Как известно, женщины предпочитают бабников и повес целомудренным представителям мужской половины человечества. А если этот повеса является еще и героем такого известного произведения, как «Белая гвардия», то он становится кумиром не только женщин, но и вообще всех читателей. Именно так можно охарактеризовать отношение большинства почитателей творчества Михаила Афанасьевича Булгакова к образу поручика-артиллериста Виктора Викторовича Мышлевского, о котором нам и хотелось бы поговорить.
Многие булгаковеды связывают рождение литерного образа Виктора Мышлаевского с одним из друзей детства братьев Булгаковых Николаем Николаевичем Сынгаевским. В этой версии преуспели до того, что расписали Сынгаевского нравственной копией Мышлаевского, приписали ему «портретное» сходство с литературным героем и даже отправили его служить в армию. Тем не менее, по большому счету кроме наименования «друг детства» да сходства с именем — Виктор Викторович и Николай Николаевич — больше никаких совпадений в биографии Мышлаевского и Сынгаевского мы не наблюдаем. Многие строят схожесть Сынгаевского и образа Мышлаевского на эпизоде романа, связанном с гимназическими годами Турбина и Мышлаевского, когда сторож Максим уличил их в цуке (так в то время называлась «дедовщина») воспитанников младших классов. Однако там же мы встречаем отзыв о Мышлаевском полковника Малышева: «Нет, черт возьми... Это действительно офицер. Видали?», что абсолютно ни как нельзя отнести на счет Сынгаевского.
Виктор Сынгаевский никогда не имел никакого отношения к действительной военной службе: не учился в военных училищах, не служил офицером в артиллерии, не принимал участия в гражданской войне, не был забулдыгой и повесой, имел, в отличие от Мышлаевского, квартиру на Малой Подвальной, где жил вместе со всей семьей. Наконец, роман Мышлаевского с загадочной Анютой в случае с Сынгаевским представляется просто мифом. Если бы Михаил Афанасьевич Булгаков основывал описание своего героя на биографии друга детства, то Мышлаевский не был бы под Красным Трактиром, не бежал бы оттуда в Киев, не служил бы в 1919 году у белых и не попал бы в результате в Красную Армию, как это планировал писатель в своей трилогии, где «Белая гвардия» была лишь первой частью. Кто же тогда Мышлаевский? На этот вопрос мы и постараемся ответить.
Как известно, до революции Булгаковы дружили семьями не только с Сынгаевскими, но и с Коссобудзскими, у которых частенько бывали. Главой этой семьи был военный врач 130-го Херсонского пехотного полка киевского гарнизона Константин Коссобудзский, близкий коллега друзей и родственников Булгаковых — Покровского и Воскресенского. После гражданской войны, когда из Киева в Польшу уехали Сынгаевские, почили родители Михаила Афанасьевича, погибли или же эмигрировали многие друзья детства, семья Коссобудзских оставалась единственной, которую не почти коснулись кровавые события. У Коссобудзских не менее 2—3 раз в месяц бывали и Варвара Булгакова со своим супругом Леонидом Карумом — так же прототипы главных героев Белой гвардии. Во время своих приездов в Киев заходил к Коссобудзским и Михаил Афанасьевич. Бывал здесь и давний знакомый Булгаковых и Сынгаевских, Петр Александрович Бржезицкий, муж Нины Константиновны Коссобудзской. Бржезицкий некоторое время работал на военной кафедре Киевского Института Народного Хозяйства, возглавляемой Карумом, который и устроил его преподавателем, как бывшего офицера.
При изучении протоколов допросов Леонида Сергеевича Карума 1931 года, когда последний обвинялся в службе у белых и контрреволюционной деятельности, фамилия Бржезицкого не раз мелькала на страницах дела. Он так же оказался бывшим офицером. Профессиональное любопытство заставило нас обратиться к делу Бржезицкого, что дало множество любопытных сведений об этом человеке, биография и повадки которого до мельчайших подробностей дублировали описание и деяния Виктора Викторовича Мышлаевского, одного из главных героев «Белой гвардии».
