлекшим за собой острое расширение и паралич сердца.
Тяжелому течению и роковому исходу болезни весьма способствовали обширные хронические изменения обоих легких...
Эти хронические изменения легких, плевр и грудной клетки создавали сами по себе еще до заболевания воспалением легких большие затруднения дыхательному акту, ставшими особенно тяжелыми и труднопереносимыми в условиях острой инфекции».
Какие еще нужны доказательства? Мы говорим Берлиоз, подразумеваем — Горький.
Вот и «нехорошая квартира» — это пародия на ночлежку в пьесе «На дне». И там, и тут в центре действия сатана: у Булгакова — это Воланд, у Горького — Сатин (чуть измененное имя духа зла).
Об отношении Булгакова к драматургии Горького говорит запись в дневнике Елены Сергеевны: «15 апреля 1937 г... Пошли в камерный — генеральная «Дети Солнца». Просидели один акт и ушли — немыслимо. М.А. говорил, что у него «все тело чешется от скуки». Ужасны горьковские пьесы. Хотя романы еще хуже».
Последнюю фразу можно истолковать неоднозначно. Так часто, или даже почти всегда, у Булгакова. Уж Михаил Афанасьевич зря не скажет. В последнее время в доме Горького жили вместе три любивших его женщины — Екатерина Павловна Пешкова (первая и законная жена), Мария Игнатьевна Будберг (любимая женщина, которую Горький «делил» с Уэллсом) и Олимпиада Дмитриевна Черткова, ухаживавшая за писателем. Фамилия Черткова похожа на знак судьбы. По ее собственному признанию, Олимпиада Дмитриевна была последней женщиной, с которой Алексей Максимович простился «по-мужски». «16-го мне сказали доктора, что начался отёк легких. Я приложила ухо к его груди — послушать — правда ли? Вдруг как он меня обнимет крепко, крепко, как здоровый, и поцеловал. Так мы с ним и простились. Больше в сознание не приходил».
Перед смертью Горький признавался близким, что во сне спорил и ругался с Господом Богом. «За день перед смертью он в беспамятстве вдруг начал материться. Матерится и матерится. Вслух» (О.Д. Черткова). Точно, как будто летит под трамвай...
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |