Введение

Творчество Михаила Афанасьевича Булгакова, крупнейшего русского писателя XX в., уже несколько десятков лет находится в центре внимания исследователей. Литературное наследие Булгакова — прозаика, драматурга, сценариста — изучают литературоведы и искусствоведы, политологи и культурологи, философы и богословы. Это свидетельствует о том, что писатель является активной фигурой современного культурно-исторического процесса.

Творческая судьба писателя была трагичной. Булгаков узнал при жизни кратковременный успех и продолжительную травлю, долгие годы его наследие замалчивалось, затем, после публикации «Мастера и Маргариты», получило феноменальную известность, дискуссия о нем приобрела глобальный размах. Среди писателей XX в. Булгаков был и остается самым обсуждаемым. На каждом историческом витке его творчество воспринималось полемично, а зачастую получало парадоксальные оценки.

В статьях 20-х гг. XX в. нет попыток целостного анализа творчества Булгакова, есть лишь дискуссионные высказывания об отдельных произведениях, резко отрицательные в СССР и сдержанно положительные в русском зарубежье.

В 30—50-е гг., в период искусственного «забвения» художника, Булгаков упоминается как «классово-враждебный советской действительности» выразитель тенденций «внутренней эмиграции»¹; его драматургия называется «антисоветским явлением»².

В хрущевскую «оттепель» историки литературы начали корректировать вульгарные оценки булгаковского творчества как «клеветнического» и представили Булгакова «активным участником» литературного процесса советской эпохи. В 70-е гг., после публикации романа «Мастер и Маргарита» появляются многочисленные статьи, а затем и монографии. Западные исследователи видят в Булгакове только борца с коммунистическим режимом, а его сатиру (повести и последний роман) толкуют как «способ маскировки» политических взглядов, своеобразную «криптографию», повторяющую приемы Гоголя³. Советские литературоведы, стремясь «узаконить» место Булгакова в контексте русской классики, говорили о «противоречивости» или «ограниченности» его мировоззрения, а некоторые исследователи доказывали наличие прокоммунистических настроений в произведениях писателя, увидели в «Белой гвардии» убежденность автора в «великой исторической силе» и «правде большевизма»⁴, понимание «исторической закономерности» коммунистического будущего⁵.

Впервые роман «Мастер и Маргарита» был опубликован с большими купюрами (Москва. 1966. № 11; 1967. № 1), а часть наследия Булгакова стала доступной читателю только в период «гласности». В конце 80-х гг. в России вышел пятитомник М. Булгакова, в 90-е — десятитомное собрание сочинений, и в первые годы XXI в. В.И. Лосевым подготовлен текстологически выверенный восьмитомник.

Обозначились новые подходы к осмыслению места Булгакова не только в русской литературе XX в., но и в мировой, а также попытки вписать художника в классический литературный и философский контекст. Основой булгаковедения стали работы Л.М. Яновской и М.О. Чудаковой, описавших творческий путь Булгакова, исследование драматургии А.М. Смелянским и Ю.В. Бабичевой. Этапными в булгаковедении следует признать работы В.Я. Лакшина, П.В. Палиевского, И.В. Виноградова, Б.М. Гаспарова, В.В. Гудковой, И.Л. Галинской, А.А. Нинова, А.П. Казаркина, А.А. Кораблева, И.Е. Ерыкаловой, М. Золотоносова, Г.А. Лесскиса, В.И. Лосева, Я.С. Лурье, В.И. Немцева, В.В. Петелина, Б.В. Соколова, В.А. Шенталинского, В.В. Химич, Е.А. Яблокова. Из зарубежных исследований, в первую очередь, надо назвать работы М. Йовановича, М. Каганской, Р. Джулиани, Л. Милн, А.-К. Райта, Д. Спендель де Варда. Интерпретаторы ищут ключ к прочтению наследия Булгакова как непротиворечивого целого, выдвигают в качестве доминантных разные темы и мотивы. Творчество писателя рассматривается в широком историко-культурном контексте.

Усилия современных исследователей, аккумулирующих наработки русских литературоведов и западных славистов, направлены на изучение поэтики прозы и драматургии Булгакова, постижение авторской позиции писателя, его общественно-политических и религиозно-философских взглядов.