Впервые двадцатилетний подпоручик-артиллерист Петр Александрович Бржезицкий появился в доме Коссобудзских и был представлен всей компании в конце 1913 года. К тому времени Бржезицкий закончил Суворовский Варшавский кадетский корпус и Константиновское артиллерийское училище в Санкт-Петербурге. Петр Александрович происходил из древнего польского аристократического рода с Украины, его отец, как и многие предки, был боевым генералом царской армии. Петр Бржезицкий родился в Житомире, где служил отец и где оставалось семейное гнездо. По окончании училища, летом 1913 года, Петр Александрович был назначен младшим офицером в 33-ю артиллерийскую бригаду, располагавшуюся в Киеве. В то время Константин Коссобудзский временно исполнял обязанности военного врача 33-й дивизии, куда входила бригада Бржезицкого. На почве служебных отношений и произошло знакомство Коссобудзского и Бржезицкого, вскоре превратившееся в дружбу и бурный роман Петра Александровича с Ниной Константиновной Коссобудзской. Тогда же подпоручик Бржезицкий был представлен и другим семьям — Булгаковым и Сынгаевским. В то время в среде российского офицерства, особенного из именитых родов, как Бржезицкие, наметилась тенденция параллельно осваивать и гражданские профессии. Под воздействием своих новых знакомых Петр Александрович стремился поступить на медицинский факультет Киевского университета, что помешала ему сделать начавшаяся Первая мировая война.
Лето 1914 года осталось памятным для многих киевских семейств. На фронт уходили мужья, братья, сыновья. Должен был оставить гостеприимный дом Коссобудзских и Петр Александрович Бржезицкий, назначенный временным командиром батареи формирующейся из киевлян 70-й артиллерийской бригады. Командиром 70-й дивизии, в которую входила бригада, был назначен известный генерал-майор барон Алексей Павлович Будберг, ставший начальником Бржезицкого не только во времена Первой мировой, но и гражданской войн. Уже в августе 1914 года 70-й киевской дивизии пришлось пройти через тяжелые бои у Замостья, в которых получил свое боевое крещение Петр Бржезицкий. В 1915 году, после кровавой бойни у Горлицы и славной победы под Холмом дивизия была переброшена на Северный фронт, под Петроград. К тому времени войска противников перешли к позиционной войне, и на Северном фронте на долгое время установилось затишье. Бржезицкий, уже поручик, использовал каждую возможность, чтобы выбраться в Киев, вновь приехать в уже родную семью Коссобузских и компанию близких людей.
Февральская революция 1917 года сломала жизни многим людям в бывшей Российской империи. Не был исключением и фронтовой офицер Петр Александрович Бржезицкий, в чине штабс-капитана принявший на себя командование дивизиона 70-й артиллерийской бригады. Киевская дивизия к тому времени была элитарной и прославленной воинской частью. Еще до революции Император Николай II за Холмские бои повелел сохранить дивизию и после войны. На Северном фронте 70-я дивизия считалась одной из лучших, барон Будберг, уходя на должность начальника корпуса, оставил право командования дивизией за собой. В Июньском наступлении 1917 года дивизия, одна из немногих, еще была способна проявить боевые качества. Но это уже была агония. Развал армии был неизбежен. Именно он в значительной степени и повлиял на судьбу Петра Александровича Бржезицкого. Положение действительно было ужасным. Вот что писал в своем дневнике о состоянии 70-й дивизии и ее артиллерии генерал Будберг:
«7 октября... Разложение распространилось и на державшуюся так долго в полном порядке 70 дивизию, которую подсек перевод ее за Двинск; она впервые попросила пока отстрочить заступление ее в окопы на смену 18 дивизии, измыслив в качестве предлога переизбрать все комитеты...
12 октября... Настроение отчаянно скверное; 70 дивизия кончена и подошла к общему пределу полного развала, жалкие остатки надежды, за которую я еще цеплялся...
3 ноября... В соседней 4 особой дивизии товарищи организовали массовое братание с немцами; мои батареи 70-й бригады открыли по братающимся огонь, за что товарищи сильно избили артиллерийских наблюдателей (на батареи не сунулись, там по 2 пулемета на батарею)...
1 декабря... Получил письма из корпуса; всюду вступили в должности выбранные начальники; у нас в 70 и 18 дивизиях эта процедура прошла еще достаточно разумно, но рядом творятся всякие безобразия; в артиллерии старых дивизионеров посадили коренными ездовыми (самая трудная служба), ротных командиров назначили кашеварами и уборщиками нечистот. Где-то южнее были случаи продажи нашими товарищами немцам своих пулеметов и орудий. Чудовищно все это, но при наших товарищах, к ужасу, не невозможно...
