«Мы за душой пришли»

Самый страшный еврейский погром за всю эпоху петлюровщины произошел в подольском городе Проскурове (ныне — Хмельницкий) и в соседнем местечке Фельштине 15—16 февраля 1919 года.

Проскуров был крупным по местным масштабам и быстро развивавшимся городом. За двадцать предреволюционных лет его население выросло вдвое, достигнув 50 000 жителей, из них 25 000 составляли евреи. Они же составляли почти половину (24 из 50) гласных (депутатов) городской думы. До революции высшие административные должности в Проскурове, как и во всей Подольской губернии, принадлежали полякам и русским. Теперь господство в политической жизни перешло к украинцам, они управляли и городом, и всем Подольем. А вот магазины и лавки, работающие, несмотря на тяготы Гражданской войны, были еврейскими, и еврейский народ по-прежнему первенствовал в торговле.

К середине февраля 1919 года большая часть победоносного войска Петлюры или разбрелась по домам, или перешла на сторону красных. Гайдамаки были крайне озлоблены военными неудачами и утомлены беспрерывными боями. Проскуров был тыловым городом, и туда на отдых с фронта отправили Запорожскую бригаду атамана Семесенко и 3-й гайдамацкий полк из 1-й Запорожской дивизии.

Именно в это время подольские большевики, среди которых были и евреи, решили поднять восстание и местом для выступления выбрали Проскуров. Там были расквартированы 15-й Белгородский и 8-й Проскуровский полки. Большевики разагитировали их солдат. Те арестовали своих офицеров и ранним утром 14 февраля захватили почту и телеграф. Тогда же арестовали сотника Юрия Киверчука, коменданта города. Этот Киверчук считался убежденным антисемитом и бывшим черносотенцем. Солдаты двинулись в сторону вокзала, куда как раз прибыли Запорожская бригада и гайдамацкий полк. Когда гайдамаки вышли из вагонов, поставили пулеметы и развернулись в боевой порядок, разагитированные большевиками солдаты бежали и «рассеялись по разным местам». Мятеж был легко подавлен. На вопрос, кто его арестовал, освобожденный из плена Киверчук ответил: «Жиды...»

Политическая и военная власть в городе фактически перешла в руки атамана Семесенко, молодого человека двадцати трех или двадцати четырех лет, согласно одним источникам, или даже двадцати — согласно другим.

В русской армии Семесенко дослужился до прапорщика, а в армии УНР сделал блестящую карьеру. Он служил во 2-м казацком полку имени Полуботка, том самом, что пытался произвести переворот в Киеве еще в июле 1917 года. Возможно, принимал участие в январских боях за Киев. В феврале 1918-го Семесенко вступил в отряд Всеволода Петрова, вместе с ним участвовал в походе на Крым. В июле 1918-го попытался организовать антигетмановский мятеж в Гордиенковском полку, а после неудачи и расформирования полка ушел в партизаны. Осенью 1918-го Семесенко создал «Железный отряд» для борьбы против гетмана и принял самое активное участие в восстании. Это был весьма энергичный и сообразительный командир, к тому же высокого мнения о себе. Он считал, что может и сам вместо Петлюры занять должность главного атамана.

Внешне Семесенко был скорее противоположностью Козырю-Зирке. Среднего роста блондин с серо-голубыми глазами, Семесенко носил шелковую вышиванку, подпоясанную осетинским ремнем, синие галифе с генеральскими лампасами, лакированные сапоги и черную смушковую шапку. Он пользовался успехом у женщин. Однако платой за этот успех стало некое венерическое заболевание, возможно, сифилис, которым атаман страдал в 1919-м.

Семесенко был настоящим, убежденным украинским националистом. Главными врагами Украины он считал большевиков, а среди большевиков было немало евреев. И потому Семесенко был уверен, что «Украина встала жидам поперек горла», и решил по-своему разобраться с ними. Атаман верил в собственную миссию. Он говорил о себе: «Я — нерв украинского организма. Поэтому я как никто остро чувствую его желания, стремления, потребности и намерения. Моя воля — это воля нации, и право судить меня за мои поступки принадлежит непосредственно украинскому народу»¹. Это означало, что приказы Петлюры и его генералов он мог игнорировать.

После победы над проскуровскими большевиками на вокзале был устроен большой банкет. Семесенко и Киверчук угощали гайдамаков водкой и коньяком, а в конце банкета атаман произнес речь, где назвал «жидов» главными врагами украинского народа и призвал вырезать их всех, чтобы спасти Украину². Он взял с гайдамаков клятву, что они истребят все еврейское население Проскурова, но «жидовского добра грабить не будут»³. Один из сотников отказался приносить такую присягу и резать безоружных людей. Тогда его сотню передислоцировали за город, чтобы не мешала погрому.

Гайдамаки сдержали слово. Почти не грабили. Только убивали. Евреи привыкли, что от погромщиков можно откупиться. Они протягивали деньги, но гайдамаки отказывались: «Мы только за душой пришли»⁴. Они даже рвали бумажные деньги⁵, показывая свою «идейность» и презрение к наживе.

Вместе с гайдамаками вовсю «трудился» военврач Скорник. Это был морфинист, человек явно ненормальный. Сестра милосердия сделала ему замечание: «Что вы делаете? На вас повязка Красного Креста». Тогда доктор снял повязку и продолжал резать евреев. В основном именно резали ножами, рубили шашками и кололи штыками — берегли патроны. Стреляли только по убегающим. Тот же Скорник хвастался: в одном из домов нашли столь красивую еврейку, что гайдамаки отступились — не решились убить прекрасную девушку. Однако доктор Скорник лично ее заколол⁶.

Один православный священник попытался остановить убийц, его застрелили.

Красноречивее любых рассказов выписка из регистрационного журнала еврейской городской больницы о раненых, поступивших на лечение после погрома. Большинство раненых — взрослые, но немало и подростков, и совсем маленьких детей.

«Исроэль Коган, 8 лет, колотые раны туловища.

Маля Авербух, 7 лет, колотые раны лица, воспаление левого легкого.

Симха Штейман, 5 лет, рубленые раны головы с нарушением целостности черепных костей.

Ханя Лернер, 12 лет, рубленые раны головы и левой руки.

Лия Натанзон, 13 лет, колотые раны туловища.

Иосиф Натанзон, 4 года, рубленые раны головы с нарушением целостности черепной кости и выпадением мозга»⁷.

Список этот можно продолжать и продолжать. Конечно, в XX веке будут времена и пострашнее. Погром в Проскурове потускнеет рядом с печами Освенцима. Но все же я должен был процитировать этот документ, чтобы читатель мог представить, что стоит за вроде бы привычным, но все-таки далеким от нас понятием «погром»: маленькие дети и девочки-подростки, проткнутые штыками, изрубленные шашками.

Погром прекратил комиссар Директории Таранович, который не был в курсе планов Киверчука и Семесенко. Бывший сельский учитель просто ужаснулся. Он связался по телеграфу с непосредственным начальником Семесенко, командующим украинскими войсками в Подолии Микитой Шаповалом. Тот велел незамедлительно прекратить массовые убийства. Семесенко ответил: «Хорошо, на сегодня резни хватит», — и отдал приказ трубить отбой. Гайдамаки перестали убивать евреев, поспешили к заранее условленному месту сбора, построились в походную колонну и с пением украинских народных песен отправились на вокзал — к месту дислокации. Резня продолжалась всего три с половиной часа. Погибло около 1650 человек.

Однако на следующий день погром продолжился в местечке Фельштин. Городок был значительно меньше, меньше было и жертв — 445 убитых и умерших от ран. Зато гайдамаки, не связанные клятвой, не только убивали, но и грабили, и насиловали. Время погромов на Украине только начиналось.

Примечания

1. Середа М. Отаманщина: Отаман Семесенко // Літопис Червоної калини. 1930. Ч. 4. С. 12.

2. Там же. С. 13.

3. Книга погромов. С. 51.

4. Там же. С. 53.

5. Там же.

6. Книга погромов. С. 54.

7. Там же. С. 70—79.