В современном литературоведении складывается направление, сосредоточенное на изучении взаимоотношений художественной литературы и религиозно-философской мысли⁶. В этом контексте выделяются посвященные наследию Михаила Булгакова статьи С. Семеновой, А. Кураева, М. Дунаева, Л. Ионина. Литература о Булгакове растет, поток интерпретаций его оригинальнейшего мира не ослабевает, но современные исследователи справедливо констатируют недостаточный и поверхностный характер изученности коренных проблем: метода, мировоззрения, философско-исторических взглядов писателя. Не затухают споры о том, в какой степени можно считать Булгакова реалистом, романтиком или модернистом.

По-прежнему остро полемично современные исследователи трактуют философскую позицию писателя. Ее то сводят до сугубо политических границ, то неправомерно расширяют и релятивизируют. В новейшем исследовании О.С. Бердяевой⁷ проводится мысль об изживании Булгаковым апокалиптического мироощущения и усвоении им сменовеховских идей, М.М. Дунаев утверждает: «Мировоззрение автора «Мастера и Маргариты» оказалось весьма эклектичным. Но главное — антихристианская направленность его — вне сомнения»⁸. Вслед за Г. Круговым и М. Микулашеком Н.К. Гаврюшин полагает, что «в мировоззренческой системе М. Булгакова» присутствует «сеть гностических умозрений»⁹.

В исследованиях В.В. Лепахина, В.Е. Захарова, Ю.К. Волкова, В.Б. Петрова, Н.А. Пермяковой, В.А. Ждановой, И.С. Урюпина, Омори Масако¹⁰ обоснованно доказывается, что Булгаков является продолжателем великой христианской и гуманистической культуры.

Дискуссия о Булгакове продолжается, полемика не окончена. Трудность изучения религиозно-философской позиции писателя заключается в том, что Булгаков не оставил развернутых философских опусов, его парадоксальный художественный мир дает основания для полярно противоположных истолкований. К постижению авторской позиции писателя исследователи идут через анализ мифопоэтики произведений. В ходе анализа возможны различные прочтения семантики художественных образов. И в значительной мере это связано с тем, что символика отдельного образа зачастую истолковывается вне парадигмы мифологических комплексов художественного текста.

Настоящая работа посвящена анализу поэтики прозы М. Булгакова и выявлению доминирующей парадигмы художественного мышления писателя — апокалиптического мифа, концентрирующего духовно-историческую память и выражающего мировоззренческие идеалы писателя. Апокалиптический миф — существенная часть традиционной русской мысли, связанной с православием. Апокалиптический миф содержит представления о развитии мира, истории и конечных судьбах человечества и вселенной.

Русское христианское сознание при своем формировании и развитии отличалось остротой и напряженностью апокалиптического переживания, центрированностью на эсхатологической проблематике, размышлении о конечной судьбе человека, истории и мира в целом. Разделяя взгляды Шеллинга о духовном понимании нации как особого мистического организма, обладающего своим провиденциальным мифом и своей провиденциальной судьбой, Н.А. Бердяев («Судьба России», «Миросозерцание Достоевского», «Русская идея») утверждал, что русские — апокалиптики или нигилисты. Русский народ, считал философ, по метафизической своей природе и по своему призванию в мире есть народ конца. Апокалиптический миф, по его мнению, является доминантой национальной ментальности, особенно характерным выражением русского национального духа в его самосознании и в его исторических судьбах.

Христианский апокалиптический миф в максимально развернутом виде содержится в последней книге Нового Завета, называемой Апокалипсис, или Откровение Иоанна Богослова, признанной Церковью боговдохновенной и внесенной Православием в канон священных книг.

Греческое слово «апокалипсис», являющееся ныне синонимом мировой катастрофы, первоначально означало «раскрытие», а точнее древний литературный жанр, претендующий на приобщение к тайному знанию и повествующий о развитии мира и конце света.