16 декабря... Положение офицеров, лишенных содержания, самое безвыходное, а для некоторых равносильное голодной смерти, так как все боятся давать офицерам какую-нибудь, даже самую черную работу; доносчики множатся всюду, как мухи в жаркий летний день и изыскивают гидру контрреволюции...»
В своей бригаде на позициях под Двинском штабс-капитан Бржезицкий оставался до конца, выполняя свой офицерский долг. Именно этот, самый сложный период, и наложил на него тот отпечаток забулдыги и повесы, просматривающийся в образе Мышлаевского. Стал таковым Петр Александрович не от хорошей жизни.
В конце февраля 1918 года, с помощью большевиков окончательно развалив российскую армию, немцы перешли в решительное наступление по всему фронту. Горстка офицеров и солдат киевской дивизии защищала Двинск до последнего патрона. Именно этот бой, состоявшийся 22—23 февраля, по жестокой иронии судьбы почему-то стал днем основания тогда еще мифической Красной армии. А измученные и голодные бойцы доблестной 70-й дивизии попали в плен. Немецкое командование, в отличие от большевиков, высоко оценило героизм и мужество оставшихся верными своему долгу российских офицеров и немногих солдат. После окончательной оккупации немецкими и австро-венгерскими войсками Украины пленные киевской дивизии были переданы гетману Скоропадскому. Так, летом 1918 года Петр Бржезицкий вернулся на родину. Бывший штабс-капитан поехал не домой, в Житомир, а в Киев, где его еще ждали в семье Коссобудзских друзья и возлюбленная, но где он не имел ни работы, ни постоянного крова, ни уверенности в будущем:
«Другие, армейские штабс-капитаны конченых и развалившихся полков, боевые армейские гусары, как полковник Най-Турс, сотни прапорщиков и подпоручиков, как Степанов-Карась, сбитых с винтов жизни войной и революцией, и поручики, тоже бывшие студенты, но конченные для университета навсегда, как Виктор Викторович Мышлаевский. Они, в серых потертых шинелях, с еще не зажившими ранами, с ободранными тенями погон на плечах, приезжали в Город и в своих семьях или в семьях чужих спали на стульях, укрывались шинелями, пили водку, бегали, хлопотали и злобно кипели. Вот эти последние ненавидели большевиков ненавистью горячей и прямой, той, которая может двинуть в драку», — так писал о своих героях Михаил Афанасьевич Булгаков в «Белой гвардии». А ведь эти слова, полностью отвечали моральному облику и материальному положению Петра Александровича Бржезицкого. Никто кроме него из всех друзей и знакомых Михаила Булгакова не мог заслужить таких слов в романе.
Чем же занимался Бржезицкий в Киеве в 1918 году? В армию гетмана Скоропадского он поступать отказался по принципиальным соображениям, хоть имел по своему военному положению и опыту полное право на соответствующий чин сотника и должность в Киеве. К прочим специальностям Петр Александрович так же был уже не способен — революция сделала свое дело. Она повлекла за собой неописуемую тоску и разочарование в жизни, а вместе с ними пристрастие к беззаботной и безалаберной жизни, той самой, которую вел и Мышлаевский.
Вот что пришлось рассказать Петру Бржезицкому под физическим воздействием громил ГПУ о своем пребывании в Киеве в 1918 году:
«Протокол допроса.
1931 года февраля 3-го дня. Я, Уполномоченный ДТО ОГПУ ЮЗ'а Безкровный допросил сего числа обвиняемого Бржезицкого Петра Александровича, который показал:
В предыдущем моем показании мною укрыта служба в армии Гетмана, укрываемая до последнего времени по причине своего малодушия. Из Киева уехал эшелоном в Германию.
При Гетмане служил сторожем при автомобильном гараже Кр. Креста. Затем попал в организацию для защиты Киева от Петлюровцев. В ней служил около месяца в качестве рядового. Был на позиции у красного трактира и недалеко от станции Жулян. Затем самовольно бросил позицию и ушел в город, а дней через десять уехал в Германию с эшелоном. Там помещался в концентрационном лагере в г. Ниенсбурге. Затем был переброшен в Англию.
Организация эта состояла, главным образом, из бывших офицеров. Попал я туда добровольно в качестве рядового».
Красный Трактир, Жуляны — эти названия взяты не из рассказов и воспоминаний писателя-эмигранта Романа Гуля, произведения которого Булгаков мог и в глаза не видеть, а о нем самом ничего не слышать, а от реального свидетеля из близкого окружения Михаила Афанасьевича. Рассказ Мышлаевского и повествование Гуля действительно во многом имеют сходные факты. Тем не менее, на воспоминаниях Романа Гуля просто не возможно было построить монолог Мышлаевского о Красном Трактире. Почему? Это мы и попробуем объяснить.
На позициях под Красным Трактиром с вечера 20 ноября действительно находился 2-й отдел Киевской добровольческой дружины генерала Кирпичева во главе с гвардии полковником Сергеем Крейтоном. В этом отделе служил Роман Гуль. В него же попал и Петр Александрович Бржезицкий. В романе «Белая гвардия» и в воспоминаниях Гуля, публиковавшихся во 2-м сборнике «Архива русской революции» в Берлине в 1921 году, действительно в подробностях описаны одни и те же события. Но из четких подробностей нам становится ясно, что монолог Мышлаевского и воспоминания Гуля взаимодополняемы, но никак не тождественны.
К вечеру 20 ноября 1918 года во 2-м отделе на позициях насчитывалось не более 50 человек офицеров и добровольцев. Как вспоминал Р. Гуль, из отдела был выделен 2-й подотдел в количестве 10 человек для занятия Красного Трактира, где уже располагался Лубенский Сердюцкий конно-казачий полк. Прочие же чины отдела расположились в открытом поле невдалеке от Красного Трактира. Роман Гуль ушел со своим подотделом в Красный Трактир. Наш же герой рассказа остался в цепи на снегу. Р. Гуль подробнейше описал события, произошедшие со своим подотделом на утро 21 ноября: переход Лубенского полка на сторону войск Петлюры, гибель командира, бегство офицеров и нахождение их на батарее. Вместе с тем, он ни словом не обмолвился о судьбе офицеров и добровольцев, оставшихся под Красным Трактиром. А именно об этом рассказывал в доме Турбиных Мышлаевский:
«Стали это мы в полночь, ждем смены... Ни рук, ни ног. Нету смены. Костров, понятное дело, разжечь не можем, деревня в двух верстах, Трактир — верста. Ночью чудится: поле шевелится. Кажется: ползут... Ну, думаю, что будем делать?.. Что: Вскинешь винтовку, думаешь — стрелять или не стрелять? Искушение. Стояли, как волки выли. Крикнешь, — в цепи где-то отзовется. Наконец зарылся в снег, нарыл себе прикладом гроб, сел и стараюсь заснуть: заснешь — каюк. И под утро не вытерпел, чувствую — начинаю дремать. Знаешь, что спасло? Пулеметы. На рассвете слышу, верстах в трех поехало! И ведь, представь, вставать не хочется. Ну, а тут пушка забухала. Поднялся, словно на ногах по пуду, и думаю: «Поздравляю, Петлюра пожаловал». Стянули маленькую цепь, перекликаемся. Решили так: в случае чего, собьемся в кучу, отстреливаться будем и отходить на город. Перебьют — перебьют...»
К вечеру 21 ноября подотдел Гуля соединился под Жулянами со всем отделом, в котором оставался и Бржезицкий. Как вспоминал Роман Гуль: «Простояв день в прикрытии батареи, мы присоединились к своему отряду, который занял окраину Жулян. Расположились по хатам. Офицеры, второй раз занимавшие Красный Трактир, рассказывают, как они захватили петлюровский обоз. Крестьяне везли петлюровцам — яйца, сало, хлеб, мясо, масло, водку... — «Вот смотрите», комментирует рассказчик, «все сами везут, а тут ни до чего не докупиться: не ма, да не ма.»
Этот отрывок мы можем сопоставить с рассказом Мышлаевского о старом крестьянине, принявшем по ошибке офицеров за петлюровцев. Вполне возможно, что в данном случае и у Гуля рассказчиком был все тот же Бржезицкий.
По хронологии рассказа Мышлаевского выходит, что на позициях он провел всего один день. Однако, как мы уже говорили, хронологические рамки «Белой гвардии» не являются исторически правильными. События нескольких дней у Булгакова вполне сводились в один день из романа. Именно поэтому Мышлаевский, если бы он был реальным историческим лицом, должен был пробыть на позициях как минимум до вечера 22 ноября, Только в этот вечер части подотдела из-под Жулян были отведены к Посту-Волынскому, где и состоялся конфликт между офицерами и руководством отдела, упомянутый в романе «Белая гвардия»:
«Нуте-с, в сумерки пришли на Пост. Что там делается — уму не постижимо. На путях четыре батареи насчитал, стоят неразвернутые, снарядов, оказывается, нет. Штабов нет числа. Никто ни черта, понятное дело, не знает. И главное — мертвых некуда девать! Нашли наконец перевязочную летучку, веришь ли, силой свалили мертвых, не хотели брать: «Вы их в город везите». Тут уж мы озверели. Красин хотел пристрелить какого-то штабного. Тот сказал: «Это, говорит, петлюровские приемы». Смылся. К вечеру только нашел наконец вагон Щеткина. Первого класса, электричество... И что же ты думаешь? Стоит какой-то холуй денщицкого типа и не пускает. А? «Они, говорит, сплять. Никого не велено принимать». Ну, как я двину прикладом в стену, а за мной все наши подняли грохот. Из всех купе горошком выскочили. Вылез Щеткин и заегозил: «Ах, боже мой. Ну, конечно же. Сейчас. Эй, вестовые, щей, коньяку. Сейчас мы вас разместим. П-полный отдых. Это геройство. Ах, какая потеря, но что делать — жертвы. Я так измучился...» И коньяком от него на версту. А-а-а! — Мышлаевский внезапно зевнул и клюнул носом. Забормотал, как во сне:
— Дали отряду теплушку и печку... О-о! А мне свезло. Очевидно, решил отделаться от меня после этого грохота. «Командирую вас, поручик, в город. В штаб генерала Картузова. Доложите там». Э-э-э! Я на паровоз... окоченел... замок Тамары... водка...»
Описанного эпизода нет в воспоминаниях Романа Гуля, хотя из архивов нам известно, что он имел место. Откуда же мог о нем узнать Михаил Афанасьевич Булгаков, как не от непосредственного участника конфликта? Им, собственно, и являлся Петр Александрович Бржезицкий, который после нахождения под Жулянами, так же как и Мышлаевский фактически бросил свою часть.
Документы к биографии П.А. Бржезицкого. Приговор по делу 1930 года
Куда может вернуться безквартирный и безработный мужчина с больной душой и тоской в сердце? Догадаться не сложно, естественно — к женщине. Точно так же поступил Бржезицкий и литературный персонаж Мышлаевский. Как следует из различных вариантов концовки «Белой гвардии», последний поплелся в дом Турбиных, где его привлекали две вещи: Анюта — горничная и водка. Интересы Бржезицкого в то время так же ограничивались этими двумя пунктами, правда, он продолжал ухаживать не за горничной, а за Ниной Коссобудзской. Конечно, можно поспорить, что это не доказательство душевного родства Бржезицкого и Мышлаевского, поскольку такое родство можно подметить у большей части представителей мужской половины человечества. Тем не менее, для нас оно все же является достаточно веским и красочным аргументом.
К сожалению, мы не знаем подробностей личных отношений Петра Александровича и Нины Константиновны. Но, по всей видимости, они были весьма похожи на взаимоотношения Мышлаевского и Анюты:
«С Анютой всегда происходили странные вещи, лишь только поручик Мышлаевский появлялся в турбинской квартире. Хозяйственные предметы начинали сыпаться из рук Анюты: каскадом падали ножи, если это было в кухне, сыпались блюдца с буфетной стойки; Аннушка становилась рассеянной, бегала без нужды в переднюю и там возилась с калошами, вытирая их тряпкой до тех пор, пока не чавкали короткие, спущенные до каблуков шпоры и не появлялся скошенный подбородок, квадратные плечи и синие бриджи. Тогда Аннушка закрывала глаза и боком выбиралась из тесного, коварного ущелья. И сейчас в гостиной, уронив метелку, она стояла в задумчивости и смотрела куда-то вдаль, через узорные занавеси, в серое, облачное небо».
Чем все это закончилось, стало понятно из мало известного варианта 19-й главы романа:
«В спальне под соколом поручик Мышлаевский впервые в жизни нарушил правило, преподанное некогда знаменитым командиром тяжелого мортирного артиллерийского дивизиона, — артиллерийский офицер никогда не должен теряться. Если он теряется, он не годится в артиллерию.
Поручик Мышлаевский растерялся.
— Знаешь, Виктор, ты, все-таки свинья, — сказала Елена, качая головой.
— Ну уж и свинья?.. — робко и тускло молвил Мышлаевский и поник головой. (...)
В сумерки этого знаменитого 2 февраля, когда обед, скомканный к черту, отошел в полном беспорядке, а Мышлаевский увез Анюту с таинственной запиской Турбина в лечебницу (записка была добыта после страшной ругани с Турбиным в белом кабинетике Еленой), а Николка, сообразивший, в чем дело, утешал убитого Лариосика, в спальне у себя Елена в сумерках у притолоки сказала Шервинскому, который играл свою обычную гамму на кистях ее рук:
Какие вы все прохвосты...»
Мы не претендуем на то, что подобная сюжетная линия наблюдалась в отношениях между Петром Бржезицким и Ниной Коссобудзской. Однако в результате из концовки романа (менее известного варианта 20-й главы) исчезает Мышлаевский, которые по логике вещей затем всплывает у белых, а из Киева с последними немецкими эшелонами уезжает Бржезицкий. Личные ли отношения, либо какие иные причины толкнули на этот шаг Бржезицкого и литературного героя Мышлаевского — мы не знаем.
Как сложилась дальнейшая судьба Петра Александровича Бржезицкого? Оставив Киев вместе с последними немецкими частями, уже подчинявшимися командованию Антанты, Петр Бржезицкий был депортирован в Германии и долгое время жил в лагере под городом Ниенсбург. Поскольку он, в отличие от многих других российских офицеров, находящихся в Германии, оставил Украину почти добровольно, владел иностранными языками, Бржезицкого привлекли для работы в Английской военной миссии, занимающейся бывшими военнопленными. В офицерах, умеющих держать себя в обществе, владеть иностранными языками, действительно ощущался определенный недостаток: к тому времени различных лагерях для военнопленных в Германии оставалось до 300.000 российских солдат-военнопленных. Из-за начавшейся гражданской войны, непризнания Антантой Советской России, большевистских настроений в солдатской среде и пр. эта масса бывших военнопленных была лишена возможности в ближайшее время вернуться на родину. С этими солдатами работали не только английские, но русские офицеры. Всего в Германии действовало 23 союзных комиссии, в которых имелось до десятка российских офицеров в каждой. В одну из таких комиссий, функционировавшую в Ниенсбурге, и попал Петр Александрович Бржезицкий.
Работа у Бржезицкого была достаточно сложной: солдаты требовали отправки домой, митинговали и вообще напоминали взрывоопасную массу, способную влиять на политические события в Германии. Многие солдаты за соответствующее вознаграждение участвовали в попытки социалистического переворота в Берлине, Киле, и других немецких городах, известных революционными событиями. Чтобы хоть как-то сдерживать российские солдатские массы, англичане старались всячески удовлетворять потребности лагерей. Бывшие российские военнопленные питались и одевались намного лучше жителей побежденной в войне Германии. Правда, это давало малые результаты: бунты не стихали, солдаты на отрез отказывались идти в белые армии. Те же, кто по настоянию офицеров все же попадал к Деникину или Юденичу, зачастую в первый же удобный момент перебегали на сторону красных. Вот в такой не совсем нормальной атмосфере пришлось два месяца работать Петру Бржезицкому.
Для поддержки Белого движения в России страны Антанты оказывали не только финансовую и материальную помощь, но и проводили переподготовку лучших офицеров в своих военных училищах. Делалось это для того, чтобы российские офицеры осваивали военную технику и опыт боевых действий стран-победительниц в 1-й Мировой войне. 1 мая 1919 года штабс-капитан Петр Бржезицкий, как старый кадровый офицер, был направлен в военную школу для переподготовки российских военных в городе Нью Маркет в Англии. Здесь ему предстояло пройти четырехмесячные курсы, на которых он имел возможность ознакомиться и попрактиковаться в обращении с английским вооружением, поставляемым Антантой белым.
В конце августа около ста человек офицеров, окончивших школу, было отправлено на Дальний Восток, в армию адмирала Колчака. Среди этих офицеров был и Петр Александрович Бржезицкий. Лишь в конце сентября 1919 года офицеры были доставлены во Владивосток, где и были распределены по частям. Военным министром у Колчака в то время был генерал-лейтенант барон Будберг, тот самый, который на протяжении трех лет командовал 70-й киевской дивизией. Так штабс-капитан Бржезицкий стал колчаковцем и был назначен преподавателем Красноярской артиллерийской школы.
Фронт армий Колчака трещал по швам — красные наступали. Ожесточенные бои в начале января 1920 года разгорелись и под Красноярском. В бой были введены части Красноярской артиллерийской школы, несколько дней сдерживавшие красных на подступах к городу. Не смотря на это, 7 января 1920 года Красноярск пал. Белые солдаты массово сдавались в плен. Остатки армии, проделывая тяжелый Сибирский поход, отступали к Байкалу. Вместе с армией уходила Красноярская школа, в которой в то время служил и брат Петра Александровича Виктор Бржезицкий. На железнодорожных станциях под Иркутском скопилось множество войсковых частей белых. Некоторые из них намеревались открыто перейти к красным. Лишь офицеры оставались непреклонными в своих целях и продолжали с боями пробиваться за Байкал. Остатки Красноярской артиллерийской школы застряли в Черемхове, городке, расположенном неподалеку от Иркутска. Здесь ободренные успехами Красной армии рабочие подняли вооруженные восстание. Виктор Бржезицкий успел выскочить из западни и в последующем ушел с белыми в Китай. Петр Бржезицкий остался в Черемхово. Ему пришлось перейти к красным.
Что же было дальше? Вот что рассказывал Бржезицкий о своей жизни в 1920 году и после окончания гражданской войны на допросах в ГПУ:
«...я пришел к помещению штаба революционных войск и предложил свои услуги работать. Мне дали должность коменданта санитарного поезда № 7 (конец января 1920 г.). Здесь работал 2 м-ца, а потом мне дали повышение, а именно н-ка санитарной команды Инокентьевского госпиталя. Здесь я проработал 2 м-ца и был арестован. Вечером пришли за мной и обыскали и хотели взять, а комиссар сказал, что я с ним сам приеду на следующий день в Особый Отдел. Так и сделал, но меня, не смотря на заверения комиссара, не отпустили, а сказали, что специалистов мы отправляем на фронт. Отсидел я 4—8 дней и меня одиночным порядком отправили на фронт в Штаб Западного фронта. Прибыл я в штаб и меня зачислили в Смоленский запасной арт. дивизион старшим инструктором. Там я работал в комиссии по проверке артиллерийских знаний у командного состава тех частей, которые перебрасывались на Польский фронт. Затем, я точно не помню, кажется, в сентябре месяце 1920 г. меня перевели в 4-ую артилл. школу сначала на должность комвзвода, затем помкомбата. Затем, в 1921 г., в октябре месяце, меня перевели в Днепровскую военную флотилию на должность ст. артиллериста. В ней я пробыл до момента начала расформирования. Октябрь 1922 г., я был демобилизован. В скором времени была регистрация всех бывших белых и я взялся на учет.
В это время я работал грузчиком в артели. Затем был год безработным, состоя на учете Биржи Труда. 16-го июня 1924 г. получил назначение с Биржи на должность ст. рабочего в комхоз. Там работал вскоре десятником до 16/3 1929 года, когда был уволен по реорганизации. Не помню, в 1924 г. или в 1925 г. был снят с учета белых и зачислен в терчасть 33 арт. дивизион. В 1927 г. летом отбывал 1—½ месяца в этом дивизионе в Дарнице. В 1928 г., не помню когда, меня приписали к 14 арт. полку и выдали моблисток. В 1929 г., в конце лета (август м-ц) меня призвали на 1—½ мца на специальный артилл. лаг. Сбор в Ржищево. В 1930 г., в конце сентября, я был призван на кратковременные лагерные сборы в свою часть, а именно в 14 артилл. <полк>.
В марте 1930 г. я работал десятником на строительных работах в Жилсоюзе. Кроме того, я кончаю в курсы строительные при ВСНХ.
Что касается моих знакомых, то благодаря моему замкнутому образу жизни, я решительно никуда не хожу. Все время свое посвящаю только работе и ученью. Я должен кончить свое ученье в ударном порядке к 1-го мая с/г. Единственно, к кому я ходил раз в 1—2 месяц<а>, это к родственникам моей жены (сестра родная жены замужем за сыном доктора Деленса (Де-Ленса — прим. Т.Я.)...»
Так сложилась дальнейшая судьба Петра Александровича Бржезицкого. В конце 1920 года, совершив головокружительное путешествие через Германию, Англию, Дальний Восток, Россию и Польшу он вновь вернулся в Киев. Здесь его еще ждала Нина Константиновна Коссобудзская, на которой после семи лет знакомства и многих лет военной разлуки он все же женился. Отсутствие нормальной работы и замкнутость была вызвана лишь тем, что он продолжал увлекаться алкоголем, который стал его настоящим роком после краха Белого дела на Дальнем Востоке.
Осенью 1930 года от Леонида Сергеевича Карума, мужа Варвары Булгаковой, известного нам, как прототипа Тальберга, Петр Александрович получил приглашение читать курс военной химии на военной кафедре Киевского Института Народного Хозяйства. Военную химию Петр Бржезицкий преподавал всего несколько месяцев. Интересно, что Мышлаевский тоже в какой-то мере занимался химией. Не один раз в «Белой гвардии» и различных вариантах ее финальных глав мы можем встретить замечания о том, что он увлекался разбавлением и смешиванием спиртных напитков, а так же самого спирта. Карум знал, что Бржезицкий бывший белый, но все же решил помочь ему. Это и погубило Петра Александровича и чуть не погубило самого Карума.
Еще в 1929 году органы ГПУ в Киеве начали охоту за бывшими участниками антибольшевистского сопротивления, высшими офицерами и генералами старой армии. Эта охота вскоре вылилась в мало известное дело «Весна», по которому было арестовано более двух тысяч бывших офицеров и генералов российской армии во всех регионах СССР. Их обвиняли в контрреволюционном заговоре против Советской власти. В организации заговора по иронии судьбы был обвинен бывший генерал Владимир Александрович Ольдерогге, который в 1920 году являлся одним из руководителей наступления Красной армии на Дальнем Востоке и которому Бржезицкий был обязан крушением всех своих надежд. Зять Ольдерогге, полковник Минин, бывший однополчанин Карума, так же работал вместе с Бржезицким. Минин и Карум были обвинены в причастности к организации заговора. Бржезицкий, как бывший колчаковец, в ГПУ вообще считался чуть ли не идеологом заговора.
1 февраля 1931 года за Петром Александровичем Бржезицким приехал «черный воронок» на улицу Короленко, 14, кв. 1, где он жил с женой. После обыска Бржезицкий был арестован. В тот же день од рассказал все, что добровольно вспомнил о своей предыдущей жизни. На второй день ему пришлось вспомнить то, что он не хотел вспоминать в ГПУ. На третий день его заставили «вспомнить» то, чего он никогда не делал и не знал. А 4 февраля 1930 года в деле появилась стандартная и тысячи раз выверенная в ГПУ, а затем в НКВД запись: «Признаю себя виновным в принадлежности к контрреволюционной организации, которая ставила себе целью свержение Советской власти и оказания содействия интервенции. Прошу при рассмотрении моего дела принять во внимание мое чистосердечное признание и раскаяние».
Советское правосудие того времени было достаточно скорым на расправу, поскольку «участники заговора» были арестованы и обработаны всего за несколько месяцев. 6 марта 1931 года по делу «Весна» части «киевской организации заговорщиков» было вынесено заключение: «Следственное дело № 135 по обв. Петра Александровича Бржезицкого... в преступлении, предусмотренном ст. 54 п. 11 и 2 УК УССР направить в Судебную Тройку ГПУ УССР с ходатайством о применении к Бржезицкому П.А. ВЫСШЕЙ МЕРЫ СОЦИАЛЬНОЙ ЗАЩИТЫ — РАССТРЕЛА».
Судебная Тройка при Коллегии ГПУ УССР, рассмотрев 20 апреля 1931 года дело Бржезицкого, нашла возможным заменить высшую меру всего пятью годами исправительно-трудовых работ. Уже в мае 1931 года Бржезицкий оказался в Темниковском исправительно-трудовом лагере в Мордовии. В феврале 1932 года Петра Александровича перевели в СЕВЛАГ, куда он, правда, так и не доехал...
Нина Константиновна Коссобудзская пять раз отправляла в прокуратуру прошения о пересмотре дела мужа. Однако, они были оставлены без внимания. А вскоре арестовали и всю семью Коссобудзских, и Нину Константиновну постигла горькая участь мужа.
Так оборвалась жизнь Петра Александровича Бржезицкого и Нины Константиновны Коссобудзской, принадлежавших к близкому окружению Михаила Афанасьевича Булгакова, что дает право считать из возможными прототипами героев романа «Белая гвардия» Мышлаевского и Анюты.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |