Булгаковеды давно установили, что поводом к написанию пьесы послужил неожиданный визит к Михаилу Булгакову двух театральных работников. Случилось это где-то в середине 1925 года, куда мы на время и перенесёмся. Гостей было двое, и оба оказались из...
Но пусть лучше об этом расскажет Л.Е. Белозёрская. Правда, она, как всегда, не очень точна в деталях. Например, театр, который представляли гости, таковым в ту пору ещё не был и назывался Вахтанговской студией. Но на суть излагаемой истории это обстоятельство не влияет, поэтому и обратимся к воспоминаниям Любови Евгеньевны.
Итак, на «голубятню», что располагалась в Чистом переулке, нагрянули неожиданные гости.
«Оба оказались из Вахтанговского театра. Помоложе — актёр Василий Васильевич Куза... постарше — режиссёр Алексей Дмитриевич Попов. Они предложили Михаилу Афанасьевичу написать комедию для театра.
Позже, просматривая отдел происшествий в вечерней "Красной газете" (тогда существовал таковой), Михаил Афанасьевич натолкнулся на заметку о том, как милиция раскрыла карточный притон, действовавший под видом пошивочной мастерской в квартире некой Зои Буяльской. Так возникла идея комедии "Зойкина квартира"».
Есть и другие версии зарождения замысла этой пьесы, по которым хозяйка «квартиры» списана не с Зои Буяльской, а с...
Впрочем, не в этом главное. Важнее то, что к концу 1925 года пьеса была завершена, 1 января 1926 года с театром был заключён договор, 11 января Булгаков читал свой драматургический опус вахтанговцам, а 4 марта «Известия» сообщили:
«Начались работы по постановке новой пьесы М. Булгакова "Зойкина квартира"».
На генеральную репетицию 26 апреля была приглашена публика, состоявшая в основном из представителей курирующих органов. После просмотра спектакля кураторы заявили, что на такую постановку они не могут дать разрешения. И потребовали серьёзных переделок в тексте пьесы.
26 июля Михаил Афанасьевич писал режиссёру А.Д. Попову:
«Я сейчас, испытывая головные боли, очень больной, задёрганный и затравленный, сижу над переделкой. Зачем?
Я переделываю, потому что, к сожалению, я "Зойкину" очень люблю и хочу, чтоб она шла хорошо.
И готовлю ряд сюрпризов».
Ох, лукавил Булгаков! Ох, преувеличивал! Заявляя (на полном серьёзе!) о вещах, которые вряд ли имели место на самом деле!
Голова у него, вполне возможно, действительно изредка побаливала — с кем, как говорится, не бывает. Но были ли основания писать о «затравленности», изображая себя «задёрганным» и «очень больным»? Ведь на дворе стояло лето, время отпусков. И «травить» Булгакова пока ещё никто не собирался — до премьеры «Дней Турбиных» было ещё три месяца, и всё внимание критикующей советской общественности было направлено в тот момент на стирание в порошок «лунной» повести Бориса Пильняка!
Но Михаил Афанасьевич продолжал упорно жаловаться на здоровье. 19 августа он написал Вересаеву:
«Мотаясь между Москвой и подмосковной дачей (теннис в те редкие промежутки, когда нет дождя), добился стойкого и заметного ухудшения здоровья».
Опять «ухудшение»! К тому же «стойкое» и «заметное»! Какое-то маниакальное стремление объявлять себя нездоровым!
Впрочем, не следует забывать, что многое из того, о чём говорил или о чём писал тогда Булгаков, не всегда, скажем так, надо принимать за чистую монету. Слишком обожал он разного рода розыгрыши и мистификации! Слишком любил напускать туман в глаза и наводить тень на плетень! А истинное положение вещей старался скрыть самым тщательнейшим образом. Такой уж был у него характер!
Л.Е. Белозёрская в своих воспоминаниях так прямо и заявила:
«М[ихаил] А[фанасьевич] — наискрытнейший человек... он знаменитый притворяшка».
Лето 1926 года супруги Булгаковы проводили на даче в подмосковном Крюкове. Любовь Евгеньевна подробно описала, как играли они в теннис, как придумывали и разгадывали шарады, как устраивали спиритические сеансы. Но ни единым словечком не упомянула о том, что Михаил Афанасьевич «испытывает головные боли» или что он «очень больной, задёрганный и затравленный».
Она же рассказала об эпизоде, случившемся немного позднее, когда Булгаковы жили уже в доме на Пироговской улице! Там «знаменитый притворяшка» весьма наглядно продемонстрировал свою, как бы сегодня сказали, «прикольную» сущность:
«Как-то в моё отсутствие вечером Маке стало скучно. Тогда он позвонил другой нашей приятельнице, Зинаиде Николаевне Дорофеевой, и угасающим голосом сказал ей, что ему плохо, что он умирает. Зика (её домашнее имя) и её подруга заканчивали перманент. Не уложив волос, завязав мокрые волосы полотенцами, они обе в тревоге бросились к нам на Пироговскую, где их ждал весёленький хозяин и ужин с вином».
Но вернёмся к «Зойкиной квартире». К осени её переделки (они шли параллельно с исправлениями «Дней Турбиных») были завершены, студия представленный вариант одобрила и возобновила репетиции.
21 октября разрешение на постановку пьесы дал и Главрепертком. Правда, с двумя оговорками: спектакль дозволялось ставить только в Вахтанговской студии и лишь до следующей осени, а точнее, до 7 ноября 1927 года. Вахтанговцы с условиями согласились, и 28 октября состоялась долгожданная премьера.
Вспомним содержание пьесы!