Вырастая из древнего жанра и в значительной мере усвоив его стиль, а также стиль апокалиптических текстов Ветхого Завета (пророческих книг), Евангелия и писаний апостолов, Откровение Иоанна Богослова стало христианской книгой, замыкающей Новый Завет и Библию в целом, т. е. последним словом Священного Писания. Но и в этом общебиблейском контексте христианское Откровение обладает своим особым содержанием и особым художественно-символическим языком. Апокалипсис есть пророческая книга Нового Завета: «Откровение Иисуса Христа, которое дал Ему Бог, чтобы показать рабам своим, чему надлежит быть вскоре...» (Откр. 1: 1). Если в книге Бытия говорится о начале становления тварного мира, в синоптических Евангелиях о начале христианской истории, то Откровение пророчески повествует о конце человеческой истории и мира в целом, содержит универсальный пророческий смысл. При этом оно не указывает на какой-то определенный конкретно-исторический финал земных событий. Откровение Иоанна излагает в символических образах завершение исторического процесса в его онтологической сути, дает философию истории и философского конца, эсхатологию. Как подчеркивает С.Н. Булгаков, «предмет Апокалипсиса есть метаистория», «историческая онтология, в которой раскрывается внутренний механизм мирового и исторического процесса»¹¹. Философия истории представлена в Откровении как общая драма истории и мира, связанная с трагическими испытаниями, выпавшими на долю Церкви, и состоит из следующих этапов: созревание могущественного антихристова царства, аккумулирующего в себе мировое зло и пагубу, Второе Пришествие на землю Христа для борьбы с антихристом и спасения мира, всеобщий Страшный Суд и торжество Царства Божия по достижению «конца истории». Подобная драма представляет историю как трансцендентно-имманентный процесс постепенного созревания трагедии, последний акт которой характеризуется максимально напряженной борьбой двух антагонистических сил — Христа и антихриста, несущей смерть как отдельным людям, так и всему человечеству в целом. Разрешение этого трагического конфликта происходит за пределами исторического времени, переносится в новую мировую эпоху, когда зло связано и побеждено, и лишь за порогом смерти наступает новая жизнь. Свидетельствуя о вселенской метаэмпирической трагедии, Откровение Иоанна Богослова говорит не только о последних катаклизмах мира перед его концом, но и о будущем в жизни Церкви, которое должно исполниться. Историософию Откровения Церковь трактует как универсальную, всемирно-историческую, в основе которой лежит морально-этическая закономерность, провиденциальный моральный разум, конечное торжество Добра над мировым Злом, Бога над дьяволом. С точки зрения христианского сознания извечную апокалиптическую драму, существующую во вневременных глубинах бытия, каждый человек и человечество переживали в прошлом, переживают в настоящем и будут переживать в будущем.

Всемирно-историческая универсальная драма получила адекватное воплощение в универсальном символическом языке Откровения. Как проницательно заметил С.Н. Булгаков, «наш Апокалипсис» написан «густыми синкретическими чернилами религиозной истории мира»¹². Образная система Апокалипсиса максимально вобрала в себя мифологическую символику многих древнейших религий и трансформировала ее для выражения глубинного мистического содержания, которое постигается лишь в меру личного религиозного опыта и вдохновенной способности к проникновению в эти символические глубины, несмотря на сложность и загадочность отдельных образов, с помощью синкретического символизма. Откровение обнажало сокровенный нерв христианской религии, жизненно и умозрительно разрешая проблему смерти как для отдельного человека, так и для всего человечества и приоткрывало таинственные глубины бытия.

Вера в «последние дни мира» была в христианстве всегда. Она существовала в древней церкви, существует и в современной. Это подтверждает и органически связанный с первоначальными символами древнейших церквей Никео-Константинопольский символ веры, который в 7, 11 и 12-м членах содержит православно-христианское исповедание веры в будущее Пришествие Сына Божия на землю, всеобщий Страшный Суд и в будущую вечную жизнь. С полным правом можно утверждать, что православное эсхатологическое сознание исторически развивалось между отрицательным и положительным полюсами ожидания, т. е. между образом Страшного Суда и христианским чаянием вечной жизни, причем развивалось именно под воздействием антиномичных представлений о жизни текущей и жизни вечной, и неизбежной мыслью о смертном часе, благочестивой «памятью смертной». Эсхатологические размышления о личной смерти и ответственности на Суде загробном, а также раздумья о конце мира и надежде на грядущее Царство Божие всегда являлись предметом молитвенного внимания и выступали важнейшим средством нравственной и духовной ориентации христиан. Это отразилось в молитве великой ектении: «христианские кончины живота нашего... и доброго ответа на Страшном Судище Христовом просим», а также во втором прошении молитвы «Отче наш»: «Да приидет Царствие Твое». Благодаря апокалиптическому мифу общее приятие земной жизни в ее личной и исторической самоценности как дара Божьего соединилось в христианском сознании с трезвым и реалистическим восприятием личной смерти и конечного исхода отдельных этапов человеческой истории, способствуя тем самым утверждению христианского мировидения и осознанию антиномичной природы истории и бытия, диалектически сопряженных с категориями жизни и смерти, вечного и временного, добра и зла.

Содержащий четко выраженные поведенческие модели спасения и пагубы, функционирующие в режиме награды и наказания, любви и страха, апокалиптический миф обладал мощным морально-педагогическим воздействием. И, стимулируя в человеке христианское отношение к жизни и направляя его на путь благочестивых деяний, он обязательно включался в проповеди христианских апологетов. По преданию, с помощью пророчества о Страшном Суде греческий философ склонил князя Владимира к принятию христианства. И несомненно, что такое же сильное действие апокалиптические проповеди производили как в эпоху принятия христианской веры, так и в последующее время, формируя личностное и национально-историческое самосознание. «Речь философа» из «Повести временных лет», включающую в себя апокалиптические мотивы, Д.С. Лихачев справедливо назвал первым сочинением по русской истории. Огромное число разнообразных толкований на Апокалипсис, обширная апокрифическая литература, а также древнерусская духовная поэзия подтверждают, что по мере распространения христианства на Руси Апокалипсис превращался в глубоко личный и глубоко национальный миф русских православных людей, нераздельно сопрягающих свою личную судьбу с судьбами всего русского народа и вселенского христианства¹³. По словам С.Н. Булгакова, «...душа русского православия <...> в глубине своей всегда была доступна апокалиптическому трепету и предчувствиям»¹⁴. Вероятно, поэтому из всех библейских книг Апокалипсис стал играть чрезвычайно важную роль в национальном сознании, в народном слое и высшем культурном, у русских мыслителей, писателей и художников.

В православном сознании апокалиптический миф является онтологией и гносеологией, средством познания духовно-исторических коллизий и явлений. Вслед за А.Ф. Лосевым мы полагаем, что анализ конкретно-исторических разновидностей мифологии, особенно мифологии апокалиптической, является актуальной задачей литературоведения. Не претендуя на полноту охвата типологических разновидностей апокалиптической мифологии в русском духовном сознании XX в., в настоящем исследовании мы сосредоточили внимание на наиболее репрезентативных фигурах апокалиптической мифологии в русской религиозно-философской мысли (Д.С. Мережковский, философы «веховского» направления, А.Ф. Лосев). Философы-веховцы (Н.А. Бердяев, С.Н. Булгаков, С.Л. Франк и др.) с помощью социально-исторической и историософской интерпретации апокалиптического мифа сумели первыми раскрыть религиозно-культурный характер революционного конфликта XX в., осуществили аксиологическую реабилитацию культурно-исторической парадигмы христианского мировидения и оказали существенное влияние на пробуждение и формирование исторического самосознания писателей первой трети XX в.

Основная часть монографии посвящена выявлению и анализу парадигмы апокалиптического мифа в творчестве М.А. Булгакова.

Анализ апокалиптического мифа в произведениях Булгакова является актуальным как в теоретико-, так и в историко-литературном плане; расширяет представление о типологических разновидностях художественно-исторических проявлений мифа, его структуре и функциях. Исследование апокалиптического метамифа, пронизывающего прозу и драматургию Булгакова, позволяет выявить особенности творческого метода и стиля Булгакова, уточнить авторскую позицию писателя (концепцию мира, истории), т. е. решить наиболее спорные и дискуссионные проблемы современного булгаковедения.

Материалом исследования стали этапные для творчества Булгакова произведения, темой которых была современность, увиденная как слом исторической инерции, — роман «Белая гвардия», повести «Дьяволиада», «Роковые яйца», «Собачье сердце», роман «Мастер и Маргарита», а также дневники, письма, публицистика писателя.

Методология и методики исследования обусловлены стремлением дать целостный анализ произведений Булгакова. Это определило ориентацию на структурный метод с его предпочтением целостному имманентному анализу произведения; на историко-генетический метод, герменевтический и новейшие методики интертекстуального анализа. Выделение проблемы анализа поэтики прозы Булгакова потребовало методической опоры на концепцию автора М.М. Бахтина.

Значимость работы в том, что в ней предложена трактовка прозы М. Булгакова как философской, выдвинута концепция текста, несущего религиозно-метафизическую нагрузку. Историзм писателя рассмотрен как постижение скрытых от поверхностного мышления процессов, воплощения метаисторического плана.

Приношу огромную благодарность всем моим учителям, преподавателям Томского государственного университета, благодарю моих коллег, принимавших участие в обсуждении монографии, и всех, кто вдохновлял меня и помогал мне в работе.

Примечания

1. Литературная энциклопедия. 1930. Т. 1. Стб. 609—611.

2. Большая советская энциклопедия. 1951. Т. 6. С. 259.

3. Volker Levin. Das Groteske in Michail Bulgakovs Prosa mit einem Exkurs zu A. Sinjavskij. München, 1975; Holthusen I. Gegenwartsliteratur. Die Literarische Avantgarde. Bern-München, 1963.

4. Яновская Л.М. Творческий путь Михаила Булгакова. М., 1983. С. 131.

5. Бэлза И.Ф. К вопросу о пушкинских традициях в отечественной литературе (на примере произведений М.А. Булгакова) // Контекст-80. М., 1981. С. 194.

6. Исупов К.Г. Русская эстетика истории. СПб., 1992; Ионин Л.Г. Социология культуры. М., 1998; Дубин Б.В. Слово — письмо — литература: Очерки по социологии современной культуры. М., 2001; Русская литература XX века: Школы, направления, методы творческой работы. М., 2002; Скороспелова Е.Б. Русская проза XX века: От А. Белого («Петербург») до Б. Пастернака («Доктор Живаго»). М., 2003.

7. Бердяева О.С. Проза Михаила Булгакова. Текст и метатекст. Великий Новгород, 2002.

8. Дунаев М.М. Рукописи не горят? Анализ романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита». Пермь, 2000. С. 31.

9. Гаврюшин Н.К. Нравственный идеал и литургическая символика в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» // Творчество Михаила Булгакова: Исследования. Материалы. Библиография. СПб., 1995. Кн. 3. С. 35.

10. Лепахин В.В. Иконное и иконическое в романе «Мастер и Маргарита» // Вестник РХД. Париж, 1991. № 161; Захаров В.Е. «Белая гвардия» и «Откровение Иоанна Богослова» (к вопросу о политическом смысле романа М. Булгакова) // Идеи христианской культуры в истории славянской письменности: Материалы научной конференции. 24 мая 2000. Смоленск, 2001; Волков Ю.К. Теодицея Михаила Булгакова // Православие и культура. Нижний Новгород, 2002; Петров В.Б. Художественная аксиология Михаила Булгакова. М., 2002; Пермякова Н.А. Особенности поэтики Михаила Булгакова (формы и функции фантастики демонического). Киров, 2002; Жданова В.А. Наследие А.С. Пушкина в творчестве М.А. Булгакова: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 2003; Урюпин И.С. Роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита»: мотивы головы и сердца в контексте традиций русского религиознофилософского Ренессанса: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Елец, 2004; Омори Масако. Роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» в контексте религиозно-философских идей В.С. Соловьева и П.А. Флоренского: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 2006.

11. Булгаков С.Н. Апокалиптика и социализм // Булгаков С.Н. Соч.: В 2 т. Избранные статьи. М., 1993. Т. 2. С. 413.

12. Булгаков Сергий, протоиерей. Апокалипсис Иоанна (Опыт догматического истолкования). М., 1991. С. 10.

13. См.: Буслаев Ф.И. Изображение Страшного Суда по русским подлинникам // Буслаев Ф.И. Древнерусская литература и православное искусство. СПб., 2001; Сахаров В. Эсхатологические сочинения и сказания в древнерусской письменности и влияние их на народные духовные стихи. Тула, 1879; Федотов Г.П. Русская религиозность. Ч. I. Христианство Киевской Руси X—XIII // Федотов Г.П. Собр. соч.: В 12 т. М., 2001. Т. 10; Он же. Духовные стихи // Федотов Г.П. Святые Древней Руси. М., 2003.

14. Булгаков С. О Православии. М., 2002. С. 244.