Заключение

В порубежные катастрофические времена всеобщая потребность в осмыслении основ бытия и человеческой жизни становится вполне объяснимой. Процесс познания мира и человека в такие периоды истории осуществляется посредством обращения к конкретным фактам, историям жизней. Нередко повествования, создаваемые в эти годы, становятся автобиографическими произведениями, если авторы создают собственные жизнеописания (например, «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное»); другие сочинения, написанные в жанре мемуаров, сохраняют воспоминания автора о его знаменитых современниках, третьи же скорее превращаются в широкие обобщения и портреты вымышленных героев, иногда не являющихся типичными. Книги И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева» и М.А. Булгакова «Белая гвардия» и среди романов, появившихся в хаосе 20-х гг. XX века, и в контексте развития русской и мировой литературы являются «знаковыми».

Рассматриваемые произведения занимают особое место по сравнению с другими образцами художественно-документальных жанров, так как в двух романах Бунина и Булгакова сделана попытка объединить достоинства автобиографии, жанра, предполагающего описание жизни автора, и мемуаров, жанра, представляющего художественные повествования о событиях и людях, современником которых является автор. Особую природу произведений в данном случае порождает синтез текстовой (художественной) и жизненной (внехудожественной) реальности, вымысла и факта, благодаря которому и возникают уникальные образцы художественно-автобиографической прозы. Наряду с автобиографическим началом, в частности — фактом частной жизни (как физической, так и духовной; как собственной, так и чужой), фактом собственно историческим, художественный вымысел способствует освоению мира в его смысловой перспективе, в особой эстетической организации материала, создает предпосылки в творческом процессе для художественных обобщений, идеализации, символизации.

Разделившие точку зрения большинства представителей дворянско-интеллигентской России о неизбежности гибели старого державного мира, Бунин и Булгаков ужаснулись чудовищным метаморфозам «народа Пушкина и Толстого». Писатели-современники, уловив трагический пафос времени, обратились к фиксации собственных раздумий о причинах краха монархии, прежней жизни. Удивительная родственность философско-эстетических концепций авторов представлена уже в писательских дневниках, заглавия которых («Окаянные дни» И.А. Бунина и «Под пятой» М.А. Булгакова) красноречиво свидетельствуют о непреднамеренном единомыслии, единодушии двух русских писателей. Очевидна близость мироощущений и мировоззрений писателей в почти одновременно высказываемых ими оценках социально-политических, социально-культурных событий и явлений, в обозначении роли исторических лиц, фигур современников (например, политиков, философов, писателей) в развитии цивилизации, нации, страны, человеческих судеб. Устойчивое желание понять и осмыслить действительность в художественных произведениях роднит двух авторов, чей жизненный, писательский опыт предопределял зачастую даже время повествования: сравнительно недавнее прошлое — в произведениях врача и молодого писателя Булгакова, далекое прошлое — в произведениях зрелого мастера Бунина, хотя в обоих случаях оба писателя в процессе работы непременно должны были находиться «под свежим впечатлением» (242, 140), получив «толчок для воображения» (М.А. Булгаков), представляя человека на лоне живого, постоянно изменяющегося, подчас катастрофического мира.

То или иное лицо, событие, явление становится реалистической основой произведений как начинающего писателя М.А. Булгакова, так и признанного мэтра русской литературы И.А. Бунина. Но, даже текстуально совпадая с многочисленными выдержками из писем и дневников, художественные произведения Бунина конца 20-х — начала 30-х гг. XX в. и Булгакова начала 20-х гг. XX в. приобретают характер лирико-философского осмысления действительности, предполагающий отвлеченную образность, символическую значимость предметов и деталей, своеобразную композицию, отражающую этапы движения лирического чувства героя произведения, как подобного автору, так и нередко непохожего на него. Подобные попытки высвободиться из «автобиографических одежд» повествования отмечены в произведениях Бунина рубежа XIX — начала XX вв., первых десятилетий XX в. (например, «Святые горы», «Поздней ночью», «Тишина», «Антоновские яблоки», «Над городом», «У истока дней», «Далекое», «Косцы», «Легкое дыхание» и др.) и в ранней прозе Булгакова конца 10-х — начала 20-х гг. XX в. (цикл «Записки на манжетах», цикл «Записки юного врача» [в частности, рассказ «Морфий», «Пропавший глаз»], проба пера — начатый роман о враче-наркомане «Недуг», фельетоны «Грядущие перспективы», «Киев-город», рассказы «Дань восхищения» [«Юнкер»], «Красная корона», «В ночь на 3-е число», «Я убил», «Налет», «Китайская история» и др.).

Писатели пытаются не столько реконструировать прошлое, сколько стремятся еще раз эмоционально пережить его, вызвать чувственное восприятие воссозданного, ушедшего. Стремясь с наибольшей силой выразить философский, исторический, нравственный, теологический смысл сущего — прошлого, настоящего и будущего — писатели воскрешают в слове не только частные, реальные события и индивидуальные характеры, сколько исторически обобщенные, функционирующие с установкой на подлинность. Наряду с использованием исторических фактов, Бунин обращается скорее к фактам собственной духовной жизни, тогда как Булгаков использует еще и факты чужих жизней. Это объясняется разными замыслами: описанием жизни человека в романе Бунина, описанием жизни семьи, многих людей в романе Булгакова.

Философия действительности предстает в произведениях Бунина и Булгакова в неразрывной связи с философией человека, представить которого как существо целостное в контексте социально-исторического, социокультурного, национального, государственного, общечеловеческого возможно лишь в случае изображения героя, максимально понятного, духовно и генетически, классово и национально близкого автору. Однако считать жизни героев Булгакова и Бунина автобиографиями авторов романов, даже если в основе замысла скрыта судьба писателя, не следует, поскольку в процессе работы авторы, отказываясь от частностей, стремятся к синтезу эпического и лирического, философичности и исповедальности, что обусловлено уникальной природой произведений на уровне соотношений «факт-вымысел», «документальность-образность», «автор-герой».

Герой Бунина и герой Булгакова являются современниками своих создателей (переживают события личной и общественной значимости, в свое время потрясшие сознание самих писателей, принадлежат к тому кругу, который был свойствен Бунину или Булгакову, вдыхают со своими авторами один и тот же воздух малых и больших городов державы, могут повторять своими ведущими личностными чертами и занятиями собственных творцов, а близкие и дорогие сердцу героев персонажи произведений отчасти напоминают родных и знакомых Бунина и Булгакова), однако и Алексей Арсеньев, и Алексей Турбин, как и их окружение, не являются абсолютно зеркальным отражением Булгакова и Бунина, членов их семей и друзей. Автобиографичность образа повествователя в каждом из романов следует понимать в том, что герой наделен авторским типом сознания, авторским комплексом переживаний. Герои двух романов-современников — это художественно представленные, обобщенные образы представителей дворянско-интеллигентских российских фамилий, основой биографий которых являются биографии авторов романов.

Вызванные потребностью подвести итог эпохальным событиям, итоговая книга состоявшегося мастера слова и первый роман молодого писателя представляют собой не столько индивидуально-психологический, сколько социально-исторический портрет человека, акт художественного познания времени и бытия, всеобщего. Портрет современника XX века — художника у Бунина, врача и воина у Булгакова, благодаря освобождению произведения от частностей личных жизней писателей и введению социально-исторического, общезначимого, типичного для жизни страны, истории народа, нации, превращается в портрет поколения: у Бунина — тех, кто, покинув Россию навсегда, стал эмигрантом «первой волны», у Булгакова — тех, кто явился эмиграцией внутренней. Постепенно образы и размышления в художественной ткани романов И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева» и М.А. Булгакова «Белая гвардия» теряют собственно автобиографические черты, перевоплощаясь в художественно воссозданные общебиографические константы жизни русского человека начала XX века: и в романе Булгакова, герой которого, Турбин, выражает субъективную — свою и во многом Булгакова — позицию; и в романе Бунина, чей герой, Арсеньев, имеет, несмотря на свою типичность, собственную, субъективную и нередко полярную авторской точку зрения, нередко становящуюся главенствующей.

В новаторских по своей природе произведениях — лирико-философском романе И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева» и героико-трагедийном и семейно-бытовом романе М.А. Булгакова «Белая гвардия» — ведущими константами воссоздания жизни становятся автобиографическое начало и художественный вымысел, соединение которых позволяет авторам эскизно, благодаря фактам собственных судеб, судьбам соотечественников, нарисовать бытие типичного современника, и, избавившись от излишних подробностей частной жизни, расширить эпическое полотно до масштабов страны (Булгаков, Бунин) и мира (Бунин), благодаря обращению авторов к типичным явлениям бытия, устойчивым образам и мотивам жизни.

Главным средством реализации замысла, создания романов о человеке и мире в произведениях каждого из писателей, безусловно, является типизация образов, мотивов, ситуаций, использование ведущих мифологем, в частности мифологем Дома и Дороги, как незыблемых констант жизни человека вообще и русского человека в частности. В итоге человек предстает в каждом из рассмотренных нами романов в контексте традиционных составляющих его бытия, слагающихся в единую модель гармоничного мира, и устойчивых его (человека) раздумий о судьбе государства и своей собственной жизни.

Двигающиеся от фактографичности к художественности, авторы используют различные приемы, способы и средства воссоздания жизни, устремляясь в разных направлениях: Бунин — от лиризма к эпичности, Булгаков — от эпичности к лиризму, воссоздавая целостный, постоянно изменяющийся, но вечный многоуровневый мир, центром которого остается человек, принадлежащий и конкретному времени, и Всебытию. Этому и служит неповторимое двуединство автобиографического начала и художественного вымысла.