В одном из московских домов, который находится под неусыпным надзором председателя домового комитета Анисима Зотиковича Аллилуи, проживает некая Зоя Денисовна Пельц, женщина деловая и энергичная. Чтобы избежать в принадлежащей ей квартире «уплотнения» (то есть не допустить вселения в неё посторонних — по широко распространённой практике тех лет), Зоя создаёт в своих апартаментах «показательную» пошивочную мастерскую «для шитья прозодежды для жён рабочих и служащих».
Но мастерская — это всего лишь ширма! По завершению рабочего дня «пошивочная» превращается в ночной салон, где узкий круг состоятельных советских граждан может потратить свои шальные деньги на всевозможные развлечения в духе загнивающей Европы: потанцевать запрещённый фокстрот с общительными «девочками», поиграть в карты, покурить опиум и так далее.
Организовать подпольное «дело» Зое Денисовне активно помогают её любовник Обольянинов и кузен Фиолетов. Их заветная мечта — уехать из Страны Советов в свободную от большевиков Европу, в Париж. Но для этого нужны деньги. Их-то предприимчивая троица и пытается заработать в своём подпольном заведении.
В ночное «ателье» попадают лишь состоятельные клиенты. Самого заметного среди них (коммерческого директора треста тугоплавких металлов Бориса Семёновича Гуся-Ремонтного) находчивые «дельцы» завлекают с помощью некоей Аллы Вадимовны. Эта 25-летняя женщина неопределённых занятий и весьма свободных взглядов на жизнь тоже страстно мечтает уехать за рубеж. Ради этого она и соглашается заняться демонстрацией модных парижских туалетов.
Однако Гусь, увидев новую манекенщицу, устраивает скандал. Ещё бы, ведь он давно влюблён в Аллу! У них роман!! А она, как оказывается, «работает» в ночном заведении весьма сомнительного пошиба!!!
В квартире — замешательство! Его ловко использует китаец по кличке Херувим, гладильщик платьев, а заодно и поставщик опиума наркоману Обольянинову. Херувим убивает Гуся, забирает у него деньги и вместе с Манюшкой, домработницей Зои Пельц, исчезает.
В этот-то момент Зойкину квартиру и «накрывают» давно присматривавшиеся к ней муровцы. Зойкино «заведение» ликвидируют, хозяев и гостей арестовывают.
Таков сюжет булгаковской комедии.
Попробуем выяснить, откуда могли взяться её персонажи!
Один из них сразу обращает на себя внимание. Он носит фамилию Обольянинов, которую (в поисках её подлинного смысла) так и тянет разбить на составляющие: «О, боль! Я не нов!» Обольянинов наркоман. Он прекрасно играет на фортепиано, неплохо поёт и мечтает уехать в Париж... Иными словами, обладает характерными чертами, присущими самому... автору пьесы!
В пьесе можно обнаружить и другие автобиографические «моменты»!
Первая жена Булгакова, Татьяна Николаевна, собиралась, как мы помним, открыть на дому шляпную мастерскую. Вторая жена, Любовь Евгеньевна, объездила всю Европу и вновь мечтала туда попасть. Ну а муровцы — те, что не спускают глаз с Зойкиного «заведения», очень напоминают огэпэушников, внимательно следивших за творчеством драматурга, что проживал во флигеле-голубятне.
А теперь приглядимся к главной сюжетной пружине «Зойкиной квартиры»! В ней рассказывается о том, как в некоем Доме, принадлежащем экстравагантной Даме, двое энергичных мужчин затевают некое Дело, неугодное властям. Когда же это Дело становится на широкую ногу, один из тех, кто был допущен обслуживать «заведение», вонзает нож в главного идеолога затеянного предприятия. И власти неугодное им Дело прикрывают.
Разве в этом сюжете не прочитывается судьба постановки «Дней Турбиных»? Ведь это «дело» было затеяно в доме, где царила экстравагантная Дама (Мельпомена) и которым руководили двое энергичных мужчин (Станиславский и Немирович-Данченко.). Разве не вонзалось критическое жало газетных статей в сердца драматурга и актёров? Разве власти не запрещали неугодные им «Дни...»?
Все эти совпадения говорят о том, что в «Зойкиной квартире» Булгаков пересказал часть своей собственной творческой биографии. Прикрыв лица персонажей пьесы искусно придуманными масками.
Кстати, и сам драматург в интервью журналу «Новый зритель» (№ 40 за 1926 год) высказался по поводу вахтанговского спектакля так:
«Это трагическая буффонада, в которой в форме масок показан ряд дельцов нэпманского пошиба в наши дни в Москве».
Булгаков сам заговорил о «масках», в которых щеголяют его герои! Впрочем, на это его высказывание тогда не обратили внимания. Или не увидели в нём ничего необычного. Даже сверхбдительные реперткомовцы отнеслись к вахтанговскому спектаклю (после внесения в пьесу соответствующих исправлений) вполне благосклонно. Актёр В.В. Куза сообщал драматургу вскоре после премьеры:
«Главрепертком приветствовал спектакль, назвал его интересным и общественно-ценным».
Придирки и требования запретить «Зойкину квартиру» возникли значительно позднее. Даже Л.Е. Белозёрская с неподдельным недоумением писала о судьбе этой пьесы:
«Положив руку на сердце, не могу понять, в чём её криминал, почему её запретили».
А не стали ли причиной гонения на «Зойкину квартиру» те подозрительные «маски», что носили её герои? Что, если кто-то из влиятельных критиков приподнял одну из этих «масок» и увидел под нею совсем иное лицо?
О том, кого и как прикрывают «маски» в булгаковских повестях, мы уже знаем. Теперь же они — по словам самого драматурга — стали прикрывать лица «дельцов нэпманского пошиба».
Что же это за «дельцы»?
У одного из них «пошиб» явно не нэпманский, а политический. Речь идёт о Гусе-Ремонтном.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |