1
«Невежды думают, что все рассказы о колдунах и чародеях, которые они слышат, невероятны. Безбожники и лжеученые не хотят признать то, что они видят, и, не зная причины того, что видят, отрицают виденное. А колдуны и чародеи смеются над ними по двум главным причинам: во-первых, чтобы отвести от себя подозрение, а во-вторых, чтобы обеспечить торжество царства Сатаны», — писал в 1580 году в «Демономании» Жан Боден.
Скрытность князя мира сего казалась в Средневековье аксиоматичной. Тогда были уверены: дьявол кроется в деталях, и из деталей он и состоит. Не тот, конечно, грубый пародийный черт, которому приписывают все людские искушения и провокации потустороннего мира, герой лубочных картинок русского базара, а настоящий дьявол — который оживал, к примеру, в отдельных гиперболизированных чертах героев Достоевского. Однако наряду с этими многогранными персонажами, дьявольскими в своих проявлениях, на протяжении и XIX, и XX века существовал все же и лукавый провокатор: особенно этот герой выписывался в литературе и был своего рода предвестником приближающегося апокалипсиса, который казался очевидным для части русских интеллектуалов, не принявших революцию или считавших ее катастрофой.
Именно о таком злом гении и плодах его пришествия и была написана книга Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита». Ведь в первоначальной версии роман должен был называться «Князь тьмы». А в другом варианте даже «Евангелие от Воланда». Злокозненный персонаж является двигателем сюжета, он держит в своих руках ключи от всех поворотных дверей и имеет склонность быть невероятно живым. Более того, и Иешуа, и уж тем более ригорист Мастер уступают Воланду в яркости и динамизме. Не говоря уже о его очевидном мрачном красноречии, превосходящем любых других героев романа.
Автор порой и сам подозревался советской ортодоксальной критикой в том, что он посланец темных сил белого движения. Ему прямо говорили о том, что прорывалось в его «Беге», «Днях Турбиных».
Один из бесноватых столпов Российской ассоциации пролетарских писателей Владимир Киршон писал, что в пьесах Булгакова «было продемонстрировано наступление буржуазного крыла драматургии».
Возможно, коллективные нападения в советской прессе и породили мрачноватое ощущение жизни и сарказм, которые отразились и в последнем романе автора? А может быть, именно они вели его гораздо глубже — к омуту забвенья, который был утешением в трудные часы жизни?
21 апреля 1929 года, накануне дня рождения Ленина и в преддверии Пасхи, журнал «Огонек» поместил на своей первой странице фотографию группы людей, столпившихся возле одного из последних открытых торговцев Библией и Евангелием. «Еще торгуют опиумом в СТРАНЕ СОВЕТОВ» — гласила надпись под снимком.
Ленин называл религию «родом духовной сивухи». Но еще чаще советские газеты и журналы вспоминали фразу Маркса: «Религия — опиум народа». Вот и Остап Бендер, обращаясь в «Двенадцати стульях» к отцу Федору, вопрошал: «Почем опиум для народа?»
Советская власть, часто цитировавшая этот афоризм в уличных лозунгах и эпиграфах к атеистическим статьям, считала, что впервые он был сформулирован классиком коммунистического будущего в работе «К критике гегелевской философии права» 1843 года, напечатанной в «Новой рейнской газете». Истина же, как часто это бывало с советскими пропагандистскими афоризмами, была с ними не в ладах и открывалась в далекой от религии области. И высоколобым большевистским начетникам пришлось бы признать, что первая подобная метафора была придумана автором предельно жестких эротических романов — маркизом де Садом в его «Жюльетте, или успехах порока», книге, посвященной свободе секса, свингерству и различным формам половых удовольствий. Весь текст произведения де Сада наполнен торжествующим насилием и фантастическими оргиями.
Правда, под опиумом там подразумевалась не религия, а отношение к власти. Персонаж де Сада заключает: «Вы кормите народ опиумом, чтобы, одурманенный, он не чувствовал своих бед, виновником которых являетесь вы сами. Вот почему там, где вы царствуете, нет заведений, которые могли бы дать отечеству великих людей; знания не вознаграждаются, а коль скоро в мудрости нет ни чести, ни выгоды, никто не стремится к ней»1.
Садистские художественные аллюзии вряд ли учитывались авторами антирелигиозной пропаганды. Но одно было очевидно: в стране, только что пережившей Мировую и Гражданскую войны, где было много увечий физических и душевных, тема такого «антидепрессанта», как опиум, была понятна и, вероятно, остра. Именно опиум и производный от него морфий становятся одними из тех веществ, которые активно потребляли тогда не только склонные к такому «удовольствию» простолюдины и богема, но и даже профессиональные врачи.
«Из, по меньшей мере, десятка медицинских учреждений, в которых мне приходилось работать в годы войны и последнее время, я не помню ни одного, где я не сталкивался бы с морфинистами из числа персонала»2 — писал в своем исследовании Горовой-Шалтан.
Именно о таком печальном опыте повествует Булгаков в рассказе «Морфий» в номерах от 9, 17 и 23 декабря 1927 года в журнале «Медицинский работник». Описание наркомании, приводящееся там, носило очень живой характер и могло бы стать предупреждением и назиданием. Истина заключалась в том, что автор имел представление об этом не на словах.
«Михаил был морфинистом, и иногда ночью после укола, который он делал себе сам, ему становилось плохо, он умирал, — писал в своих мемуарах муж сестры Булгакова Леонид Карум, — к утру он выздоравливал, однако чувствовал себя до вечера плохо. Но после обеда у него был прием, и жизнь восстанавливалась. Иногда же ночью его давили кошмары. Он вскакивал с постели и гнался за призраками. Может быть, отсюда и стал в своих произведениях смешивать реальную жизнь с фантастикой»3.
Упоминания об этих увлечениях и сейчас будоражат литературоведческую среду, а порой воспринимаются как гнусный навет на автора, который действительно дал для этого почву своим реалистическим воспроизведением быта и состояний наркомана в рассказе «Морфий». Булгаков так мастерки очертил описание наркотических ступеней, что не осталось никакого сомнения, что он сам прошел через это.
И эти подробности впечатляют: «Первая минута: ощущение прикосновения к шее. Это прикосновение становится теплым и расширяется. Во вторую минуту внезапно проходит холодная волна под ложечкой, а вслед за этим начинается необыкновенное прояснение мыслей и взрыв работоспособности. Абсолютно все неприятные ощущения прекращаются. Это высшая точка проявления духовной силы человека. И если б я не был испорчен медицинским образованием, я бы сказал, что нормально человек может работать только после укола морфием. В самом деле: куда, к черту, годится человек, если малейшая невралгийка может выбить его совершенно из седла»!
Но наука вещь точная, и она часто исследует те самые детали дьявола, с которых начался наш разговор. В 2015 году итальянские и израильские химики решили проанализировать рукопись «Мастер и Маргарита» с точки зрения имеющихся на ее страницах химических веществ и человеческих выделений. Были взяты самые разнообразные и доступные авторские страницы, из архива в РГБ, из частных коллекций и тех черновиков, что были проданы во время аукциона «На Никитском» в 2014 году.
Надо сказать, что ученые и раньше обращали внимание на наркотический аспект в работах Булгакова. Вот, например, Виктория Тишлер, анализируя рассказ «Морфий», резюмирует свои впечатления в форме сугубого моралите:
«Нынешняя подготовка врачей — это прежде всего усвоение фактической информации в форме клинических знаний и навыков. Обучение работе с психоактивными веществами нуждается в усовершенствовании, в частности, в него нужно включить анализ проблемы «врач как пациент», и здесь важную роль может сыграть литература. Конечно, придется немало потрудиться, чтобы разрушить стереотипы скрытности и замалчивания, сложившиеся вокруг проблемы зависимости в медицинской профессии, и мотивировать студентов-медиков и врачей своевременно обращаться за помощью. Литература, написанная врачами, открывает прямой путь к этой деликатной теме, поскольку читателей в ней подкупает прежде всего достоверность, взгляд автора изнутри. «Морфий» Булгакова — отличный повод начать разговор о культурных, личностных и клинических проблемах, с которыми сталкивается врач-наркоман. Правильное использование дидактических материалов, таких, как этот рассказ, поможет предотвратить наркоманию среди врачей, улучшит качество ухода за пациентами и повысит вероятность того, что врачи с зависимостью обратятся за помощью»4.
Но в итальянско-израильской работе 2015 года на первый план выходило именно изучение следов автора, каковыми ранее вряд ли кто-либо занимался.
Из бумаги, на которой писались черновики, микрогранулы подвергли газожидкостной хроматографии и масс-спектрометрии. Эти методы считаются предельно объективными и зарекомендовали себя в криминалистических экспертизах. Уже первые результаты анализа страниц показали, что квадратный сантиметр почти каждого из архивных листов содержал различное количество морфина (морфия) — одного из алкалоидов опия.
Впервые вещество из опиума выделил в 1804 году немецкий фармаколог Фридрих Сертюрнер. Название препарат получил от имени древнегреческого бога сновидений Морфея, сына бога сна Гипноса. Но в этот период времени вне медицины наркотик употреблялся лишь самоубийцами как сильнодействующий яд.
Повальному увлечению морфином способствовало изобретение Александром Вудом в 1853 году инъекционной иглы. И сегодня препарат продолжает использоваться в медицине для снятия сильной боли.
Булгаков как медик прибегал к инъекциям его во времена Гражданской войны, когда находился в Вязьме. Однако длительное время считалось, что он смог избавиться от наркотической зависимости: он сам признавал за собой этот порок, который и описал в рассказе «Морфий». И вот ученые обнаружили, что подозрения были небеспочвенны.
Газожидкостная хроматография показала, что количество морфия на страницах рукописи Булгакова варьировалось от 2 до 100 нанограмм. Попадание наркотика на бумагу могло происходить лишь двумя Способами — либо с послюнявленного пальца изо рта, либо непосредственно с пальца, с выделениями. Таким образом, было выявлено наличие морфина, и 6-моноацетилморфина (C19H21NO4) — продукта его распада, который образуется в ходе обмена веществ в организме человека, регулярно принимающего наркотик5.
Возможно, вызовет удивление тот факт, что следы морфия сохранились со столь далекого времени. Но подобного рода стойкость вещества на бумаге была вызвана тем, что в ту эпоху при ее изготовлении еще не применялся хлор, способный затруднить, а то и вовсе уничтожить всяческие следы наркотика.
На всем протяжении рукописи количество содержащегося морфия на страницах меняется. Вначале он почти отсутствует, но постепенно по мере написания его количество увеличивается. Было отмечено, что содержание морфия также падает там, где начинается сюжетная линия Иешуа.
Самыми наркотическими стали страница плана романа и страница главы «Поединок между профессором и поэтом». Некоторые страницы мистических глав указывают на непрерывное потребление автором морфия. Оно взлетает особенно в тех резких главах, где воображение поднимается до непревзойденных пиков, как, например, в «Великом бале Сатаны».
Потребление наркотических веществ нисколько не умаляет таланта автора. Вспомним, что классик английской поэзии Сэмюэл Кольридж, балансируя на грани реальности и фантастического сна, под действием опиума, с помощью которого боролся с физической болью от дизентерии, создал поэму «Кубла-хан», ставшую иконой английской и американской культур. В XIX веке потребление опиума было распространено в среде богемы: Бодлер и Дюма прибегали к этому препарату.
Может возникнуть справедливый вопрос: а есть смысл в опасной фармакопее искать источник вдохновения автора? Не принижаем ли мы творческий метод, талант, в конце концов законную диффузию фантазии, мастерства и житейского опыта? Отнюдь! Этот момент придает образу автора заостренность и неоднозначность. Тем более, что одним из главных персонажей его романа был Воланд, которому авторская химия, возможно, добавила адской значительности, парадоксальности в выводах и подлинной мрачности всепонимающего посланца тьмы.
Визит в Москву предполагал невероятные встречи и еще более невероятные последствия этих встреч в самых невероятных местах и самые невероятные для СССР темы бесед. Самая важная из них и самая первая оказалась посвящена факту существования Иисуса Христа. И этот вопрос, как мы увидим, был острым не только для слушателей Князя тьмы, так и для автора.
Но так как вопрос об историчности бога служит завязкой романа, будем считать его принципиальным. С него Воланд начинает свою миссию в Москве. И следовательно, вопрос является кардинальным для всего романа и понимания его тайного смысла, выходящего за пределы литературного поучения.
Примечания
Memoria et Monstrum — монстр памяти.
1. Маркиз де Сад. Жюльетта. Т. 2. М., 1992. С. 544.
2. Горовой-Шалтан В.А. Морфинизм, его распространение и профилактика // Вопросы наркологии. Вып. 2. М., 1928. С. 48.
3. Чудакова М.О. Жизнеописание Михаила Булгакова. М., 1988. С. 64.
4. Victoria Tischler. Dr Junkie. The Doctor Addict in Bulgakov's Morphine: What are the Lessons for Contemporary Medical Practice? Journal of Medical Humanities. December 2015, Volume 36, Issue 4, p. 359—368.
5. Journal of Proteomics, vol. 131, 10 January 2016, p. 199—204 Gleb Zilberstein, Uriel Maor, Emmanuil Baskin, Pier Giorgio Righetti.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |